Эстер рухнула на первый попавшийся стул и криво улыбнулась Джону, который перестал есть и испуганно уставился на нее.

— Ты зайди, пожалуйста, к акушерке по дороге на работу, — попросила она его.

— Но я не могу бросить тебя одну в такой день!

— Ты должен идти на работу. Не будь глупцом. В запасе еще несколько часов. Со мной все будет в порядке.

Для Джона это был самый длинный рабочий день, который когда-либо у него бывал. Придя домой, он обнаружил, что акушерка заперла дверь изнутри, и из-за нее раздавались крики Эстер, которая уже была на последней стадии родов.

Джон в волнении бегал туда-сюда по коридору, слушая леденящие душу вопли и ощущая свою полную беспомощность. Наконец из-за двери послышался плач младенца. Но и тогда его не сразу пустили в комнату. Акушерка объявила, что родился мальчик, и что к роженице пока входить нельзя…

Три недели спустя ребенка крестили в Церкви Всех Святых. Эстер захотела назвать сына Джоном, и счастливый отец согласился, чтобы порадовать ее, однако настоял на том, чтобы прибавить второе имя — имя своего деда. Так появился на свет Джон-Джозеф, которого со временем стали называть ласково Джосс. Так это имя за ним и осталось.

ГЛАВА 5

До рождения сына Эстер вполне устраивало ее жилище. Это было лучшее, что они могли позволить себе, поэтому и старались не обращать внимания на мелкие кражи и другие неприятности, происходящие по соседству. В других таких же трущобах было гораздо хуже — там случались убийства, поножовщина, а уж простые драки вообще были в порядке вещей. В таких «осиных гнездах» жильцы просто боялись лишний раз выходить из своих комнат.

На улице, где жили Джон и Эстер, было относительно тихо. По крайней мере, сторожа, обеспечивающие порядок, не боялись ходить поодиночке и в ночное время каждый час выкрикивали «Все спокойно!».

У Эстер была хорошая соседка — одинокая средних лет женщина. Она жила в комнате напротив, и Эстер частенько заходила к ней в гости. Но с рождением ребенка все изменилось. Прежде всего, Эстер боялась, что Джосс может подхватить какую-нибудь инфекцию и заболеть. Воздух в доме и окрестностях был далеко не чистым, и сколько бы Эстер ни мыла свою комнату, атмосферу поменять она не могла.

Привыкшая к чистоте просторного Стрэнда, здесь при выходе на улицу Эстер была вынуждена одевать высокие деревянные башмаки, чтобы не запачкать юбки. Улочка была такая узенькая, что жители домов, стоящих на противоположных сторонах, вполне могли бы обмениваться рукопожатиями, высовываясь из открытых окон. Тротуар заполняли кучи гниющих отбросов. Летом, если дул хоть слабенький ветерок, уже было невозможно держать окна открытыми. Иногда зловоние заполняло и коридоры дома, потому что некоторые его обитатели выкидывали за дверь комнат столько же мусора, сколько летело за окна на улицу.

Со дня их приезда Эстер регулярно наполняла специальные мисочки ароматической смесью из высушенных листьев и лепестков растений и расставляла их на буфете, каминной полке и возле постели, чтобы в комнате пахло свежестью и цветами. Всякий раз, отправляясь с маленьким Джоссом в парк на прогулку, Эстер собирала дикие маргаритки, сладкую гвоздику и ромашки, и добавляла к ним опавшие лепестки роз. Затем она высушивала их, туда же добавляла немного деревянной стружки и крошку стеблей лаванды. Лаванду можно было купить за гроши у уличных торговцев, так же как и розмарин, тмин, бальзамы из шалфея и лимона, ягоды можжевельника. Эстер делала различные смеси из этих трав, вспомнив то, чему когда-то давно учила ее мать, и верила, надеялась, что это поможет очистить воздух и оградить малыша от болезней.

Кроме этого, постоянной головной болью Эстер были деньги. Джон не брал себе ни фартинга из своей нищенской зарплаты, и Эстер часто становилось очень стыдно, когда она в отчаянии срывалась и говорила мужу грубости. Такое случалось, если Эстер не могла купить достаточно еды, понимала, что их семье грозит голод, и медленно сходила с ума от этой мысли. Или же если заболевал Джосс и изводил ее своим плачем.

И хотя Джон терпеливо сносил все ее нервные срывы, Эстер видела, что это очень утомляет и раздражает его. Иногда ей хотелось, чтобы Джон наорал на нее в ответ, давая таким образом право раздуть скандал еще больше и отвести душу, но он никогда не делал этого. Эстер и не подозревала раньше, что со спокойным миролюбивым мужчиной подчас бывает так тяжело жить. Единственный раз, когда она видела Джона в разгневанном состоянии, был очень давно, во время их первой и единственной ссоры из-за Каролины, тогда, еще до беременности Эстер, после которой они чуть не потеряли друг друга. И ей очень не хотелось, чтобы подобная сцена повторилась.

Как-то раз Джон услышал, что вроде бы освободилось место рабочего во второразрядной мастерской Уайтчепел. И когда он туда обратился, то понял, что это как раз то место, которое ему нужно. Слишком маленькой и незначительной была эта мастерская, чтобы туда присылать «черный список» с его фамилией. С одной стороны, Джон сразу увидел, что работа там ведется не в том стиле и не по тем стандартам качества, к которым он привык в больших мастерских. Сам хозяин — раздражительный, ворчливый старикашка, практически не появлялся в цехе, где производили солонки, табакерки и тому подобную мелочь. Зарплата, которую хозяин предложил Джону, была на шиллинг меньше, чем та, что он получал на вытяжке проволоки. Джон долго обсуждал этот вопрос с Эстер и колебался, соглашаться или не соглашаться на это место.

— Мне кажется, нужно попробовать, — убеждала его Эстер, думая про себя, что вот уже скоро Джосса можно будет отнять от груди, и тогда она сможет начать работать сама, как только найдет подходящее место.

— Для тебя это может быть хороший шанс. Всегда лучше начинать карьеру, имея настоящую работу по специальности. А о запрете Харвуда со временем забудут. Если не везде, то где-нибудь — точно.

— Я так и думал, что ты это скажешь, — с гордостью ответил Джон.

Много раз он мечтал о том, чтобы взять Эстер и Джосса и отвезти их в Стаффордшир к деду, который был бы просто счастлив познакомиться с ними, однако его хозяин не давал ему ни выходных, ни отпуска. Исключение делалось лишь в случае смерти кого-нибудь из родственников. К счастью, Джон поддерживал постоянную переписку с дедом. И даже довольно большие почтовые расходы не являлись препятствием для него, так как оплачивали они их пополам.


Наконец-то малыша Джосса перестали кормить грудью. Эстер сразу стала наводить справки о возможной работе, и однажды зимним вечером изложила свои планы Джону.

Он сидел возле пылающего камина с трубкой в зубах, а Эстер тут же, напротив него, в кресле, штопала его чулки.

— Я знаю, что Джек всегда возьмет меня обратно на работу в Хиткок, — начала она издалека, — но Марта будет против, а я не хочу доставлять ей удовольствие отказать мне в месте. Говорят, в «Ред Лайон» есть вакансия горничной. Это совсем недалеко отсюда, а зарплата должна быть неплохой. К тому же еще чаевые… Миссис Берлей — будет присматривать за Джоссом, пока я буду на работе.

Джон опустил трубку и с улыбкой покачал головой.

— Нет, ты не можешь этого сделать. Смелая идея, но ее даже обдумывать не стоит.

— Почему? — спросила Эстер, быстро взглянув на него и сразу же опустив глаза на шитье.

Она искренне надеялась, что ей удастся уговорить Джона. Поэтому она и выбрала подходящий, как ей казалось, момент для разговора. Но после таких слов Эстер вдруг почувствовала неуверенность и слабость своих доводов.

— Ты же знаешь, что на твою зарплату мы еле-еле сводим концы с концами.

Это был не слишком тактичный способ выразить свою постоянную заботу о деньгах, но все же эта боль долгое время зрела внутри Эстер, и теперь скопившееся напряжение спровоцировало поток тяжелых, неоправданных слов.

— А если я тоже стану зарабатывать, то мы сможем все изменить в жизни. Что ты имеешь против?

Ответ Джона прозвучал так, будто он вообще не понимал, о чем идет речь.

— Ты ведь моя жена, дорогая.

Эстер не нужно было напоминать об этом. Их интимная жизнь всегда была полна радости и удовольствия для обоих. Эстер вспоминала, что на первых порах своего знакомства с Джоном она и подозревать не могла в таком серьезном, спокойном юноше бурю страстей.

— «Ред Лайон» совсем недалеко, к тому же это преуспевающее заведение, там всегда многолюдно. Я там буду в полной безопасности, если тебя волнует именно эго.

— Не уверен. Дело не в твоей безопасности. Жены мужчин семьи Бэйтмен никогда не работали. Они занимались только домом, детьми. Даже когда финансовое положение фамилии изменилось к худшему.

Игла, двигавшаяся размеренным шагом вдоль натянутой на деревянную подставку ткани, вдруг неожиданно замерла, потом ткнулась в твердую поверхность и резко натянула нить. Эстер, услышав эти слова Джона, даже сбилась с ритма.

— В деревне легче жить в благородной бедности, где к саду можно выращивать какие угодно овощи и фрукты, где делают запасы солонины на зиму, покупая дешевейшее мясо по осени, когда забивают скот. Я все это знаю из своего личного опыта. В Лондоне все по-другому. Здесь полно семей, где мужья позволяют женам приносить в дом дополнительные деньги, потому что они честно заработанные. А самые счастливые, удачливые женщины — это те, которые сумели сделать свою карьеру, как та женщина-фармацевт, у которой своя аптека на Сент-Мартин Лейн. И еще женщины-ювелиры, имеющие в распоряжении свои мастерские. А что говорить о владелицах магазинов и таверн, кружевных ателье, меховых ателье? Как, например, вдовы с детьми на руках могли бы прокормить их и выжить сами, если бы не продолжали дела своих мужей, по закону вступив во владение их мастерскими и цехами? И не говори мне ничего о женщинах семьи Бэйтмен. Все они были рождены благородными леди, а я — нет.