Джулиана Берлингуэр - Серебряная рука

— Почему он хотел бежать?

— Он без сознания.

— Нет, нет, — протестует старуха, пробираясь к нему в толпе других женщин, — пропустите меня. Я знаю, что с ним, с беднягой. — И обнимает его так, будто хочет скрыть, спрятать от остальных. — Все хорошо, Амин, успокойся. Подожди, пусть у тебя сначала заживет эта ужасная рана. Зачем тебе бросаться в море? Кто ты такой, чтобы решать вопросы жизни и смерти? Может быть, ты хозяин на этом корабле?

— Верно. Я должен поговорить с раисом.

— Стой, или ты не видишь, что не держишься на ногах? Ты, должно быть, действительно спятил.

Но Амин больше не слушает ее, со счастливым видом он озирается по сторонам.

— Каким оружием ты отрубишь мне голову, господин? Перед ним стоит принц Хасан.

— Ты, наверно, и в самом деле сошел с ума, если думаешь, что я отрублю тебе голову только для того, чтобы доставить тебе удовольствие.

— Хасан, сын Краснобородого, возьми свою саблю. Я прошу, чтобы это была сабля. Ведь ты Хасан из Алжира, не так ли?

— Ты прекрасно знаешь, кто я. Скажи лучше, кто ты. Мне говорили, что ты хотел броситься в море.

— Теперь я хочу умереть от твоей руки и с благословения Аллаха, но если ты прикажешь, я не побоюсь броситься в море.

— Покончим с загадками. Что такое ты совершил, раз сам себя приговариваешь к смерти?

Мальчик протягивает к нему обожженные руки.

— Я начал с дома на самом верху. Это я зажег огонь, но я не знал, что ты запретил это делать. Я был там всю ночь.

— Если ты действительно не знал, то не виноват.

— Нет, виноват. Я разбудил испанцев в форте и в соседнем городе. Все эти люди погибли по моей вине.

— И я должен поверить, будто ты в одиночку поджег целый город?

— Могу поклясться. Я развел двадцать два костра. Хасан, только что избежавший массовых проявлений благодарности, теперь рискует утонуть в мольбах и просьбах.

Женщины не отваживаются обращаться к раису напрямую, но, столпившись вокруг него, повторяют шепотом одно и то же слово. Шепот усиливается, нарастает, звучит как бы на одной пронзительной ноте и производит сильное впечатление. Хасан поднимает руку, требуя тишины.

— Своим заупокойным плачем вы требуете его смерти. Значит, это вы, а не я вынесли ему приговор.

Женщины приходят в волнение. Не зная, что предпринять, они ритмично раскачиваются взад и вперед, как бы в такт своему плачу, и вдруг одна из них бросается на колени перед Хасаном и предлагает свою жизнь за жизнь Амина. Склонив голову и обнажив шею, она пронзительно кричит в ожидании, когда раис взмахнет своей саблей.

Хасан требует, чтобы принесли скамью, усаживает на нее женщину, которая хотела умереть вместо Амина, и среди всеобщего замешательства говорит, что теперь мориски могут сами вершить суд над своими людьми, решая их судьбу. Что касается его, Хасана, то он считает, что мальчик не виноват в нарушении приказа, раз он его не слышал. Пожар привел к трагическим последствиям, однако надо иметь в виду, что не только пожар, устроенный Амином, насторожил часовых форта, которые, надо думать, знают свое дело. Не так-то просто незаметно увести рабов из-под самого носа хозяев.

Суд над Амином занял пассажиров на весь оставшийся день, отвлекая от тягот непривычного морского путешествия. Новость передается с одного судна на другое, среди вождей племен выбирают того, кто должен вынести окончательный вердикт, опрашивают семьи, среди которых есть погибшие.

Приговор мог быть вынесен давным-давно, но дело затягивается, потому что каждый хочет сказать свое слово, хотя чаще всего говорит то же самое, что и остальные. Нужно ли выносить смертный приговор? Пятеро молодых людей, каждый из которых много старше Амина, пойманные на месте преступления с факелами в руках, не были наказаны. Кроме того, как можно в обычный мирный день приговорить к смерти мальчишку, который оказался более ловким и храбрым, чем все они, вместе взятые? И разве всем им не хотелось стереть с лица земли этот город печальных воспоминаний? И вот теперь бедный Амин, чудом уцелевший в огне и в воде, должен умереть, когда его народ счастлив и свободен?

В конце концов в ответ на единодушные причитания женщин, требующих помиловать Амина, раздается не менее единодушный крик новоявленных судей, даровавших ему жизнь.

Амин не плачет и не чувствует себя искупившим вину. Он стоически просит наказать его и ведет себя как настоящий герой. И тем не менее, когда рулевой, чтобы покончить с этим и освободить палубу от орущей толпы, дает ему пару затрещин, после чего отправляет всех спать, у мальчишки текут слезы, крупные, как фасолины, которые ему дали на ужин вместе с четырьмя галетами.

— Теперь, когда я сделал тебя счастливым, ешь, — говорит ему рулевой.

И Амин смиряется с тем, что этой ночью избежал смерти.

Галиоты, резво бегущие друг за другом, окутаны вечерними сумерками. Мориски изо всех сил налегают на весла, и надсмотрщик свистит всякий раз, как кто-то из них сбивается с ритма от усталости. Его заменяют другим гребцом и отсылают отдохнуть в трюм, где все должны были бы спать, а на самом деле бодрствуют и держатся настороже. И правда, когда из темноты возникает цепочка огней и начинает приближаться, извиваясь словно змея, немедленно раздается встревоженный шепот.

Хасан уверяет, что им нечего бояться, так как это караван торговых судов, которые не собираются ни на кого нападать.

— Жалко! — говорит этот безумец Амин, который одним из первых заметил огни.

— Почему? Ты бы хотел вступить с ними в бой?

— Еще бы!

Своим энтузиазмом, стремлением прямо идти к цели Амин напоминает принцу другого мальчика — Пинара, хотя он и не похож на него внешне.

— Тебе не нужен слуга? У тебя, конечно, уже есть другие слуги, но возьми меня, я не буду тебе ничего стоить. Пищу я сам себе добуду. Я хочу быть рядом с тобой, потому что мне нравится воевать.

— А мне нет.

Амин хохочет, это кажется ему смешным и маловероятным.

— Тогда что же тебе нравится?

— Смотреть на звезды.

Ночь ясная и звездная. Амин смотрит на небо и снова смеется.

— Ну, сегодня ночью мне тоже нравится смотреть на звезды, потому что я думаю, что мог бы быть там, среди них, если бы умер, но я остался здесь, на земле. А вообще-то звезды меня не интересуют. Они слишком далеко. Но я буду охранять тебя, когда тебе захочется полюбоваться на них, и тогда ты сможешь делать это совершенно спокойно и в полной безопасности.

Караван торговых судов медленно проплывает мимо, держась все время на значительном расстоянии, чтобы избежать неприятных неожиданностей. Море снова становится совершенно черным. Ночь безлунная, а света звезд недостаточно. Они действительно слишком далеко.

Осман Якуб, для которого, похоже, время остановилось, избороздив лицо его сеткой мельчайших морщинок, предается гневу и кричит что есть сил тоненьким своим голоском.

Скоро утро, у Хасана тысяча дел, а его слуг нет на месте. Никто не откликается на зов, никого нет и вокруг комнаты принца.

Никогда еще дворец не являл собой столь откровенного царства лени, и виноват в этом Хасан, который не умеет наказывать, никогда не прибегает ни к палкам, ни к хлысту и, само собой, не сажает провинившихся на кол. Кол — ужасное наказание, даже Осман его не одобряет, но что-то ведь нужно делать, чтобы встряхнуть этих бездельников. Скоро принц проснется, а рядом с ним ни одного слуги, чтобы помочь ему одеться, ни одного факельщика, чтобы сопровождать его. Никого. Покои принца опустели.

Как можно тише, стараясь не шуметь, старик открывает дверь в комнату Хасана. Он собирается пожелать принцу доброго утра и посмотреть, не нуждается ли тот в его помощи. Но комната Хасана пуста. Постель смята, ночная одежда брошена в угол, светильник над кроватью потушен, окно открыто, а на улице еще совсем темно. Встревоженный Осман Якуб, опасаясь похищения или таинственного исчезновения своего питомца, суетливо ищет его в спальне, ковыляет в приемную принца, мечется по коридорам, где обнаруживает стоящих на часах гвардейцев, как в тех особых случаях, когда проводятся чрезвычайные заседания Совета. Не обращая внимания на усмешки, которыми обмениваются солдаты при его появлении, он носится среди них в своих шлепанцах с загнутыми кверху носами и ночной накидке с развевающейся по краям шелковой бахромой, подобно аисту с обтрепанными крыльями. Здесь ошеломленный Якуб узнает, что Совет недавно собрался на срочное ночное совещание.

Святая Мадонна, на этот раз старость все-таки взяла свое! Пока весь дворец жил как в лихорадке, Осман спал себе, словно крот, размышлял о будущем и хотел посадить на кол лентяев. Он и не слышал ничего, глухой старый дурень. Его самого стоило бы за это наказать, но сначала надо выяснить, что происходит.

Осман садится прямо на землю, что в таком торжественном и сугубо официальном месте одному ему и разрешено делать, и смущаясь, как человек, который не знает того, что обязан знать, начинает осторожно выведывать причины такой поспешности и суматохи.

Ночью почтовые голуби принесли дурные вести.

Гвардейцы и слуги прекрасно осведомлены обо всем, хотя речь идет о секретном сообщении, известном только Совету. Но этот царский двор ничем не отличается от любого другого царского двора, приемная есть приемная, то есть место, где известна любая новость.

Слуги сообщают Осману Якубу все эти секретные сведения шепотом, но с большим ажиотажем, гордясь тем, что на этот раз знают больше, чем доверенный слуга по особым поручениям.

Тунис пока не сдается, но есть опасность, что долго он не продержится. Его осаждают превосходящие и хорошо вооруженные силы противника, и, что еще хуже, в городе тяжелое положение — голод, болезни. Кроме того, горожане опасаются расправы. Наместники боятся возможного предательства сторонников свергнутого султана, который готов вновь сесть им на шею, и теряют время, измышляя неосуществимые планы бегства или какие-либо иные невероятные способы спасения, вместо того чтобы помогать оборонять город. Войско берберов обессилено, а турецкий контингент слишком невелик.