26.

Барбара не плакала до тех пор, пока не оказалась в безопасности, в той же комнате гостиничного дома аббатства, из которой уехала днем раньше. Ярость, усиленная ужасной погодой, поддерживала ее всю первую половину обратного пути. Она много раз вспоминала сцену расставания с мужем, каждый раз придумывая более изящные и язвительные ответы на слова мужа, пока не поняла, что ничего «умного», что дошло бы до Альфреда, она бы не сказала. Ей пришлось бы дать ему пощечину, чтобы привлечь внимание к себе. Потом она начала смеяться над тем, как неправильно Альфред понимал ее. Обычно он не был тупым, скорее наоборот, но в этот момент он настолько сосредоточился на скорейшем возвращении в Вустер, что верил ее словам и вполне искренне восхищался тем, какая она изумительная женщина.

Несмотря на постоянно моросящий дождь, под которым ей пришлось возвращаться, казалось, что лошади бежали быстрее, чем когда они ехали в Стратфорд. Каждый поворот и холм были знакомыми — они возвращались по той же дороге. Когда Аьюис предупредил леди не ехать по краю, потому что под грязью могут быть скрыты большие колеи, она поняла, что они проезжают через деревню Оффенсхем и скоро будут в аббатстве.

Все еще удивляясь тому, как по-разному думали они с Альфредом, она отогнала все мысли о нем, решая, что сказать аббату по поводу своего возвращения. Ему нужно было сообщить, что началось перемещение армий, но при этом не обнаружить симпатий ни к одной из сторон. Поэтому, когда аббат принял ее, она сказала, что путь на восток перекрыт армией, двигавшейся на север по направлению к Кенилуэрту, и мужу пришлось вернуться к исполнению своего долга.

Аббат горячо поблагодарил ее, но не спросил, кому служит Альфред. Позднее она узнала, что аббат велел передать всем, кто жил на дальних фермах, чтобы они спрятали скот. После того как деревни были предупреждены, ворота аббатства закрыли, хотя еще не стемнело, и братья собрались на пение особой мессы. Барбара слышала, как аббат молится за безопасность и благополучие всех людей и просит Бога из милосердия вселить в противников, участвующих в этой войне, вопреки их дикой и грешной натуре, стремление к перемирию.

Эта мольба показалась Барбаре совершенно безнадежной, особенно после того, как Альфред рассказал, как потемнела душа принца. Ее одолел страх, и она проплакала до тех пор, пока не уснула, а на следующее утро снова проснулась в слезах, уже считая себя вдовой. Не в состоянии вынести мысли о том, что Клотильда будет утешать ее, она надела костюм для верховой езды и убежала на конюшню.

Фриволь была как следует ухожена, ее ноги и живот вычищены щеткой, а бока лоснились. Желая сделать хоть что-нибудь, Барбара нашла в седельных сумках ленты, которые использовались для украшения животного в дни больших торжеств, и начала вплетать их в гриву лошади. Сначала при виде радостных цветов ее глаза снова наполнились слезами, но вскоре выглянуло солнце, вселившее в нее новую надежду. Молодой Саймон де Монфорт не был таким опытным полководцем, как его отец. Может, его люди и не готовы к битве! Если Саймона возьмут в плен, то его армия разбежится, имея мало надежды на другую помощь, и, может, тогда Лестер пойдет на переговоры?

Ее настроение поднялось, и она провела утро, заплетая хвост кобылы. Это была опасная работа, которая не позволяла особенно раздумывать на посторонние темы: кобыла могла неожиданно лягнуть своего конюха. Она поворачивала голову и приподнимала губу, словно усмехалась; не потому что ей было больно или она была напугана, а со злым умыслом.

Беви и Аьюис, которые часто посещали Барбару, когда она служила у королевы, и раньше видели эту битву с Фриволь и пришли насладиться зрелищем, однако были озадачены, увидев, что госпожа украшает лошадь, словно для празднества. Чтобы они не подумали, что она сошла с ума, после обеда Барбара репетировала с кобылой причудливые шаги, заставляла ее поднимать голову, кланяться, словом, делать все, что лошадь должна была выполнять в Дворцовых процессиях в счастливые дни. Она собрала большое количество зрителей — почти всех гостей аббатства, которые тоже были рады развеяться и забыть о приближающейся беде.

Однако непосредственной опасности не было. Во время ужина аббат передал гостям, что братья, которых он посылал предупредить об опасности, не видели в округе ни армии, ни вооруженных людей. Вместо того чтобы развеселить Барбару, которая знала, что любые военные действия будут происходить намного севернее, эти новости только напомнили ей об ее страхах. Она лежала без сна с сильно бьющимся сердцем большую часть ночи и, уснув под утро, видела сны об одиночестве и смерти. Когда Клотильда разбудила ее, вернув из глубин ночного кошмара, и сказала, что Шалье привез письмо от Альфреда и ждет ее в трапезной, она поняла, что не нужно доверять снам.

— Он… — Она запнулась, садясь и прижимая руку к груди.

— Ест свой обед, как голодный кабан, — едко заметила Клотильда, рукавом вытирая слезы на щеках своей госпожи и останавливая ее попытку вскочить с постели. — Веселый, как всегда, так что вы не должны бояться, что с сэром Альфредом случилась беда.

Облегчение от этих слов, казалось, придало Барбаре новые силы. Она быстро оделась и обнаружила Шалье в кругу восхищенных слушателей, которым он рассказывал, что принц обратил в бегство армию, вызванную Лестером с востока. Зная слугу Альфреда, Барбара была уверена, что ему велели распространить эту новость, и, когда он поднялся, поклонился и вручил ей сложенный пергамент, она сделала знак, чтобы он продолжал свой рассказ. Спрятав письмо в платье, она села и начала завтракать, с таким же интересом, как и другие, слушая то, что рассказывал Шалье. С легким беспокойством она заметила, что Шалье рассказывал о прибытии Саймона к Кенилуэрту, не сказав о том, каким образом принц узнал об этих новостях. Если бы это рассказывал Альфред, упущение не имело бы значения, так как Альфред не любил привлекать к себе внимания, за исключением участия в сражениях и турнирах. Возможно, Шалье сделал это по привычке, но более вероятно, что он был предупрежден: не привлекать внимания к тому, что его госпожа имеет какое-то отношение к несчастью, случившемуся с Саймоном де Монфортом. Эта предосторожность означала, что Альфред предполагал, будто Лестер мог иметь в аббатстве своих сторонников.

Обдумывая это, она слушала, как Эдуард приказал всем отрядам, успевшим прибыть к нему до вечерни последнего дня июля, собраться в главном лагере за стенами Вустера. Как только стемнело, он со своими главными вассалами покинул город. Армия была готова под прикрытием тьмы походным порядком выступить на восток, к Олстеру. Повернув на север, войска по небольшим дорогам вышли на поля и луга в половине лье от Кенилуэрта и остановились на отдых.

Прямо перед восходом они атаковали армию Саймона и обнаружили, что большинство воинов спят, не вооружены и совершенно не готовы к атаке. Когда Шалье с большим воодушевлением начал описывать кровопролитие, Барбара спокойно встала и ушла в сад. Она была уверена, что письмо Альфреда тоже содержит детали, но только не столь кровавые.

Она не была разочарована. Сначала Альфред написал о теплой благодарности принца и о том, что он воспользовался случаем, чтобы сказать, что надеется после битвы отплыть во Францию. Принц сразу согласился и дал ему письмо о проезде за счет казны, подписанное и с печатью. Барбара глубоко вздохнула и произнесла короткую благодарную молитву, прежде чем принялась читать дальше.

«Единственная причина, моя любимая, по которой я не приехал, а послал письмо с Шалье, та, что я должен договориться об условиях довольно крупных выкупов. Ты не поверишь, но Саймон еще глупее, чем можно было заключить по его долгому маршу на запад. Но он превзошел себя после прибытия в Кенилуэрт. Он должен был знать, что принц недалеко и ему надлежит принять меры, чтобы не быть захваченным Эдуардом врасплох, но чувствовал себя в полной безопасности. Саймон не расставил патрули, которые, конечно, заметили бы нас, марширующих по открытой местности, несмотря на темноту; он даже не оставил наблюдателей. Мы до сих пор озадачены причиной того, что ни Саймон, ни кто-либо другой из его главных людей не пошли в крепость, и благодарим Бога, Деву Марию и всех святых за их неосмотрительность. Они остались в деревне, и мы вынули их из постелей. Я захватил в одних рубашках графа Оксфорда, Уильяма Манченези и еще двух молодых джентльменов.

Случилась только одна неудача: в суматохе мы упустили самого Саймона. Очевидно, он знал, где держали маленькую лодку, на которой катались на озере перед Кенилуэртским замком. Возможно, он выбрался через окно, когда мы поставили стражу у дверей. Его уши оказались острее, чем у его друзей, и он бежал, не предупредив их, прежде чем мы добрались до монастыря. Нам известно, что лодка исчезла, а Саймон бежал, оставив свои доспехи, меч и щит.

Можешь себе представить, произошло некоторое замешательство. Не только потому, что мы захватили так много высокородных пленников и не сразу нашли место, где можно было их безопасно и удобно разместить, но и потому, что некоторые с той и другой стороны проявили слишком сильные чувства. Я едва удержал Манченези, чтобы он не плюнул в лицо Гилберту, а Мортимер схватил Адама де Ньюмаркета за горло и принялся его душить. Нам с Гилбертом доставило много хлопот оттащить его. Так что я просто не мог перепоручить своих пленных Гилберту, чтобы он прислал мне за них выкуп, какой сочтет справедливым. Но принц загружен всяческими делами и, по многим причинам, некоторые из которых весьма основательны, не склонен проявлять слишком большую мягкость. Я должен остаться здесь еще на несколько дней».

Барбара уронила пергамент на колени. Он остался в Вустере из-за выкупов или же он ранен? Она вскочила и побежала обратно в трапезную, оттащила Шалье от его внимательных слушателей и с беспокойством спросила, не ранен ли Альфред.

Шалье засмеялся:

— Чем его могли ранить? Подушкой? Все были раздеты и даже не успели схватиться за мечи. Мало того, миледи, он даже не оцарапался.