Дозорный матрос с главной мачты сообщает примерную дистанцию: «Сто десять, сто девять, сто восемь, сто семь…»

В трюме быстро снимаются перегородки: нужно перебросить балласт к корме, чтобы нос галиота поднять как можно выше, а потом резко опустить, — так орел долбит клювом свою беззащитную жертву.

8

Утро еще не наступило, свет над морем разлит рассеянный, неверный. В гостевой каюте на корме роскошного папского флагмана огни погашены, а естественного освещения еще не достаточно, чтобы исчез мечущийся в ней черный призрак.

О, да это вовсе не призрак, это испанский гранд: избавившись от надоевшего и обязывающего к сдержанности протокола, он изливает ярость на своих женщин. Голос его утратил благородные модуляции, стал резким, скрипучим.

— Да ты на покойницу похожа, а не на невесту. Сейчас же сними этот вечный траур! И хватит жалоб, нытья и споров!

Вопрос о браке решен, и Анне остается лишь смиренно выполнять роль невесты.

— Немножко грима, пышное платье… Мне, что ли, учить этому двух женщин?

Девочка закутана в темные одежды без всяких украшений. Только узенькие кружавчики на отложном воротничке — совсем как у буржуазок или святош. Кружевной чепчик сплюснут под тяжестью длинной серой мантильи. Под ним виднеются намокшие от слишком усердного опрыскивания морской водой белокурые волосы, двумя прядями обрамляющие бледное личико с темными кругами под глазами.

Замечания маркиза относятся главным образом к жене: неужели она не может привести в порядок девчонку и сделать что-нибудь, чтобы Анна стала наконец походить на знатную особу! Да, приданое за ней дают поистине королевское, но и внешний вид, черт побери, тоже что-то значит! Не нищие же они, в конце концов.

— Хорошенькое мнение составят себе в Италии о фамилии Габсбургов, — заканчивает свои наставления маркиз, глядя на племянницу с откровенным отвращением. — И вызубрите хорошенько список родственников принца Герменгильда!

Из окна уже хорошо виден остров. Маркиз выходит на палубу, а тетушка извлекает из украшенного резьбой сундука камчатный плащ, нарядный берет, пару рукавчиков, колье и начинает снимать с племянницы ее траурное одеяние, перечисляя вслух имена и титулы родни римского жениха, словно читает заупокойную молитву. Девочка старательно повторяет за ней, кивая после каждого имени в знак того, что все их помнит, ни одного не забыла, но голосок ее дрожит от страха перед этим сонмом новых родственников.

* * *

«Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать…» — продолжает докладывать матрос с верхушки мачты галиота, но по знаку Хайраддина теперь переходит почти на шепот, заглушаемый плеском волн, мощных ударов весел папского судна, с которого уже прекрасно можно видеть острый нос и добрую половину корпуса галиота, по-прежнему принимаемого за брошенную экипажем шхуну.

Хайраддин кивает головой, увенчанной атласным тюрбаном, — это знак, которого давно ждут его люди. Сигнал к началу атаки.

Воздух оглашается шумом, весла бьют по воде, гремит музыка, кричат воины, подаются команды, звенят копья.

Галиот молниеносно подлетает к галере, и его задранный нос обрушивается на носовую часть папского флагмана.

VII

Нудный перечень будущих родственников перекрывают оглушительные крики нападающих. Из окна своей каюты тетушка и племянница видят, как, размахивая саблей, на борт прыгает юноша с черными развевающимися волосами, а за ним судно захлестывает лавина вооруженных людей. Хасан пошел на абордаж первым, он возглавил атаку. Анна де Браес еще не знает, что такое война. У нее перехватывает дыхание, пальцы одеревеневших рук впиваются в каркас юбки, прутья которого обернуты марлей, глаза остекленели от ужаса. Охваченная страхом тетушка присела за один из сундуков и мелко-мелко крестится.

В капитанской рубке флагмана папского флота никто не понимает, что случилось и тем более — что надо делать. О пушке и думать нечего: нет времени зарядить даже простые ружья.

Таков и был план Хайраддина — не дать противнику возможности воспользоваться огнестрельным оружием, так как на второй галере, отставшей от первой примерно на милю и находящейся по другую сторону острова, могли бы услыхать выстрелы и изготовиться к бою.

Операция настолько молниеносна, что на папской галере никто и не пытается организовать оборону, каждый отбивается как может, стараясь спасти собственную жизнь и остаться непокалеченным. Лучшее оружие берберов — внезапность нападения.

Никто не думал, что так далеко к северу, в стороне от опасных путей, а главное зимой, можно столкнуться с пиратами, возникшими будто прямо из скал и из моря, ловкими, беспощадными и разящими как молния.

Отважные испанцы из эскорта знатного путешественника, родственника самого Карла Габсбургского, тотчас образуют плотное кольцо вокруг своего господина и профессионально отбивают наскоки пиратов, хотя пышные наряды и затрудняют прыжки и выпады, а тяжелые сапоги скользят по палубе, на которую берберы вылили какую-то липкую жидкость, ничуть не мешающую им самим — босым и привыкшим удерживать равновесие в самых трудных положениях. Зато испанцы скользят и шлепаются, задрав ноги.

Повсюду кипят яростные схватки. Кровь льется ручьями, в ход идет режущее и колющее оружие. И все же, если не считать, что кому-то выпустили кишки, а кого-то покалечили или выбросили за борт — без этого ведь не добиться полной и окончательной победы, — берберы не стремятся перебить слишком много народу или переломать больше, чем необходимо, рук и ног, ведь захваченные в плен противники могут служить ценнейшим товаром. Убить их всех было бы расточительно.

Основная часть экипажа папской галеры набрана главным образом для обслуживания судна, а не для военных действий, и люди понимают, что единственный способ спастись от гибели — бросить оружие. Многие, подняв руки, падают на колени и молят о пощаде. Те, что посообразительнее, кричат и называют себя верными слугами Аллаха.

К сожалению, некоторые члены экипажа галеры утонули — и все из-за укоренившейся моды держать на судах людей, разряженных как кони на параде: когда страх заставляет их прыгать с борта в воду, они, запутавшись в своих дорогих тряпках и украшениях, идут на дно. Да и не только папским воинам присущ этот недостаток — во всех армиях приняты такие глупые нормы. В данном случае для этого есть хоть какой-то официальный повод: плавание с почетной миссией обещало быть вполне безопасным благодаря договору, заключенному между Францией и Испанией и поддержанному менее могущественными государствами. Так что сохранность товаров, которыми были загружены галеры, гарантировалась этими соглашениями, а уж о почетных пассажирах, служивших своего рода надежнейшим пропуском, и говорить не приходится. Спать бы и спать всем в это время на папских галерах, если бы накануне маркиз Комарес не выразил пожелания бросить якорь в каком-нибудь богатом рыбой местечке. И вот теперь и папские воины, и испанцы, и купцы со своими товарами сами вместо рыбы оказались на сковородке.

Бедный французский адмирал папского флота, в обагренном кровью прекрасном наряде, не знает, какому святому молиться, чтобы спастись. Он проклинает судьбу, свалившую ему на голову все эти ящики, бочки, тюки с товарами, всех этих тупых швейцарских гвардейцев, окончательно обленившихся за долгие годы выполнения чисто декоративной функции, — откормленные и рыхлые, в морских походах они плохо держатся на своих слабых ногах.

2

Под палубой, в помещении для гребцов, от криков, кажется, вот-вот лопнет обшивка бортов: сидящие на веслах каторжники, догадавшись о нападении пиратов, перестали грести и не повинуются надсмотрщику. Огромные весла — на каждом из них сидят по четыре гребца — беспомощно повисли.

На разных ярусах, где в неописуемом нагромождении цепей и в тесноте сидят гребцы, те, что покрепче, стараются выломать весельные валы и использовать их как оружие. Сделать это непросто, так как руки и ноги у всех закованы в цепи, а сами они обессилели от многодневной гребли. Беднягам, сидящим в самом нижнем ярусе, приходится хуже всего: они чуть не по грудь погружены в вонючую соленую жидкость, на поверхности которой плавают экскременты и всякие отбросы.

Одну из скамей удается сломать. Два гребца ухитряются выдернуть из нее ось, к которой крепится цепь. Освободившись от цепи, они набрасываются на надсмотрщика, пытающегося улизнуть на палубу. Но поздно: навстречу ему по трапу спускаются два бербера, вооруженные ломами и клещами, а за ними следует сам Хайраддин.

От радостного удивления гребцы в трюме умолкают. В этом аду вся надежда галерников на пиратов: нередко их нападения оборачиваются для рабов свободой, хотя случается, что из рук одного хозяина они попадают в руки другого, еще худшего. Но, увидев Краснобородого, каторжники понимают, что им улыбнулась удача — Хайраддин повсюду пользуется славой спасителя.

После мгновенного затишья поднимается буря восторга:

— Да здравствует всемогущий Хайраддин!

— Да здравствует освободитель Хайраддин!

Хайраддин величественным жестом требует тишины, и галерники послушно смолкают.

Краснобородый приветствует рабов на смеси языков, понятной морякам всех широт, и приказывает:

— Снять оковы!

Оба бербера, спустившиеся в трюм вместе с раисом, под крики всеобщего ликования тотчас же принимаются за работу.

— А теперь, — говорит Хайраддин, — вы останетесь на веслах и будете грести до тех пор, пока все не закончится. Мы должны заманить в западню вторую папскую галеру, а затем добраться до надежной гавани.

Галерники — мавры, берберы, турки, африканцы — после высадки смогут, по желанию, либо вернуться к себе на родину, либо остаться у берберов. Галерникам-христианам, приговоренным к каторжным работам за долги и преступления или проданным в рабство, тоже будет предоставлен свободный выбор, но только после того, как они искупят свою вину трудом.