Рано утром двадцать девятого июля пришло сообщение от одного из друзей Мортимера в Херефорде: Лестер прибыл в город двадцать седьмого числа. К тому времени Эдуард не сомневался, что будет предпринята попытка пересечь реку, но за восточным берегом Северна, севернее Вустера, велось тщательное наблюдение, и никаких признаков армии Саймона, даже маленьких групп, пытающихся пересечь брод, не появлялось.

В комнате башни замка Вустер, которую занимал Эдуард, он громко высказывал свое удивление Альфреду:

— Мог ли Саймон вернуться назад и каким-то образом пересечь реку на юге?

Альфред, постоянный собеседник принца, равнодушно заметил, что вряд ли сын Лестера станет тратить так много мыслей и усилий. Избалованный и эгоистичный, Саймон, возможно, остановился отдохнуть или развлечься.

— Но не тогда, когда он знает, что нужен своему отцу, — возразил принц. — Своей снисходительностью Лестер купил любовь своих сыновей и… — Он внезапно остановился, ожидая замечания, что его собственный отец является образцом суровости, но Альфред ничего не сказал. Эдуард пристально посмотрел на него. Несколько недель наблюдая за Альфредом и слушая его, принц в конце концов пришел к выводу, что видит перед собой очень несчастного человека. — Что случилось? — спросил он. И затем сдержанно, так как было известно, что он очень осторожен в проявлении великодушия, сказал: — Я не мог бы вам чем-то помочь?

— Мне кажется, я потерял свою жену, — ответил Альфред. Его голос был спокоен, лицо ничего не выражало, но внезапно в темных глазах блеснули слезы.

— Потеряли жену! — ужаснувшись, потрясение проговорил Эдуард, нежно любивший свою принцессу. — Я занят, но не настолько, чтобы не погоревать с вами. — Он протянул руку и положил ее на плечо Альфреда.

— Я не имею в виду, что она умерла, милорд. Нет, не то. — Альфред попытался улыбнуться и объяснил принцу, как он отправил ее в Ившем, куда ее отец должен был прислать за ней, а от нее до сих пор не поступало никаких сообщений.

— В Норфолк надо добираться через всю Англию, — утешил его Эдуард. — А посыльного могли ранить или даже убить.

— Да, но я не думаю, что послали только одного человека. Хоть один из них должен был найти меня, ведь они не чужие в этой стране. К тому же мы достаточно долго находились в Глостере.

Эдуард прикусил губу, затем спросил:

— Вы думаете, что ее схватили по дороге? Сделали пленницей?

Альфред покачал головой:

— Если бы за нее хотели получить выкуп или взяли заложницей, разве я не получил бы сообщения?

Он замолчал и резко повернулся, не в состоянии признаться Эдуарду, столь уверенному в своей обожающей, любящей Элинор, что он боится не за безопасность Барби. Он чувствовал себя нелюбимым, покинутым, боялся, что в крепости отца она встретила человека, подарки которого прятала от него. В течение стольких недель, не получив от нее сообщения, он забыл ее теплоту, страх за его безопасность, неизменную поддержку, которую она выказывала ему на людях, даже если потом выражала несогласие с ним. Он забыл и о том, что не раз его самолюбие тешила ревность, которую, сама того не желая, проявляла Барбара.

Вместо этого он снова и снова вспоминал, как она скрывала от него свои любовные подарки, и в его голове возникли совершенно дикие подозрения, что она любила своего кузена Роджера Бигода, за которого не могла выйти замуж из-за близкого родства и из-за того, что была для него неровней. Или ее привязанность завоевал какой-то бедный рыцарь, который по происхождению был намного ниже ее, хотя и она была незаконнорожденной. Вот почему она не хотела ехать во Фрамлинхем вместе с ним и не желала, чтобы на свадьбе присутствовали ее тетушка и близкие ей люди. Она щадила своего любимого или себя. Все ее разговоры о политической опасности для ее отца были направлены на то, чтобы скрыть желание.

Наступило недолгое молчание, пока Эдуард обдумывал слова Альфреда. Он решил, что Альфред, конечно же, услышал бы, если бы Барбару взяли в заложницы или для выкупа. Но что еще могло случиться с леди? Вдруг он нахмурился, как грозовая туча.

— Ты говорил, что Гай де Монфорт желал ее, — задумчиво проговорил он, — но я думал, Гай находится со своим отцом. Боже мой, Альфред, Ившем недалеко от Кенилуэрта, не больше чем в шести лье…

— Что?! — Альфред, потрясенный, повернулся к принцу.

— Да, если Гай ехал из Глостера, то по пути в Кенилуэрт он мог проезжать Ившем. — Говоря это, Эдуард схватил за руку Альфреда, собиравшегося выбежать из комнаты. — Подождите, дайте мне распорядиться, чтобы вас сопровождал отряд.

Альфред заколебался, потом покачал головой.

— Спасибо, милорд, не нужно. Маленький отряд не сможет пробиться в Кенилуэрт, чтобы освободить мою жену, так что нет смысла ослаблять ваши силы даже на несколько человек.

Но Эдуард все же удержал Альфреда.

— Одно слово. Я дурак, что внушил вам эту идею. Мы не слышали ни намека на то, что Гай отправился на восток из Глостера, когда Лестер отошел к Херефорду. Я не позволю вам уйти, пока вы не пообещаете мне, что не помчитесь в Кенилуэрт. — Губы Эдуарда искривились в улыбке. — Не надо на меня смотреть как на чудовище. Если леди Барбара в Кенилуэрте, она в безопасности. Моя тетушка, может быть, снисходительна к своему сыну, но ни она, ни Лестер не одобряют непристойного поведения. Поезжайте в Ившем и спросите братьев, когда и с кем уехала ваша жена. Если ее захватили, возвращайтесь ко мне, и мы придумаем, как освободить ее.

25.

В тот же самый день Барбара медленно шла по дорожке сада Ившемского аббатства. Теперь ей были так же хорошо знакомы каждая скамейка и куст в этом саду, совсем как во Фрамлинхеме. С этими мыслями нахлынула тоска по дому, настолько сильная, что на глазах выступили непрошеные слезы.

В начале июля, когда город Глостер сдали принцу, она каждый день ждала своего мужа или гневной записки от него, в которой он спрашивал, где она находится. Но дни шли, а ни Альфреда, ни записки не было. День за днем воля Барбары слабела. Она помнила, что должна сообщить Альфреду о месте их будущей встречи, но хорошо знала, что он не станет сидеть и ждать, пока она сделает все, что хочет. Если бы он желал ее, то искал.

Скорее всего Альфред совсем забыл о ней, рассерженно подумала Барбара. Он играл в войну. Она тяжело вздохнула. Возможно, он ранен… Убит? Нет. Это нелепо. Мортимер или Гилберт сообщили бы ей, случись что-нибудь с ее мужем. Нет, он не ранен. Значит, он нашел другую женщину. Ну что ж, она поедет домой. Завтра же. И не сообщит ему, не пошлет за отрядом своего отца. Если ее возьмут в плен, это послужит на руку Альфреду.

Барбара громко рассмеялась над своей глупостью, хотя слезы все еще стояли в ее глазах. Ей придется страдать намного больше Альфреда, если ее возьмут в плен, тем более если он не поторопится ее забрать. Прикусив губу, чтобы не разрыдаться, она быстро пошла к скамейке около крошечного пруда в центре сада. Чувствуя, что попала в замкнутый круг, Барбара поклялась, что больше не станет об этом думать. Она села на скамью и достала из корзинки широкую бледно-голубую ленту, нашла иглу и продела в нее темно-красную шелковую нить.

Барбара остановила взгляд на вышитых львах, гнавшихся друг за другом. Красный — любимый цвет ее отца, а голубой хорошо подходил к его глазам. Она упорно шила, думая о работе и тех маленьких событиях, которые составляли новости аббатства, пока заходящее солнце, оказавшись как раз над стеной сада, не ослепило ее, ударив прямо в глаза. Она повернула голову и вздохнула. Через несколько минут солнце опустилось за стену. Пора идти.

Барбара обрезала нить и воткнула иглу в кусочек ткани. По привычке пересчитала булавки, прежде чем убрать их. Обычно она теряла их, они скапливались на дне корзинки и выпадали в щели между ивовыми прутьями. Это раздражало отца, который считал глупым тратить так много времени, чтобы найти столь маленькую вещь. Она улыбнулась, вспомнив, как много раз объясняла Норфолку, что для изготовления булавки нужно не меньше искусства и терпения, чем для изготовления меча.

Воспоминание о том, что нравится и что не нравится ее отцу, заставило Барбару тронуть рукой сетку. Не было ни дуновения бриза, и она сидела совсем спокойно, почему же ее волосы выбились наружу? Она начала нетерпеливо запихивать их обратно и почувствовала, как пальцы порвали сетку. Произнеся слово, которое леди совсем не следовало бы употреблять, особенно в аббатстве, она нащупала на дне корзинки серебряное зеркало и достала его. Мгновение она была лишь дочерью своего отца, а серебряное зеркало не больше чем вещью, которая находилась с ней всегда. Но вместе с зеркалом из корзинки выпала законченная работа — полоса блестящего фиолетового шелка, вышитая пурпурными змейками, взбирающимися на серебряные деревья с растущими на них золотыми яблоками. Она вышивала ее для Альфреда. Барбара вновь почувствовала боль в груди. Она долго сидела с застывшей Над корзиной рукой, думая о неделе работы, которую она проделала, чтобы заставить Альфреда улыбнуться.

— Проклятие, Барби, у тебя совсем нет совести!

Его голос раздался у входа в сад, справа, из мужского крыла помещения для посетителей аббатства. Барбара вскрикнула от радости и удивления, вскочив на ноги и мгновенно повернувшись к нему. Капюшон его кольчуги был откинут на спину, так что она могла смотреть ему прямо в лицо. Оно напугало ее до смерти. Он был так рассержен, что мог укусить. Она попятилась, его рот стал еще тверже. Никто в жизни не был так на нее разгневан, кроме жены ее отца, которая желала ей смерти. Осознавая, что должна как-то защититься от угрозы, она прижала к груди корзинку.

— Положи это. — Альфред пытался говорить, как обычно, мягко.

Барбара так испугалась, что даже не подумала о том, чтобы убежать на женскую половину, куда Альфред не смог бы войти. Она знала, что братья не вмешиваются, когда мужья учат своих жен, но забыла, что они не потерпели бы вторжения мужчины на женскую половину. Она замерла, руки не слушались ее; она даже не могла поставить корзинку, как он приказал. Барбара стояла, застыв, совершенно не представляя, что это производит впечатление открытого вызова.