– О, я, конечно, чересчур форсирую события... – забормотала я, чувствуя, что почти не владею собой от волнения. – Но поймите меня правильно...

– Кто сказал тебе, девочка, что я твой отец?

– Девочке, вообще-то, уже почти тридцать лет... – опять некстати засмеялась я.

– Это она тебе сказала?!

– Что вы мой отец? Нет, мама умерла несколько лет назад. Она ничего мне не говорила, к сожалению, поэтому мне самой пришлось искать вас. Почти как в детективе.

Он быстро налил себе вторую рюмку и снова выпил залпом.

– Сейчас... у меня здесь где-то... – Он зашарил по столу руками, словно слепой, натолкнулся на тарелку с нарезанным лимоном. – Не хочешь закусить, Лиза?

Я в ответ помотала головой. Мне вдруг стало как-то не по себе – этот человек был совсем мне не рад, он явно испытывал тягостное, неловкое смятение.

– Вы... вы думаете, что я вас обманываю? – с обидой произнесла я. – Но зачем? Какой смысл? Вы думаете, что я ищу какую-то выгоду...

Он налил и залпом выпил третью рюмку и, не глядя, сжевал половину лимона.

– Лиза... – Глаза моего собеседника покраснели, то ли от коньяка, то ли... Неужели он плачет? – Милая девочка... Как бы я хотел, чтобы ты была моей дочерью! Видит бог, я отдал бы за такое счастье все – и эту мастерскую со всеми картинами, и... – Он не стал перечислять дальше, просто махнул рукой. – Я отдал бы свою душу! Но ты ошибаешься. Ты не моя дочь.

– Точно? – упавшим голосом спросила я. – Понимаете, я говорила с одной женщиной, маминой подругой, она довольно хорошо помнит то время и говорит, что, судя по срокам...

– Ой, не надо! – зажмурился, сморщился Брусникин, как будто только сейчас ощутил нестерпимую кислоту лимонного сока на языке. – Не говори мне про сроки...

– Хорошо, – кротко сказала я. – Но вы, мужчины, не понимаете...

Я собиралась прочесть ему небольшую лекцию о том, сколь невнимателен и легкомыслен бывает сильный пол в таких вопросах, как деторождение (по мотивам передачи «Здоровье», с цитатами из классиков литературы, которые касались семейного вопроса), но Брусникин опять замахал руками.

– Знаю-знаю-знаю! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Только дело совершенно в другом – я бесплоден. Я в принципе не могу иметь детей. В прин-ци-пе!

– Да? – недоверчиво переспросила я.

– Увы! Тысячу раз – увы! Мне не очень удобно признаваться в этом тебе, но я серьезно обследовался – диагноз окончательный и бесповоротный.

Я замолчала растерянно, потом сделала попытку встать – мне захотелось поскорее уйти:

– Ладно, не буду вам мешать...

Уж не знаю почему, но я ему поверила. Брусникин не лгал, отрицая свое отцовство, слишком много сожаления было в его словах.

– Погоди, Лиза... Так ты говоришь, мама умерла? Отчего, давно ли?

Я ему рассказала.

– Бедная, бедная! – покачал он головой, выслушав меня. – Я такой дурак! Черт, если бы можно было все вернуть назад...

– Не вините себя, – сказала я. – Мама умела ссориться. Я не знаю, из-за чего вы расстались с ней когда-то, но... В общем, она могла обидеться на любую мелочь. Не из-за того, так из-за другого – рано или поздно, но вы все равно бы разошлись.

– Нет, не мелочь... То была не мелочь, – мрачно произнес Брусникин. – Собственно, поссорились-то мы с ней из-за тебя.

– Как?

– Очень просто. У нас с твоей мамой, Лиза, был серьезный роман. Настолько серьезный, что я был готов ради нее на... На многое, словом. И вот однажды она пришла ко мне и сказала, что ждет ребенка. С одной стороны, я, конечно, обрадовался, но с другой... Я ревновал ее ужасно. И, поверь, было за что. Более красивой, более страстной и более... сумасшедшей женщины я в своей жизни не встречал. Мой друг – у меня был друг когда-то, тоже художник... Ну, словом, мне казалось, что между ними что-то такое... В общем, я совершил страшную глупость – позволил себе задать ей вопрос: от меня ли ребенок? Говорю же, я очень ревновал... Она рассмеялась мне в лицо. И ушла. Навсегда. Она не простила мне этого сомнения!

– Но ведь вы, как потом оказалось, были правы... – удивленно сказала я. – Тем более что доктора...

– Да черт с ними, с докторами! – Брусникин вдруг понизил голос до шепота, и лицо у него стало какое-то странное, отстраненное. – Ты веришь в мистику? Нет? Правильно делаешь, я тоже не верю. Ну, почти не верю... Но мне кажется, что если б я не сказал тогда твоей матери этих слов, то все в моей жизни было бы по-другому. Ты бы оказалась моей дочерью, она бы не умерла, мы жили бы с ней счастливо до сих пор...

– Но это...

– Не перебивай меня, Лиза... Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность – все из-за нее, будь она проклята... Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая... Потом я узнал о своем диагнозе.

Я хотела обидеться на Брусникина – за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.

– Вы совсем не никчемный – у вас замечательная работа, Геннадий, вы художник...

– Рисовать портреты всяких надутых идиотов на заказ, не замечать у старух морщин, а мужчинам выписывать чрезмерно развитые челюсти... Ты знаешь, некоторые так и просят – сделайте мне челюсть, чтобы как у Шварценеггера. Посмотри на эти портреты – мужественность, которой никогда не было, женственность, которая давно исчезла...

– Мама тут ни при чем, – сурово произнесла я. – Сходите к психоаналитику. Рисуйте для души, а не на заказ.

Он посмотрел на меня с удивлением, словно в первый раз увидел, и неожиданно рассмеялся:

– О-о, а барышня-то у нас суровая... Неужели в маменьку?

– Нет, – буркнула я.

– Лиза, Лиза... Не сглазь остаток моей жалкой жизни, не такой уж я и негодяй...

– Лучше скажите, что за друг? – перебила его я.

– Какой друг?

– Вы сказали, что у вас был друг, к которому вы ревновали мою маму. Не исключено, что именно он и есть мой отец.

– А, Жора... Его звали Жорой. Георгием. Говорю в прошедшем времени, потому как не знаю, где он сейчас и что с ним. Сто лет не виделись. Но был он тот еще Казанова... Дочка у него росла от первого брака, и с подругой твоей матери он шуры-муры крутил...

– С Алисой?

– Да, кажется, именно так звали ту особу. Не понимаю, что Жорка в ней нашел?

– Что вы такое говорите! – возмутилась я. – Я с Алисой недавно встречалась – очень милая женщина, стильная, ни о ком плохо не говорит...

– Она не женщина, она картина. Сама себя нарисовала. Портрет, а не живой человек. Наверное, до сих пор такой и осталась...

– А вы уверены, что между мамой и этим вашим другом... Георгием... действительно что-то было? Алиса ничего такого мне не говорила.

– Да было, было!.. Я же видел, как он на нее смотрел, на маму твою то есть! Хотя... да нет, я уверен!

Я была в полной растерянности. С Брусникиным все ясно: он не мой отец. А теперь вот еще какой-то Георгий появился...

– Дайте мне его координаты, – сухо попросила я.

– Что, и его на вшивость проверить хочешь? Ладно, дам тебе один старый адресок. Правда, не знаю, там ли он до сих пор обретается...

Я собралась уходить, и Брусникин пошел меня провожать. Он мне по-человечески понравился, и, честно говоря, я бы обрадовалась, если бы он оказался моим отцом.

– Знаешь что, Лиза... – сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами, – ты заходи ко мне. Нет, правда – я портрет твой нарисую. Бесплатно!

– Мерси.

– Да что «мерси» – ты на самом деле заходи! Я ведь совсем один, а ты... ты мне вроде как дочка!

* * *

– Сумасшедшая... – вздохнула Аглая, выслушав мой рассказ о второй попытке разыскать отца, и поправила на носу очки. – Я тебе говорила – никакого толку от твоей ностальгии не будет. И тот не отец, и другой... Очнись, Лизавета! Да нужен ли он тебе, этот отец, – у тебя скоро свои дети будут!

– Наверное, ты права, – вздохнула я. – Я брошу поиски. А то чем дальше, тем хуже – все почем зря ругают мою бедную покойную мамочку. Ты не представляешь, я такого про нее наслушалась...

– Вот-вот! Меньше знаешь, лучше спишь!

Мы стояли у окна в дальнем конце институтского коридора.

Мимо энергичной пружинящей походкой проходил Викентий.

Заметив нас, он подошел, положил руки нам на плечи.

– Ну, что делаем, девушки? Бездельничаем?

– Природой любуемся, Викентий Петрович, – примерным голосом произнесла Аглая. – Почти зима... У нас «окно» сейчас.

– У них «окно», и они смотрят в окно... – промурлыкал Викентий.

Аглая деликатно прыснула.

– Да, вот что я хотел спросить... – встрепенулся Викентий. – А будет ли на вас, моя дорогая, настоящий свадебный наряд? А то нынче, я слышал, такие вещи не в моде...

– Почему же, Викентий Петрович! – возразила я. – Обязательно будет! Как же без него...

– И когда же сие торжественное мероприятие – позвольте уточнить?

– В конце января.

– Ну да, в конце января... Что ж, это замечательно. Но про работу забывать тоже не стоит, – продолжил Викентий. – Как, Елизавета Аркадьевна, ваш научный труд поживает? Двигается дело?

– Еще как двигается! – ответила я.

* * *

– Нет-нет, что ты... Это теперь будет наша тайна! – с энтузиазмом воскликнула Дуся.

«Какое же она все-таки еще дитя... – с умилением подумал он. – Она играет в любовь, точно в игру, и тайна приводит ее в восторг!»

К вечеру неожиданно приехал Кирилл Романович. Дуся висела на нем, будто обезьянка, и решительно не желала отходить от отца. Она болтала с ним, смеялась и шептала что-то на ухо... Несколько раз Андрей обмирал от ужаса: ему казалось, она готова открыть их тайну.