Прежде чем Альфред смог решить, что делать, к нему подошел Шалье и сообщил, что его искал Норфолк, а вскоре Альфред был представлен новому интенданту короля как нареченный Барбары и придворный короля Франции. Все жаждали новостей с континента, так что Альфред не заметил, как пролетело время, а как раз перед ужином приехали эмиссары Людовика из Дувра, куда они приплыли накануне. Симон де Клермон отвел его в сторону, попросил рассказать ему о ситуации в Кентербери и охотно одобрил план Альфреда умиротворить принца Эдуарда, хотя и считал небольшой надежду на то, что замысел Людовика окажет сильное влияние на Лестера.

Позднее Питер Чемберлен, другой посланник, который был представлен королю Генриху как уполномоченный французского короля, присоединился к ним и сказал Альфреду, что, по его мнению, теперь осталось еще меньше надежд на какое-либо вторжение. Людовик, как всегда, не настроен нарушать свое обещание придерживаться нейтралитета, а беспорядочные усилия королевы Элинор и ее постоянные ссоры со сводными братьями короля Генриха не воодушевляли людей. Войска, предназначенные для вторжения, были распущены, кошелек королевы Элинор почти пуст, и король Генрих запретил ей собирать деньги, продавая Франции его земли на континенте. Видя мало надежды на будущее, наемники уехали, как только им перестали платить. Рыцари, прибывшие в поисках приключений или в надежде получить землю в качестве вознаграждения, отправились на поиски более выгодных предложений.

Затем Альфред повторил Питеру то, что уже сказал Клермону, и в первый раз узнал, что к условиям мирного Кентерберийского договора была добавлена преамбула, расширявшая власть Лестера на некий неопределенный срок во время правления Эдуарда.

Нет сомнений, сказал Питер, что Людовик категорически отвергнет это предложение, и поскольку Папа уже провозгласил недействительными Оксфордские соглашения, которые послужили основанием для правления Лестера, в общих чертах описанного в условиях Кентерберийского мирного договора, они с Клермоном только зря потратили время.

Положение действительно казалось безнадежным. Альфред был подавлен этим известием и погрузился в размышления. Ему хотелось выбросить все из головы, однако его добросовестные соотечественники хотели получить от него совет, к кому бы они могли обратиться, чтобы обсудить предложение Людовика. Альфред сразу назвал Норфолка и объяснил, что сам был заперт в Дувре, так что ни с кем не встречался и ничего больше предложить не в состоянии.

Он уже собрался уходить, когда увидел Генриха де Монфорта, окруженного большой группой людей. К его удивлению, Генрих извинился перед теми, кто ожидал с ним разговора, схватил его за руку и утащил наверх, в свою комнату, расположенную на третьем этаже.

— Я не смогу отблагодарить тебя, как ты того заслуживаешь, — заявил он, лишь только они остались наедине. — Эдуард стал другим человеком после того, как вы с леди Барбарой поговорили с ним.

— Я не уверен, что ты должен благодарить меня, — сказал Альфред. — Я только что слышал о расширении условий Кентерберийского мирного договора на какой-то неопределенный срок во время правления Эдуарда. Я не виню его за то, что он рассержен. Эдуард не слаб и не глуп. И я просто напомнил ему, что расчет — более острое орудие, чем дубина ненависти. Ты уверен, Генрих, что Эдуард обдумал, как ему теперь поступать?

— Да! — воскликнул Генрих де Монфорт. — В этом все дело. Эдуард достаточно умен, так что постановление о том, что король не может предпринимать никаких действий без согласия совета, перестало бы иметь значение. Совет не стал бы вмешиваться в правление Эдуарда. Его назначение — лишь в том, чтобы препятствовать проматыванию денег и королевского имущества. Во всяком случае, Эдуард не стал бы этого делать. Если он подумает, то поймет, что постановление, рассчитанное на то, чтобы остановить излишества и глупость Генриха, на самом деле не будет распространяться на него.

Альфред нахмурился:

— Надеюсь, ты не рассчитываешь, что еще один мой визит подтолкнет Эдуарда принять решение, которого ты добиваешься?

— Нет-нет. Я знаю, сегодня твой приход к нему возбудил бы его подозрения, но завтра… — Генрих заколебался, смущенно посмотрел, но упрямо продолжил: — Ты знаешь, стражники докладывают о том, что говорят Эдуарду посетители. Я знаю о приглашении леди Барбары, которое она сделала принцу, а также о том, что сказал ты. Я благодарю тебя за это. Не мог бы ты сказать ему, что я буду счастлив позволить ему присутствовать на вашей свадьбе за не слишком высокую цену: обещание без промедления возвратиться в свою комнату в замке, когда я того потребую?

— Да, я хочу это сделать.

— Тогда ты готов сдержать свое обещание утром? Я надеюсь, ты сможешь посетить принца сразу после завтрака, чтобы остаток дня быть свободным, но если у тебя есть другие дела…

— Это не имеет значения, — перебил его Альфред. — Ты найдешь меня в большом зале, когда бы я тебе ни понадобился. Леди Барбара шьет свадебное платье и, думаю, захочет навестить придворных дам, прибывших в Кентербери. Она не будет возражать против моего отсутствия.

Генрих де Монфорт снова выразил свою благодарность, и они расстались. На душе у Альфреда было неспокойно. Он не мог поверить, что ничтожные заверения, которые сделали они с Барбарой, оказали такое большое и немедленное воздействие на принца Эдуарда, и постарался предупредить об этом Генриха. Никто не бывает так слеп и глух, как те, кто не желает видеть и слышать, однако было совершенно ясно, что Генрих де Монфорт умышленно выбросил из головы упорство принца.

На следующее утро Альфред послал Шалье к Барби с новостями о прибытии двора и эмиссаров Людовика и предупреждением, что он не знает точно, когда освободится. Он просил ее оставить Шалье у себя до тех пор, пока она не попросит у своего отца человека, который мог бы выполнять ее поручения и сопровождать ее.

— И передай ей, — приказал он Шалье, — что с пятнадцатого числа и до второго пришествия я буду ждать ее у алтаря кафедрального собора.

9.

Когда Альфред посылал Барбаре это сообщение, он хотел извиниться за то, что не обхаживает ее, как положено томящемуся от любви обожателю. Действительно, он собирался пообедать вместе с ней или хотя бы поужинать. Но он и понятия не имел, что почти стал королевским доверенным лицом, когда Эдуард поприветствовал его с необычайной теплотой.

— Я рад видеть вас снова, — заявил Эдуард, поднимаясь со своего стула и протягивая Альфреду руку. — Ваш предыдущий визит был для меня очень полезен. Я чувствую, что могу всегда положиться на ваш здравый совет без привкуса лести.

— Так как я искренне уважаю и люблю вас, милорд, и у меня нет причин бояться вас или надеться получить что-то, вы можете полностью рассчитывать на мое бескорыстие. Я пришел побеседовать с вами и хоть как-то облегчить ваше положение. Прежде всего у меня есть две новости, которые мне позволено вам сообщить. — Альфред поколебался, затем проговорил медленно и твердо, глядя в глаза Эдуарда: — Одну вы сочтете хорошей, другую — дурной, но я прошу вас очень осторожно все обдумать, прежде чем прийти к какому-либо решению.

— Вот как? Давай сначала дурную.

События последних трех месяцев сильно изменили внешность принца. Он похудел, и его глаза казались немного запавшими; однако слабое веко левого глаза было не ниже, чем обычно, не так, как в их первую встречу. В самом деле, накануне его глаз казался просто щелкой. Альфред знал, это — верный признак того, что принц очень устал и находился в грустном расположении духа. Теперь разница между глазами была едва заметна, и, кроме того, они были голубого цвета — обычно это означало, что принц замышляет какую-то проказу. Но в данное время и в данном месте игры были совершенно невозможны. Значит, Эдуард что-то планировал.

Альфред мог легко отбросить укоры совести. Он несколько раз пытался предупредить Генриха: что бы ни изменило плохое настроение Эдуарда — это опасно для планов Монфорта. Генрих не прислушался к его предупреждению.

Альфред как бы случайно подвинулся, чтобы луч света из бойницы высоко в стене падал на его лицо, а не на лицо принца, а Эдуард повернулся так, что стражники могли видеть его лицо только в профиль. Затем Альфред точно повторил все, что сказал ему Клермон, включая источник слуха о том, что друзья Эдуарда с уэльсских равнин побеждены. Он видел квадратный подбородок принца, но подумал, что Эдуард выглядит скорее погруженным в раздумья, чем огорченным.

В заключение Альфред рассказал ему о заявлении посла Папы о том, что Оксфордские соглашения должны быть объявлены недействительными, и лишь тогда глава Церкви ступит на землю Англии. Когда он закончил, Эдуард смотрел на него с таким напряжением, что Альфред молил Бога, чтобы стражники не заметили этого. Оба глаза принца были широко раскрыты и просто сияли. Однако когда он заговорил, его голос звучал вяло и безразлично.

— Я не думаю, что Лестер согласится на предложенные послом условия, поскольку форма правления, определенная в условиях Кентерберийского мира, основывается на Оксфордском соглашении.

— Мое предположение было таким же, милорд.

После затянувшейся паузы принц заметил:

— Вы — хороший друг, Альфред.

— Благодарю вас, милорд, — ответил Альфред, — но надеюсь, что вы не забудете, что Генрих де Монфорт настаивал, чтобы я сообщил вам о распоряжении посла Папы отменить Оксфордское соглашение.

Последовало продолжительное молчание, прежде чем Эдуард промолвил:

— Не забуду. — Затем он на мгновение сжал руку Альфреда у плеча и протянул ему другую, которую Альфред поцеловал, в то время как принц кивнул, добавив: — Теперь вы можете идти.

Ничто в лице или голосе Эдуарда не выдавало хорошего настроения, кроме поднятого левого века и сияния глаз, но Альфред почувствовал, что принц воодушевлен, готов проявить безрассудную смелость или перенести любую боль. Его поведение так обеспокоило Альфреда, что он решил отложить свой визит к Барбаре. Это оказалось очень кстати, потому что один из пажей Генриха де Мон-форта, запыхавшись, бросился к нему и попросил его подняться наверх и пообедать с лордом.