Сразу же после свадьбы Питер нанял в дом экономку. Помимо всего прочего ей в обязанности вменялось постоянно присматривать за Сарой, когда Питера нет дома. Сару же домашние дела, похоже, совсем не интересовали, это уже само по себе было возмутительно, если, конечно, смотреть на вещи глазами тетушки Торн. Тому ли она учила Сару! Хотя служанки постоянно стирали вещи Сары, она порой специально не надевала чистое, и это доставляло ей странное удовольствие. В те дни, когда Сара не занималась своими цветами в саду, она обычно предавалась другому занятию. Этим занятием было «наведение беспорядка». Как будто назло Торнам, хотя они и существовали только в ее больном воображении, Сара вытряхивала содержимое всех ящиков комода на пол. То есть ей уже безразлично было, видят ее Торны или нет, она мстила им, прекрасно помня их суровую школу воспитания, делала все наоборот.

Однажды Питер так и застал ее босую в одной нижней рубашке. Бешено хохоча, она кружилась по комнате среди беспорядочно раскиданных по всему полу вещей.

— Теперь они не могут наказать меня, правда, Питер?

— Нет, теперь уже никогда не смогут, — как всегда терпеливо ответил он.

Вдруг, внезапно оборвав свое бесцельное кружение, Сара бросилась к нему на шею, прижалась к нему всем телом.

— Обними меня, — попросила она, словно искала защиты в его больших и сильных руках.

Страстная тоска по Уильяму не проходила. Сара жила с этой болью в сердце. Она смотрела на Питера, а видела Уильяма, даже когда они были в постели. В каждом жесте, в каждом движении Питера ловила она хотя бы мимолетное сходство. И если находила, не важно в чем, в голосе ли, в выражении лица, сразу на душе становилось спокойнее. И Уильям, и Питер вылеплены были из одного теста: оба высокие, широкоплечие, мускулистые, порой нетрудно было представить, что это Уильям, ее милый Уильям наслаждается ее горящей и жаждущей плотью. Но бывало так, что воображение подводило, и сразу тяжело и тоскливо становилось на сердце, Сара начинала кричать и плакать. В минуты прозрения она царапала Питера, кусала. Она хотела разорвать его на части, хотя прекрасно понимала, что в этом страшном и безжалостном мире он ее единственная надежда и опора. Потом Сара никогда не раскаивалась, она нашла себе оправдание: Питер сам виноват в том, что он не Уильям. Странный аргумент, если хочешь оправдать любовь или ненависть, но, похоже, он прочно засел в сознании Сары.

ГЛАВА 14

Именно Джеймс предложил Эстер организовать выставку.

— От твоего имени я приглашу всех, кого знаю в деловом мире.

Дела Эстер продвигались успешно, во многом благодаря протекции Джеймса. Он рекомендовал ее мастерскую всем своим знакомым, и с его легкой руки у Эстер появилось много новых состоятельных клиентов. Из всех металлов Эстер все так же предпочитала серебро. И совсем не потому, что презирала неблагородные металлы. Она не меньше Джона любила возиться в мастерской, не важно, что приходилось делать, дорогое серебряное украшение или какую-нибудь безделушку из обычного камня. Изделия Эстер, простые, но облагороженные восхитительно легким серебряным налетом, были по карману даже тем, кто раньше и подумать не мог о том, чтобы приобрести серебряную вещицу. Эта работа приносила Эстер радость и удовлетворение. Хотя, разумеется, основной доход ее мастерская получала от дорогих заказов, а дорогие заказы делали, естественно, богатые клиенты. Потому-то Эстер с жаром ухватилась за идею Джеймса. Однако на ее пути к дорогим заказам и богатым клиентам стояло непреодолимое препятствие.

— Ты знаешь, — ответила она на вопросительный взгляд Джеймса, — я бы с радостью, но, к сожалению, финансовые издержки…

Он нетерпеливо поднял руку, останавливая ее.

— Считай, что этой проблемы не существует. Выставка — дело верное, и я с удовольствием вложу в нее деньги. Рассчитаемся позже, когда пойдут заказы.

Питер одобрил идею выставки, даже Джосс загорелся. Впрочем, Эстер предвидела это. Все трое сразу сели за стол обговорить детали. Выставку назначили на декабрь, договорившись заблаговременно снять зал в самом центре Лондона. За хлопотами и не заметили, как пролетело время.

— Знаешь, — с легкой усмешкой как-то сказала Эстер Питеру, — пусть я уже девять раз бабушка, если сосчитать детей Джосса и Летисии вместе, пусть мне давно стукнуло шестьдесят, но у меня такое ощущение, что все только начинается.

Она импульсивно положила руку ему на плечо.

— Напиши Уильяму о выставке. Пошлем по старому адресу. Может, и дойдет.

— Хорошо, напишу.

Питер прекрасно понимал, что Эстер надеется таким образом напомнить Уильяму о себе. Однако он очень сомневался, что новое письмо заставит Уильяма отписать домой хоть пару строк. Уже четыре года от него ни слуху ни духу, и вряд ли дело сдвинется с мертвой точки, если Питер напишет ему о выставке.

Однако известие о грядущей выставке кое-кого, не в пример Уильяму, здорово расшевелило. Джонатан сразу изменил все свои планы на будущее. Раньше он не принимал мастерскую Бэйтменов в расчет. Джонатан всегда мечтал попасть в теплое местечко в какую-нибудь известную мастерскую, где можно было бы и капитал сколотить, и стать более или менее известным мастером, прежде чем он начнет свое собственное дело. Ни денег, ни громкого имени мастерская Бэйтменов дать не могла, поэтому Джонатан и высматривал мастерскую на стороне. Подумывал, как бы присоединиться к мастерам, которые работают с золотом. Дело это прибыльное, правда, и конкуренция большая, без хорошей поддержки здесь делать нечего. А обзавестись постоянными клиентами, как хотел Джонатан, и вовсе невозможно. Пока Джонатан раздумывал и прикидывал, все вдруг изменилось, как по мановению волшебной палочки.

Джонатан узнал о выставке за несколько дней до получения звания мастера. Он сразу понял, какие выгоды принесет эта затея лично ему. Фамилия Бэйтмен, то есть его фамилия, возможно, скоро станет знаменитой. Тогда и Джонатану хватит места под солнцем. Популярность, известность — все лавры, конечно, достанутся его матери, но в лучах ее славы сможет погреться и Джонатан. Как бы там ни было, в мастерской Бэйтменов можно взять неплохой старт. Однако придется попотеть и придумать какую-нибудь правдоподобную небылицу. Дело в том, что Джонатану уже было приготовлено место у известного мастера господина Вильяма Доулинга. Во что бы то ни стало нужно было отвязаться от господина Доулинга, но так аккуратно, чтобы не сорвать обручение с госпожой Энн-Олимпией Доулинг, его дочерью, и к тому же золотых дел мастером. Она прошла обучение в мастерской своего отца, не так давно закончила его и сразу получила авторское свидетельство — возможность ставить клеймо со своей монограммой. Джонатан решил начать с Энн-Олимпии, заручиться ее поддержкой, а потом уже атаковать ее отца.

— Ты знаешь, моей матери сейчас нужны рабочие руки, они сейчас разворачиваются. Ну, сама понимаешь, хорош я буду сын, если им придется нанимать кого-то со стороны. У меня всего два брата, и они не справляются. Я должен им помочь. Ты не возражаешь, если мы будем жить в Банхилл Роу? Лондон так быстро растет, что скоро захватит и эту деревеньку, так что не такая уж это и глушь.

Этот разговор происходил в библиотеке ее дома в Холборне. Семья Доулингов была знакома с Летисией и Ричардом, которые тоже жили здесь неподалеку, буквально на соседней улице. Джонатан и Энн-Олимпия познакомились на одном из музыкальных вечеров в доме Летисии, на который среди многочисленных гостей были приглашены и Доулинги. Энн-Олимпия была на год старше Джонатана, стройна, недурна собой. Держалась она с достоинством молодой женщины, прекрасно сознающей все преимущества своей хорошо развитой груди и лебединой шеи, но никогда не задирала нос и не кокетничала. Внешность ее была очень своеобразна. Глядя на нее, ни за что не скажешь, что англичанка: черные как смоль волосы, такие же глаза, настоящая француженка, как и ее прабабки. Нужно заметить, что многие известные в Лондоне банкиры, как, например, Джеймс Эшдейл, и знаменитые ювелиры были потомками гугенотов. Энн-Олимпия унаследовала французскую изящность и потрясающий вкус. Даже самое простенькое платьице сидело на ней с такой грацией и изяществом, что невозможно было глаз оторвать. В наследство ей достались драгоценности, которые в добрые старые времена носили ее предки при королевском дворе, пока не начались гонения на протестантов. И когда, Энн-Олимпия носила эти драгоценности, она сама становилась похожей на восхитительный бриллиант в золотой оправе фамильных драгоценностей. Конечно, в поклонниках недостатка не было, и Джонатану пришлось пустить в ход все свое обаяние и сообразительность, чтобы выбор ее отца пал именно на него. Как ни странно, Джонатану не составило особого труда вскружить ей голову, несмотря на весь свой ум и незаурядность Энн-Олимпия влюбилась в него без памяти. Господин Доулинг предложил сыграть свадьбу сразу же после того, как закончится обучение Джонатана.

Они были одни в библиотеке. Джонатан предварительно все хорошенько обдумал. Энн-Олимпию нужно было переманить на свою сторону любой ценой, иначе мог провалиться весь план. Он немножко волновался, — еще бы, ведь от этого разговора зависела его судьба. Однако, к полному его удивлению, Энн-Олимпия сразу согласилась:

— Я не возражаю. Если честно, я даже рада. Я бы не хотела после свадьбы оставаться здесь. Представь, днем мы работаем в мастерской отца, ночью мы спим в его доме — ужасно!

— А почему ты мне раньше ничего не говорила?

Она улыбнулась:

— Потому что у тебя другое было на уме. Уж так ты устроен, если захочешь чего-нибудь добиться, то добьешься, и ничто тебя не остановит, я-то знаю.

Джонатана не очень волновало то, что она в него так пристально вглядывается, а потом делится своими, быть может, не всегда приятными для чего наблюдениями. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее тираду. Ничего, после свадьбы у него будет достаточно времени, чтобы поставить ее на место. Он не будет с ней церемониться. «Жена да убоится мужа своего».