Как-то раз Эстер складывала чистое белье ребенка, и, как обычно, рассеянно слушала Джона. Когда он упомянул мастера Харвуда и сказал, что его опять поразил удар, рассеянность Эстер как рукой сняло.

— Кто же теперь следит за делами? — быстро спросила она.

— Миссис Харвуд.

— Ты думаешь, она справится?

— Ну, во всяком случае, до сих пор справлялась. И в прошлый раз, когда у Харвуда был удар. Потом, Каролина всегда сможет помочь ей.

— Кстати, Каролина до сих пор не вышла замуж? — настороженно спросила Эстер.

— Я слышал, она помолвлена с морским офицером.

— Неужели?

Джон заметил, как Эстер всеми силами пытается угадать, что испытывает в душе ее муж, узнав о потере своей первой любви. Однако это было слишком личное, интимное переживание, и Джон не стал открывать ей свои чувства.

— Думаю, что болезнь отца — большое горе для Каролины. Она всегда была очень внимательна и заботлива с ним, очень предана ему. Мне кажется, что помолвка может в какой-то мере ее утешить.

— Если этот человек, конечно, сейчас не в плавании.

— Разумеется.

Джон пожал плечами, давая понять Эстер, что он ничего не знает об этом.

— Надеюсь, что сейчас он рядом с Каролиной. — Эстер было неприятно вновь слышать имя этой девушки и вдвойне неприятно, что Джон опять стал узнавать все новости о семье Харвудов, причем иногда даже не делился ими с нею. И если бы Эстер не была полностью поглощена дочкой, возможно, она и обдумала бы более серьезно этот разговор. Но вскоре из-за ребенка забыла о нем.

Когда Эстер смогла вновь появиться в мастерской и помогать Джону, она обнаружила, что он работает над необычной и чрезвычайно сложной вещью. Таких заказов они еще не получали.

— Это для кого? — спросила Эстер, разглядывая приколотый к стене эскиз. На нем был изображен большой сосуд для вина с двумя ручками и богатейшим декором. Сосуд был явно предназначен для какой-нибудь огромной роскошной столовой в богатом доме. Эстер никогда не нравились такие вещи. Ее привлекала простота, чистота форм и элегантность, а не количество и вычурность декора. Часто все эти головы животных, херувимов, завитушки, раковины, лиственный орнамент перегружали изделия. Стиль рококо, который требовал излишней вычурности украшений, сам по себе был довольно симпатичный, но Эстер он совершено не нравился, так как не соответствовал ее вкусу.

— Это для Фелайна, — ответил Джон, не отрываясь от работы.

Эстер критически стала водить пальцем по эскизу.

— Мне кажется, эти виноградные листья здесь совершенно не нужны.

— Согласен. Скорее всего, Фелайну этот заказ достался от одного из «денежных мешков», у которого золота в десять раз больше, чем вкуса.

— К тому же, его, видимо, постоянно мучает жажда.

Джон усмехнулся и посмотрел на нее.

— Ты хочешь снова начать работу?

— Да, хотя бы на час в день.

— Прекрасно. А то я без тебя скучаю здесь, в мастерской.

Эстер обрадовалась, что он признал ее место рядом с ним, за работой, и признал, что может рассчитывать на нее.

За четыре года супружеской жизни их брак, основанный на взаимопонимании и терпимости друг к другу, укрепился за счет возникновения деловых партнерских отношений. Их страсть и пылкая влюбленность не угасли и даже, наоборот, усилились с годами. И Эстер никак не могла понять, почему мысли о Каролине все еще не дают ей покоя, почему она до сих пор считает ее угрозой их счастью. Иногда Эстер казалось, что Каролина каким-то непостижимым образом все еще влияет на их жизни. И как ни старалась Эстер подавить в себе эти сомнения и предчувствия, ничего у нее не получалось. Точно так же ее долгое время преследовали кошмары и предчувствия несчастья незадолго до того, как Эстер с маленьким Джоссом оказалась погребенной под обломками рухнувшего дома и они чудом избежали смерти.

Чтобы не ограничивать время своего пребывания и работы в мастерской, Эстер пригласила Абигайль Берлей, старшую дочь своей бывшей соседки, к себе в дом исполнять обязанности няни. Старая миссис Берлей была очень и очень рада, что ее дочь оказалась в добропорядочном семействе. Абигайль было шестнадцать лет, она умела сносно готовить и выполнять работу по хозяйству. Она, как и ее мать, была просто счастлива покинуть тот трущобный район, где она выросла, и в один прекрасный день появилась на пороге дома Эстер и Джона с маленьким узелком пожитков. Она напоминала Эстер, когда та много лет назад отправилась со своим сводным братом из деревни в Лондон.

— Надеюсь, тебе будет у нас хорошо, Абигайль, — приветливо сказала ей Эстер.

— Да, мадам, конечно! — с радостью воскликнула девушка.

Абигайль была высокой, стройной, сильной, с приятными чертами лица. Брови ее были слегка приподняты, что придавало ей вид, будто она чему-то удивлена, а крупный рот расплывался в широкой миловидной улыбке. Джосс, который очень хорошо помнил Абигайль, с радостью пошел к ней на руки и беспрекословно признал ее своей няней.

Летисия, в отличие от Джосса, была чрезвычайно трудным ребенком. Буквально с пеленок в ней начал проявляться требовательный, капризный характер, который Эстер и Джон восприняли лишь как проходящий немного раздражительный этап развития ребенка, не подозревая о том, что Летисии придется всю свою жизнь справляться с этими чертами своей натуры.

Летисия была красивой, словно куколка, с темно-голубыми глазами и волосами цвета светлой меди. Когда она немного подросла, то стала сразу же злоупотреблять покладистым характером Джосса, и безумно завидовала старшему брату, потому что его пускали в мастерскую, а ее нет.

— Я тоже хочу туда! — упрямо рвалась она за родителями и Джоссом, но каждый раз дверь захлопывалась у нее перед носом, и тогда Летисия бросалась на пол в гостиной, начинала визжать и бить кулачками и ногами по полу, пока, наконец, Абигайль волоком не утаскивала ее в детскую.

Эстер не сомневалась, что дочь унаследовала ее вспыльчивый, взрывной темперамент, и очень надеялась, что время и обстоятельства научат Летисию терпению, как это произошло с самой Эстер.

Работа в мастерской постепенно наладилась, стабилизировалась. Джон зарекомендовал себя как добросовестный, аккуратный рабочий, который всегда вовремя выполняет заказы. Иногда ему приходилось работать круглые сутки, но каждую неделю в субботу к полудню он обязательно прекращал работу, закрывал мастерскую и снова принимался за дело только в понедельник утром. Половину субботы и воскресенье Джон проводил с Эстер и детьми. Все вместе они ходили смотреть корабли и лодки на Темзе, часто водили детей в зоосад к Тауэру или в Сент-Джеймский Парк возле Королевского Дворца.

Вскоре Джон решил, что Джосса пора хотя бы один-два раза в неделю обучать грамоте. Эстер полностью согласилась с мужем, хотя и не осознала главного: Джон собирался учить грамоте не одного, а двух учеников.

— Ты будешь учиться вместе с Джоссом, — заявил он Эстер, — это великолепная возможность для тебя наконец-то освоить письмо и чтение. Кроме того, Джоссу будет интереснее, если ты будешь рядом с ним делать то же самое. Вы даже могли бы устроить соревнование.

Эстер оцепенела. Все ее детские страхи и переживания, связанные с учебой, неприятно кольнули память. У нее даже похолодело внутри.

— Нет! Я уже слишком старая, чтобы учиться!

Джон от души рассмеялся над этими словами.

— Да тебе ведь всего двадцать пять! Ты же еще почти девчонка! Вспомни, как быстро ты научилась ремеслу в мастерской. То же самое и с чтением. В конце концов, у тебя же нет проблем со счетом.

Эстер развела руками.

— Я не знаю, как объяснить. Буквы, алфавит… Я не воспринимаю их!

— Это потому, что тебя никогда правильно не учили. Ты сообразительная, у тебя хороший, цепкий глаз. Ты быстро научишься читать. Да и писать. Подумай только, насколько легче тебе будет просто написать записку, а не царапать каждый раз непонятные символы, которые ты и сама-то понимаешь с трудом.

Еще ребенком Эстер выучила алфавит наизусть, причем тогда ей было всего пять лет. Однако основной ее проблемой было то, что Эстер никак не могла соединить, связать устную речь с письменным словом. Она давно и решительно отказалась от попыток научиться читать, и теперь ей очень и очень нелегко было возобновить занятия и попытаться что-то освоить. У Эстер было такое чувство, будто внутри нее сидит нечто или некто, который помимо ее воли сводит на нет все ее усилия. Ну почему, почему она никак не могла написать слово ровно, по линеечке, предназначенной для него? Ведь наряду с этим она очень хорошо рисовала. Эстер прямо-таки изводилась, видя, как параллельно с ней Джосс с легкостью выучился писать простые слова и уже довольно бегло читал. Все терпеливые многочисленные усилия Джона, его попытки сломить барьер, который возникал между тем, как Эстер видела написанный текст и как пыталась его воспринять, не давали результатов. Чем больше она напрягалась, тем хуже себя чувствовала. Как тогда, в детстве, временами пот покрывал ее ладони и к горлу подкатывался приступ тошноты. Дошло до того, что ее собственный сын попытался помочь ей:

— Мам, смотри, как я пишу. Смотри и повторяй. Хочешь, напишем это слово вместе, а?

Эстер все так же не воспринимала буквы, не могла сопоставить написанное и произнесенное. Джосс никогда не смеялся над ее ошибками, как мог бы это делать любой другой ребенок, а Джон всегда был исключительно терпелив и спокоен. Но несмотря на все это, Эстер чувствовала себя униженной.

— Я задерживаю прогресс Джосса. Я же вижу это. Так больше продолжаться не может, — заявила она как-то раз, после особенно тягостного для нее занятия.

— Согласен, — кивнул ей в ответ Джон, — придется устраивать тебе отдельные занятия.

Вздохнувшая было с облегчением Эстер, услышав последнюю фразу, застонала и схватилась за голову.