Для начала зверькам отводят место на самой душистой террасе шестого уровня, прямо перед комнатушкой Османа. Терраса уединенная, хорошо проветривается и благоухает цветами. Но неприятные запахи забивают все и, достигая седьмого уровня, наводняют парадные залы, отравляя настроение всем, кто там ужинает, беседует, заключает договоры. И потому виверр переводят на пятый уровень. Но их ночные концерты пугают женщин и мальчиков из гарема Арудж-Бабы и Хайраддина. Приходится выдворить их и оттуда. Поскольку дворец Краснобородых расположен уступами, охватывающими целый холм и спускающимися к самому морю, а нижние его уровни по мере удаления их от главных монарших покоев утрачивают свою престижность и более просторны, двух вонючек виверр устраивают на четвертом уровне. Там они сейчас и находятся.

Кормление зверьков и чистка их клеток поручены Пинару, которого освободили от морской службы и приставили к испано-германским дамам. Они тоже временно обитают на четвертом уровне по причинам, мало чем отличающимся от причин, по которым перевели сюда виверр: и те и другие всем мешают. Иностранки не могут жить на верхних уровнях: покои властителей — неподходящее место для пленниц, ожидающих решения своей судьбы, так как даже цена выкупа за них еще не определена. Рядом с гаремом им тоже не место. Несмотря на то, что число его обитательниц — жен, наложниц и просто служанок — постоянно меняется, появление каждой новой женщины во избежание всяких недоразумений четко оговаривается. И потому для маркизы де Комарес и Анны де Браес отвели помещение на четвертом уровне, где нет других женщин и каких-либо присутственных мест. В основном здесь живут стражники, которые днем и ночью охраняют входы и выходы на верхних уровнях. Кроме того, соседство виверр и иностранок в известном смысле даже удобно, так как зловоние, издаваемое зверьками, служит своего рода гарантией от посягательств на женщин: их честь должна тщательно охраняться, пока есть надежда, что кто-нибудь предложит выкуп и увезет их на родину.

4

Анна де Браес рада встрече со своими попутчицами, зато у маркизы появился еще один повод оплакивать свою судьбу. Ее, совсем как во время плавания, выворачивает от вони, распространяемой этими гнусными тварями, что досаждали ей на корабле куда сильнее, чем качка в бурю.

— Маркиза, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — успокаивает ее Осман, — период, когда они издают зловоние, скоро кончится, и они станут распространять приятный аромат, полезный для здоровья тех, кто его вдыхает, и придающий блеск глазам и необычайную нежность коже.

Все это, конечно, болтовня, и нельзя сказать, что маркиза слепо поверила, но, поскольку зверьки — диковинка, иного она утверждать не может и потому вынуждена молчать. Дни идут, и маркиза понемногу начинает привыкать и к новой обстановке, и к частым визитам слуги-салернца, который обожает подолгу болтать с ее племянницей.

По прибытии в порт, после четвертования надсмотрщика, Анна долго пребывала в мрачном настроении. Осман Якуб, душа которого переполнена прямо-таки материнскими чувствами ко всем несчастным, сразу же это заметил. Он начал ухаживать за девочкой, как за хрупким росточком, стараясь понять, где затаилась болезнь. И догадался, в чем дело. Болезнь у девочки — в сердце. Она, как и все невольницы, жила в постоянном страхе, но к ее страху примешивалось еще и разочарование.

Во время плавания, как это на первый взгляд ни абсурдно, она переживала и счастливые часы: радостно было сознавать, что вместо незаслуженного наказания она получила наконец возможность свободно двигаться и говорить, не подчиняясь требованиям строгого этикета. Не без злорадства наблюдала Анна за тем, как ее родственники, эти зловредные опекуны, теперь вынуждены подчиняться требованиям других. На корабле она испытала новые чувства и новые страхи, ее манило таинственное, неизвестное будущее, она видела, что карты ее судьбы перемешались: началась совсем другая игра. Радовалась Анна новым знакомствам… Добрый и веселый Пинар, принц Хасан, с таким хладнокровием взбирающийся на мачты и ванты, укрощающий бури и читающий стихи…

Но по приказу того же принца Хасана на ее глазах четвертовали человека, чтобы отметить прибытие судов в родной порт. Тут сказка превратилась в кошмар: эта страшная картина до сих пор стоит у нее перед глазами.

После возвращения домой у Хасана появилось столько новых дел — ему уже не до чтения книг с пленницами; но однажды, когда он хотел подойти к Анне, она вдруг убежала. Найдя укромное местечко в саду, она плакала, ни на что уже больше не рассчитывая, и, совсем как тетушка в ту страшную ночь на море, молила Бога, чтобы он послал ей смерть. Молила всерьез, не надеясь, как маркиза, на то, что в последнюю минуту придет спасение от какого-нибудь святого. Анна молилась и ждала смерти как избавления, крепко зажмурив глаза и впиваясь ногтями в ладони сжатых рук.

Но незваный спаситель все же появился. И это был не святой, а Осман. С душевной жалостью и состраданием он стал гладить девочку по голове и напевать тихие песни, пока она не заснула, а потом на руках отнес ее к тетушке, которая, решив, что перед ней сатир, овладевший ее племянницей, встретила Османа криками и бранью.

Судьба оказалась милостивой к Сальваторе Ротунно: сначала она дала ему сына, которого надо было вырастить, теперь подарила дочку, нуждающуюся в его заботах.

Наконец с помощью успокоительных травяных настоев и песенок Осману удалось согнать с лица девочки выражение тоски и страха, делавшее ее похожей на подбитого зяблика. Вскоре укрепляющие отвары, добрые слова, задушевные беседы и небольшие поручения вернули улыбку на ее лице. Да, она улыбалась — назло тетушке, наперекор своей горькой доле пленницы. Чего Осману не удалось, так это изменить мнение девочки о его любимом сыночке. О нет, для Анны де Браес Хасан теперь был просто пиратом с черной душой, предателем.

— А вот этого я тебе не позволю говорить! Что и кого он предал?

Анна, ничего не ответив, убежала. «Со временем, — думал Осман, — малышка поймет, что у каждого человека своя судьба, предначертанная свыше. Анна рождена, чтобы стать женой какого-нибудь важного господина, Осман — чтобы создавать всякие настои, ухаживать за Хасаном и иногда быть козлом отпущения для Аруджа. Хасан же рожден для свершения великих и славных дел, но иногда — что тут поделаешь! — ему приходится сносить головы или четвертовать каких-нибудь бандитов».

XI

Работы на верфи, специально возведенной в порту для ремонта папских галер, идут полным ходом.

Со второй галерой особых хлопот нет: надо только устранить некоторые повреждения, полученные судном во время морского боя, назначить сумму выкупа и ждать предложений из Рима. Если таковые не поступят, уже есть охотники купить ее.

Что касается флагманской галеры, то, судя по всему, Рим осторожно, через посредников, предложил за нее бешеные деньги: заполучить галеру — вопрос престижа, но в Алжире приняли решение ни за что не возвращать ее бывшему владельцу. Возвратить флагманское судно, пусть и за огромный выкуп, — все равно что вернуть врагу захваченные в бою знамена.

Папский флагман можно было бы просто присоединить к флоту Краснобородых, но им корабль такого типа ни к чему: он нуждается в экипаже с постоянными обязанностями, матросы на нем не могут быть одновременно и солдатами. К тому же судно слишком тихоходно, а при полной загрузке становится неповоротливым, как портовый бакен. В лучшем случае его можно поставить на якорь и размещать в его трюмах пленных, когда их набирается слишком много и нужно ждать поступления выкупа. Но загромождать им порт тоже нехорошо. Выгоднее всего подыскать для него нового хозяина, любителя таких галер. Среди пашей разных приморских государств наверняка найдется человек, который будет счастлив приобрести сказочное адмиральское судно самого Папы Римского, а заплатит он за галеру тем больше, чем ярче ее размалевать. Чтобы получить хорошую цену, с наступлением весны надо будет провести аукцион.

Готовя судно к аукциону, рабочие наводят где надо позолоту, освежают украшения, не запрещенные религией: одни подновляют, другие, неподходящие, замазывают или убирают. Деревянную скульптуру с носа судна приходится снять: ни один паша-мусульманин не захочет плавать по морям, разрезая воду носом, на котором красуется фигура женщины. С борта снимают также несколько пушек, которые могут пригодиться в другом месте и которые не очень-то приятно видеть однажды нацеленными на тебя же. Рабочие на верфи одеты кто во что: здесь можно увидеть и грубые шаровары, и вязаные фуфайки, и пышные короткие штаны, уже превратившиеся в сплошные лохмотья, и шкуры диких зверей, а также рясы, камзолы, рубахи из простого крестьянского полотна, изодранные в лоскуты тонкие плащи, туники, кафтаны, обрывки шелка, бахрому и прочие приметы былой восточной роскоши. Одним нравится носить на себе отрепья, все еще свидетельствующие об их славном прошлом, другие, не стесняясь, работают босиком, с обнаженными торсами. Налетающий время от времени морской бриз осушает пот.

Хасан ежедневно приходит на верфь проверять ход работ. Иногда он задерживается там подолгу и сам принимается за дело. Специально для него поставили маленький шатер, в котором он переодевается. Не может же принц орудовать пилой и рубанком в длинной галабии и атласных шароварах, сшитых придворными портными. На верфи он обычно надевает матросские штаны и подвязывает свои длинные чудесные волосы полоской ткани или тонким льняным шнурком.

Поначалу людей, привыкших к совсем другому отношению, смущало, что сам берберский принц держится с ними запросто. И знатным, и совсем простым пленникам казалось, что вовсе ни к чему такая демонстрация; но потом, когда они попривыкли к своей новой жизни, эта странность для них тоже стала нормой. И теперь многие считают Хасана другом, с которым можно перекинуться шуткой и посостязаться в умении вязать морские узлы.