ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Не было никаких сомнений, что бал в лондонском доме леди Саффолк удался. Там был принц Уэльский в маске, розовых одеждах и расшитом жемчугом жилете, заходил и мистер Питт, который обвел всех присутствующих блестящими маленькими глазками и снова ушел; дочь герцогини Марльборо так много танцевала, что у нее закружилась голова, и ее заставили присесть рядом с пожилыми леди. И конечно, на этом балу была и неувядающая мисс Мелиор Мэри в темно-синем платье цвета глубокой ночи и маске из серебристого атласа. Она стояла, окруженная кавалерами, составляющими как бы ее собственный маленький двор.

Что же касается мужчин, то верх элегантности являли собой двое. Они приехали поздно, но не настолько, чтобы доставить неприятные минуты хозяйке, и выглядели по последнему слову моды. Старший облачился во все темно-красное, на ногах у него были туфли на каблуках, а на груди сверкал орден испанского вельможи. Он пришел с сыном, высоким и хорошо сложенным молодым человеком. Из-под его парика виднелись вьющиеся темно-рыжие волосы. На нем был синий костюм, а лицо закрывала маска, усыпанная бриллиантами. Когда эти двое встретились с мисс Уэстон, всем показалось, что она знала их и раньше, по крайней мере старшего. Мелиор Мэри поклонилась ему и остановилась, молча глядя на его сына.

— Гарнет, ну наконец-то! — воскликнула она.

— Кузина Мелиор Мэри! Вы гораздо красивее, чем я ожидал.

И после этих коротких приветствий все трое стояли, молча глядя друг на друга. Их охватили воспоминания. Джозефу был уже семьдесят один год, Мелиор Мэри — пятьдесят, а Гарнет недавно отпраздновал свой тридцать четвертый день рождения. И все-таки глаза великого щеголя и повесы были такими же ясными и яркими, как в тот день, когда он впервые увидел Сибеллу, а его племянница по-прежнему владела секретом вечной молодости. Ну а Гарнет, без сомнения, был человеком неординарным.

Он был выше и сильнее Мэтью Бенистера, немного напоминал герцога Норфолкского, основателя линии Фитсховардов, и, кроме того, походил на солдата, с которым когда-то убежала Амелия Фитсховард и который оставил ее наедине со стыдом и отчаянием. Нос и рот очень напоминали нос и рот Сибеллы, а цвет глаз и волос не оставлял никаких сомнений в том, кто его настоящий отец. Однако внешний вид Гарнета причинял Мелиор Мэри почти физическую боль, так сильно он разбередил в ее душе старую любовь и печаль. Она уже хотела было распрощаться с ним и убежать подальше, но, поймав пристальный взгляд своего дяди, сделала реверанс и сказала:

— Я слышала, вы женились на дочери Тэмсин Миссет, Саре. Можно сказать, что я ее знала. Тэмсин была ею беременна, когда мы принимали участие в побеге королевы из заключения. Это было так много лет назад!

Гарнет улыбнулся под маской:

— Да, моя теща до сих пор вспоминает вас.

— Она жива?

— Да, и полковник Миссет тоже.

— В Испании у нас целое огромное поселение, — тихо добавил Джозеф, как будто даже сейчас нельзя было громко говорить о якобитах, как в прежние времена.

— А что сэр Чарльз Воган?

— Жив и женился. А у меня три внука, дорогая. Семьи Гейджей и Миссетов воссоединились теперь навеки.

Мелиор Мэри посмотрела на него, словно маленькая обиженная девочка.

— Как бы мне хотелось увидеть их! Я всегда мечтала о детях, Гарнет, но когда я была молода и склонна ко всяким затеям, — она невесело засмеялась, — я поклялась не выходить замуж, пока не найдется мужчина, который полюбит замок Саттон так же, как и я.

— Замок Саттон? — переспросил Гарнет, и Мелиор Мэри ошеломленно посмотрела на него. Невероятно, но он не знал, о чем идет речь.

— Это мой дом, мое поместье.

— Вряд ли я когда-нибудь рассказывал о нем Гарнету, — мягко вставил свое слово Джозеф. — Мы никогда это не обсуждали.

Мелиор Мэри хотелось гневно сказать: «Да как же вы могли? В замке Саттон выросла его мать! Но вы возненавидели его и поэтому даже не намекнули Гарнету о его существовании!» Но очень мирным и даже приветливым тоном вслух она сказала совершенно другое:

— Вы должны приехать ко мне в гости, Гарнет. Саттон — очень красивое место. Мы с вашей матерью провели много счастливых дней в стенах этого дома.

К ней повернулось лицо, скрытое под маской, и она почувствовала, что Джозеф начинает беспокоиться и злиться.

— Конечно! Ведь в том доме я родился. Отец говорил мне… однажды.

Гарнет дотронулся до руки Джозефа, чтобы напомнить ему о том случае, и Мелиор Мэри поняла, как сильно сын Мэтью Бенистера любит этого человека, с которым у него на самом деле нет ни капли общей крови.

— Мы не вспоминаем о нем, потому что моя мать умерла там при родах. Вы ведь знаете об этом, — добавил он.

Лицо Джозефа под маской было спокойным и замкнутым, но Мелиор Мэри ощутила на себе его тяжелый взгляд. За одну секунду она снова пережила ту далекую сцену: вот Черномазый карабкается по лестнице, как кошка, вот бежит Гиацинт, спасая свою жизнь, слышен ее собственный голос, кричит Елизавета, в воздухе запахло порохом, а несчастная Сибелла бежит к Центральному Входу и к своей смерти.

После недолгих колебаний Мелиор Мэри сказала:

— Да, ваша мать умерла, как только родились вы. Это был ужасный день для всех нас.

Она почувствовала, что Джозеф расслабился, что с него спало напряжение, и, пытаясь еще больше разрядить обстановку, почти прошептала:

— А что же его высочество?

Этот, в сущности, невинный вопрос, который мог задать любой якобит, скрывал в себе миллионы разных эмоций. Она не видела принца Чарльза Эдварда с Рождества, когда он на заре уезжал из замка Саттон в Лондон, преследуя новую надежду заполучить корону. Но план брата лорда Элибенка наверняка провалился, и принц, сказав, что пока поживет в доме леди Примроуз, тайно пересек пролив и скрылся. Ходили слухи, что его видели в Париже, переодетого и загримированного — лицо Чарльза Эдварда было красным, он нарисовал себе густые черные брови и все время прикрывался шелковым носовым платком от посторонних взглядов. Больше о нем никто ничего не слышал.

Свой человек, живший неподалеку от замка Саттон, докладывал Мелиор Мэри, что принц стал сильно пить и сошелся с женщиной, Клементиной Уолкиншоу, которую встретил в сорок пятом году и которая последовала за ним в Европу. Мелиор Мэри никак не могла понять, почему ей было так тяжело слышать последние слова. Ее переполняла злость, и она пошла в конюшню, оседлала свою лошадь и ускакала в лес, как в былые времена.

Она остановилась, немного не доехав до колодца святого Эдварда, и лишь тогда начала осознавать, что произошло. Она не была здесь более тридцати лет, с тех пор, как умерла Сибелла, и теперь вид этого места поверг ее в ужас. Вот та самая зловещая яма… Но тут Мелиор Мэри заметила, что кто-то завалил отверстие большим камнем, наверное, в целях предосторожности. Ее очень тянуло отодвинуть его, встать на колени и заглянуть в узкий темный колодец. Она уже готова была спешиться, как вдруг лошадь встала на дыбы и перестала повиноваться ей. Мелиор Мэри снова посмотрела на колодец, и ей показалось, что камень слегка качнулся, словно что-то выбиралось из глубины на поверхность земли, чтобы увидеть ее. Она пронзительно закричала и бросилась домой. В ту ночь пошел сильный дождь, и в замок Саттон опять пришла Сибелла и снова обводила невидящим взором дом и его окрестности в поисках сына.

И даже здесь, сейчас, на балу у леди Саффолк, в приятной и веселой обстановке, Мелиор Мэри содрогнулась, и Гарнет, не понимая истинной причины этого страха, попытался успокоить ее:

— Не бойтесь, с принцем все в порядке. Он здесь, в Англии.

— Здесь? — переспросила она, крайне удивленная.

— Говорите тише, кузина. У него есть несколько планов. — Гарнет тепло улыбнулся. — Вы же знаете, как он все это любит. Принц настаивает, чтобы я был его адъютантом, потому что я свободно прохожу там, где не может он.

— А сам принц?

— А принц где-нибудь остановится. Возможно, в замке Саттон. Он говорит о вас с необыкновенной нежностью, кузина.

Кровь бросилась ей в лицо. Мелиор Мэри порадовалась, что под маской этого не видно.

— Ну, что же, — неуверенно сказала она, — наверное, это потому что я знала его мать.

Гарнет тряхнул головой и громко расхохотался. И ей показалось, что в комнате стоит не он, а Мэтью Бенистер, который часто бывал таким же веселым, пока жестокая судьба не убила в нем его жизнерадостный дух.

— Вряд ли, — вволю насмеявшись, произнес Гарнет. — Он выкрал у своего отца ваш портрет и повесил в спальне. Вы полагаете, это вызвано любовью к матери?

И тут слова ее опередили мысли:

— О, Мэтью, не дразни меня так!

В своей маленькой келье беспокойно спал Маленький Монах. Ему снился очень странный сон — будто он гулял в парке, а где-то вдалеке надо всем возвышался огромный дом. Он был из красного кирпича, с множеством окон-витражей, а самая высокая башня достигала восьмидесяти футов и так давила на окрестности, что местность казалась очень мрачной.

Ему даже почудилось, что дом наблюдает за ним; иногда смотрит одобрительно, а иногда — хмурясь, и он предположил, что такое ощущение вызвано причудливой игрой облаков и маленького высокого солнца. Но больше всего ему не нравилось то, что, куда бы он ни шел — а он старался как можно чаще менять направление, — дом все равно стоял прямо перед ним. Он никак не мог избавиться от него, и с каждым шагом все больше боялся этих разверстых ворот, этой громадной арки. Огромная дверь была открыта, она ждала его.

Какими странными бывают сны! Маленький Монах сделал решительный жест рукой, чтобы показать этому мрачному месту, что не боится его, но вдруг все вокруг разразилось смехом. Он слышал его вполне отчетливо. То был не мужской и не женский смех, этот звук скорее напоминал рев льва, вернее, смеющегося льва. И тогда голос молодой девушки сказал ему:

— Очень невежливо с вашей стороны не зайти сюда. Но ведь вы всегда меня дразнили!