Странные, противоречивые чувства возникали в душе Эстер при мыслях о Лондоне. Огромный город, множество людей… Сможет ли она найти себя, не затеряться в этой многоликой толпе? Эстер молода, сильна, не боится никакой, даже самой тяжелой работы. И непременно сдержит слово, данное Джеку, — будет трудиться изо всех сил.

С тех пор, как стало очевидным, что Энн Нидем обречена, Эстер жила, а вернее, существовала в каком-то странном оцепенении души, время будто остановилось для нее. Эстер ничего не чувствовала, словно все эмоции и переживания были заморожены. И теперь, увидев башни, крыши и купола соборов Лондона, она будто очнулась от долгого сна, в ее душе возникла целая гамма чувств и переживаний.

Карета миновала рыночную площадь Ислингтон, проехала мимо Чартер Хаус, пересекла Смитфилд и въехала в ворота Ньюгейт Старого Лондонского Вала. Далее за зданием тюрьмы карета повернула к Ладгейт Хилл и въехала в Стрэнд.

Эстер, которая приникла к окну кареты с того самого момента, как они въехали на шумные, заполненные людьми улицы Лондона, впервые увидела громаду нового, недавно отстроенного Собора Святого Павла. Его грандиозный купол сиял на солнце, словно гигантская жемчужина. Эстер подумала, что теперь это, вероятно, одно из самых высоких зданий в городе.

Она буквально пришла в ужас от шума, гама и зловония, наполнявшего улицы. Ее поразили бесчисленное множество карет, повозок, экипажей, портшезов, нескончаемые потоки пешеходов. Над входами в магазины пестрели ярко раскрашенные вывески. Возле каждой цирюльни был врыт столбик, расписанный красными и белыми полосами — цветами крови и белоснежной марли, которой перевязывают раны. Тут и там раздавались крики уличных торговцев, разносящих корзины с вишней, апельсинами и другими фруктами; женщины ловко пробирались сквозь толпу, неся на головах подносы с выпечкой, мужчины сгибались под тяжестью корзин с рыбой, мидиями, моллюсками.

Когда Джек, Марта и Эстер добрались наконец до дома, сумерки уже сгустились. На Стрэнде зажгли фонари и светильники, подвешенные к стенам домов на толстые железные цепи. В сыром туманном мареве казалось, что кто-то собрал сотню маленьких лун, разложил их по металлическим решетчатым корзинкам и развесил на улице.

— Ну, вот и приехали, — объявила Марта, довольная тем, что без приключений добралась до дому.

Эстер вышла из кареты и увидела высокое здание с остроконечной крышей, отделанное черными деревянными балками. Возле входа красовалась зеленая вывеска, на которой был изображен тетерев и выведено название гостиницы и таверны. Все окна в доме были ярко освещены.

Джек повернул лошадей в небольшую арку возле главного входа, и они оказались на внутреннем дворе, вымощенном булыжником. Он предназначался специально для повозок и экипажей постояльцев гостиницы. Со двора в таверну вел еще один вход, который был гораздо просторнее и удобнее, чем с улицы.

Грум тут же занялся лошадьми, два носильщика в вельветовых куртках принялись выгружать багаж. Джек достал из кареты баул и сверток Эстер, вручил их ей, и та быстро последовала за Мартой в дом.

Войдя внутрь, Эстер будто оказалась в совершенно другом мире. Было ужасно душно, воздух был перенасыщен запахами табака, свечного воска, крепкого пива. И если улица показалась Эстер слишком шумной, то здесь было просто невыносимо от грохота, звона и стука, причем все это сливалось в единый гул. Из пивной доносились громкие голоса, взрывы хохота, из обеденных залов слышалось звякание посуды, сновали туда-сюда служанки с подносами, заставленными тарелками и бутылками. Они разносили ужин тем, кто заказал его в номер.

Эстер прошла вслед за Мартой на кухню, где воздух был насыщен запахами разделанной птицы, полусырого мяса, к тому же в кухне было невыносимо жарко, и у нее закружилась голова. Марта начала проверять содержимое кастрюль и сковородок, а тем временем все, кто находился в этот момент на кухне, принялись разглядывать Эстер. Ее представили как сводную сестру хозяина заведения, и это явно заинтересовало прислугу, кухарок, горничных и всех остальных обитателей дома. Даже мальчишки-поварята прервали свою работу и с любопытством рассматривали Эстер.

Закончив проверку на кухне, Марта повела Эстер наверх в спальню. Поднимаясь по лестнице, она резким тоном, не оборачиваясь, разъясняла:

— У нас с Джеком своя гостиная наверху. Там же находятся и спальни. Этажом выше — еще одна гостиная и спальни. Женская прислуга размещается в мансардах, мужчины — на самом верхнем этаже над конюшнями. Так как ты, Эстер, являешься членом нашей семьи, я отвожу тебе небольшую комнату возле нашей с Джеком спальни. Питаться ты будешь с нами за одним столом, но на этом твои привилегии здесь заканчиваются. Мы все работаем с утра до позднего вечера, а иногда и всю ночь, если вдруг приезжают поздние постояльцы, которых надо накормить и обслужить. Тебе придется вставать в пять утра каждый день, а вот когда ты будешь ложиться спать — неизвестно… Вот твоя комната.

Марта распахнула дверь перед Эстер.

Комнатка была крошечной, и наклонный потолок делал ее еще более тесной. Из мебели там стояла узенькая кровать да колченогий табурет. В углу был умывальник, в стену вбито несколько крючьев для одежды. Эстер не стала жаловаться. Пусть такая, но все же это была ее личная комната, которую не нужно ни с кем делить. К тому же она подумала, что днем из окошка комнатенки, должно быть, открывается прекрасный вид на все-все лондонские крыши.

— Мне здесь нравится, — искренне сказала Эстер.

— Плевать я хотела на то, нравится тебе здесь или нет, — грубо ответила Марта, — ты приехала в Хиткок работать, а не высказывать свои суждения о комнатах и прочем. — Тон, с которым Марта произносила эти слова, был резким и даже жестоким.

— Так вот, ты здесь, чтобы работать. За это у тебя будет крыша над головой, еда, одежда. Тебе также придется подчиняться правилам поведения в этом доме, установленным мною. Для твоей же пользы и благополучия.

Марта наставительно покачала пальцем перед Эстер.

— Тебе категорически запрещается заходить в пивную, слоняться по неосвещенным коридорам и соваться в гостиные номеров, занятых джентльменами. Не разрешается болтаться по улицам без сопровождающих, если только я тебя не пошлю выполнить какое-нибудь поручение. Видала я таких наивных деревенских простушек вроде тебя, которые… В общем, я не хочу, чтобы от тебя исходил хоть малейший риск для доброго имени семьи Нидем.

Лицо Эстер потемнело от гнева. Марта, увидев это, скривила губы, но продолжила говорить:

— Можете не смотреть на меня так, мисс. Блюсти себя в деревне — это пустяки по сравнению с тем, как трудно это сделать в городе, где на каждом шагу девушку подстерегают дьявольские соблазны. И запомни хорошенько, что я тебе сказала. Будешь вести себя неподобающим образом или перечить мне — трудно тебе придется!

И Марта направилась к выходу, но возле двери обернулась:

— Спускайся вниз ужинать, как только распакуешь свои вещи. Завтра утром получишь все указания по работе.

Эстер положила на кровать свои свертки и принялась развязывать и распутывать узлы. Ей показалось очень странным, что несмотря на грубость и жестокосердность Марты, несмотря, на эту убогую комнатушку, в душе у нее в первый раз за долгие-долгие недели грусти и отчаяния проснулась надежда. Эстер подумала, что как бы ни старалась Марта подавить и унизить ее, все же в этом городе есть масса возможностей самостоятельно строить свою жизнь.


Прошла неделя, за ней месяц. Как и предсказывала Марта, у Эстер не было ни минуты свободного времени.

Ей приходилось браться буквально за все: она вытирала пыль, скоблила полы, мыла посуду в таком неимоверном количестве, что иногда ей начинало казаться, будто весь Лондон к вечеру приходит пропустить стаканчик-другой исключительно в Хиткок. Ежедневно Эстер вычищала подсвечники, стоявшие на столах в холле, и каждое утро меняла в них свечи, так как их оставляли гореть на всю ночь — на случай позднего возвращения постояльцев. Эстер убирала в комнатах, меняла постельное белье и относила горы грязных простыней и наволочек в прачечную на заднем дворе таверны. Иногда ей приходилось проводить в прачечной целый день. Она помогала стирать и кипятить белье, полоскать, отжимать, проглаживать.

Дни, когда Марта шла за покупками на рынок и брала ее с собой, были для Эстер настоящим праздником. Неся корзину со снедью, она во все глаза смотрела по сторонам, радостно удивляясь красоте и сверканию витрин богатых магазинов, разглядывала роскошно разодетых дам и джентльменов, улыбалась мальчишкам-газетчикам, которые пытались всучить ей свежий номер.

В эти моменты Эстер было невыносимо жаль, что она так и не научилась к своим двадцати годам читать и писать. Неграмотность среди бедняков была вполне обычным явлением. За учение нужно было платить, но далеко не все могли себе это позволить, а благотворительных школ было слишком мало, чтобы научить всех желающих. Иногда богатые джентльмены или леди устраивали частные уроки для детей в провинциях. Эстер помнила, что ходила на несколько таких уроков у себя в деревне, но из этого ничего не вышло. Она почему-то путала буквы, особенно схожие по написанию: «н» и «п», «и» и «к», «б» и «в», а коротенькие слова вроде «то» и «тот» доводили маленькую Эстер до отчаяния, хотя она была гораздо сообразительнее, чем многие из ее подружек. Кончилось все это тем, что угрюмая женщина, учившая их, высмеяла Эстер, обозвав ее «тупицей», и в Эстер угнездился такой стыд за свою глупость, что иногда после ненавистных занятий ее рвало у церковной стены.

С того злополучного дня Эстер стала замкнутой, нелюдимой, у нее случались приступы хандры и отчаяния, а иногда и бешенства. В один прекрасный день Эстер пропала, ее искали двое суток и когда, наконец, нашли, учительница, естественно, заявила, что больше не пустит девочку на свои уроки. И Эстер принялась искать утешение, в чем могла: в рисовании, прогулках по лесу, в играх с птицами, которых она обожала и смогла приручить до такой степени, что они ее совсем перестали бояться, залетали к ней в комнату и брали крошки с ладоней.