Это остров, вернее, горная вершина, как бы вырастающая прямо из моря.

— Еще две смены гребцов, и мы бросим там якорь. Придем на место заранее, и у нас будет достаточно времени, чтобы спокойно приготовиться к делу.

На языке корсаров это означает, что в такую погоду никто их там не побеспокоит.

Хайраддин с довольным видом поглаживает усы и соглашается пожевать галету.

Кормчий занимает свое место, потому что у Хасана теперь другая работа.

— Опустить нос, — командует Хайраддин.

Хасан в сопровождении пары матросов исчезает в узком носовом люке. В трюме кромешная тьма. Зажечь огонь нет времени, да и опасно в таком неспокойном море. Продвигаться приходится на ощупь, но для матросов это не составляет большого труда: все знают судно как свои пять пальцев и, согнувшись в три погибели, перебираются с места на место ползком, по воде. У Хасана нет никаких привилегий — принц работает наравне со всеми. Конечно, он теперь признанный всеми раис, но на галиотах Краснобородых каждый в меру своих физических возможностей делает то, что необходимо в данную минуту.

С трудом перетащили снасти с кормы в носовую часть, но нужно еще откачать скопившуюся на дне воду с помощью архимедова винта. С того первого плавания, когда Хасана захватили в плен, он узнал от Османа Якуба, что вода в море так же вездесуща, как Дух Святой, и нельзя с нее спускать глаз, ибо если она останется там, где ей быть не положено, ее уже не со Святым Духом придется сравнивать, а с дьявольской силой, — таких бед она может натворить. Вот и сейчас от нее нужно во что бы то ни стало избавиться.

4

Могучая волна прибоя выносит судно к самому острову. Вокруг разливается чудесный свет. Внезапно наступает тишина и покой.

Хайраддин точно предсказал окончание бури. Он всегда знает, когда и куда уйдут или рассеются тучи. Может, он предвидел и то, что во время швартовки три чайки, сорвавшись им навстречу с самой высокой скалы, в радостном полете будут приветствовать их? Некоторые считают Хайраддина великим волшебником, который умеет управлять стихиями и понимает язык животных и птиц.

После двух дней вынужденного молчания вновь заиграли музыканты. Исполнители они, конечно, не блестящие; увы, слабоваты и новые «виртуозы», взятые на борт взамен прежних, на первой же стоянке запросившихся домой: они, бедные, так страдали морской болезнью, что им посочувствовал даже юнга — левантинец Пинар, мальчишка непоседливый и совершенно равнодушный к музыке.

— Кому нужен этот мертвый груз на судне? — говорил он. — Давайте избавим их от мучений и бросим в море!

— А кто тебе сказал, что они — мертвый груз? — спрашивал принц, забавляясь разговором с мальчишкой, перенявшим у старших ухватки настоящего морского волка. — Я видел, как они управлялись с вантами и шкотами, крутили ручку лебедки и даже выдерживали короткие смены на веслах.

Когда галиот бросает якорь, юнга отыскивает Хасана, чтобы еще раз пожаловаться на музыкантов:

— Хасан! Эти типы не желают есть ни сухари, ни зелень.

— Не хотят, и не надо. Оставь их в покое.

— Наверно, им хочется чего-нибудь повкуснее. Я бы дал им на ужин одни очистки.

— Оставь в покое музыкантов и иди надрай колокол. Вообще-то юнгу привлекают музыканты, их инструменты, странные одеяния, широкополые, украшенные перьями шляпы. Матросская жизнь Пинару нравится, он понимает, как ему повезло, что он попал на судно Хайраддина, но у музыкантов жизнь тоже, наверно, замечательная. Они путешествуют по городам и деревням, бывают при дворах государей, играют на праздниках, присутствуют при всяких важных событиях, им предоставляют лучшие места на парадах, всячески привечают и платят здорово. И все же он ворчит:

— Этим типам выпала честь играть на военном корабле, так пусть терпят трудности и не привередничают!

А теперь еще музыканты спрашивают у Пинара, где им можно расположиться на ночевку. Им хотелось бы спать на берегу.

— Господа, я же сказал вам, на море полный штиль, качки не будет. После того, что было, благодарите небо, что живы остались. Может, вам еще пуховые перины подать? Нам, солдатам, специальных условий не положено.

Пустое дело — пытаться объяснить что-то Пинару: ведь он родился в трюме корабля на куче снастей под грохот пушечной пальбы и стоны блюющих пассажиров. Пинар — сын берберского матроса и невольницы, захваченной во время какого-то набега, и вырос он среди гребцов, бочонков с порохом, под адский шум абордажей и стук мисок с рыбной похлебкой.

Когда музыка смолкает, музыканты устраиваются на палубе у самого борта. Один правит шпагу, другой проверяет ружейный замок, третий починяет распоровшийся мешочек для пороха. Юнга спешит рассказать обо всем своему другу — раису.

— Хасан, а музыканты готовятся к битве всерьез! — говорит он с очень довольным видом и, вытащив из кармана кусок засахаренного бергамота,[5] отламывает половинку и дает ее принцу. Потом снова хмурится:

— Хасан, сегодня я испугался!

— Наверно, для этого у тебя была слишком много свободного времени.

Судно покачивается на волнах, словно на мягких подушках гарема. Если не считать сиреневой полоски на горизонте, небо, поверхность воды, скалы, судно — все выглядит сероватым, призрачным. Опускается тихая безмятежная ночь; свежий, промытый штормом воздух — как вознаграждение за два страшных дня.

— А мне не должно быть страшно, я же родился в море!

— Ничего, Пинар, — утешает мальчонку Хасан, притягивая его к себе и трепля по смешному скошенному подбородку. — Страх надо загонять в желудок, там ему место. — Хасан откусывает кусочек бергамота: — Вкусно. У кого стащил?

Пинар в ответ только фыркает.

5

Хайраддин отдыхает за изучением навигационных карт и документов, которым он всегда уделяет большое внимание и постоянно их обновляет. Сейчас он описывает пережитую экипажем бурю. В его бумагах находят свое отражение даже мельчайшие детали похода, описываются не только рельеф дна и очертания берегов, но и все, что удалось узнать о внутренних территориях — населенных пунктах, фортификациях, дорогах, особенностях местности. Иногда бывает полезно знать о расположении пещер и тайных ходов сообщения, о нравах и обычаях местных жителей, отношениях между простым народом и господами, о наличии питьевой воды и продовольствия. Хайраддин берет на заметку и учитывает любую мелочь.

Но больше всего он любит изучать морские течения, господствующие ветры — постоянные или переменные, благоприятные или губительные, — отмечать и описывать скопление облаков, их форму.

Раис очень гордится тем, что сумел привить Хасану такой же, а может, еще и больший интерес к явлениям природы, особенно ко всему, что касается неба.

— Я часто думаю: а не лучше ли было бы сидеть на какой-нибудь башне и созерцать небо, наблюдая за движением светил, как это делали мудрые ассирийцы. Быть может, тогда мне удалось бы разгадать какую-нибудь тайну, — говорит Хайраддин Хасану, закончив свои пометки на картах и растягиваясь под шерстяным плащом с золотистой оторочкой.

— Кстати, о тайнах, — откликается Хасан. — Может, ты откроешь мне одну из них? Хотелось бы знать, чего мы здесь ждем?

— Меня в сон клонит, сынок. Вот отстоишь сейчас последнюю ночную вахту и сам узнаешь.

* * *

Перед самым рассветом Хасан и матрос-кабил несут дозор на вершине острова, вернее, на этаком вытянутом к западу гранитном клюве, постепенно начинающем приобретать четкие очертания и окраску. Форма скальных выступов напоминает морские волны, а сам утес такой же свинцово-серый, как море, как растущие на нем кусты, как сам воздух.

Наконец между морем и небом появляется бледная узкая полоска света, на фоне которой можно различить две черные точки. Возможно, это два корабля, но на таком расстоянии да при таком освещении их можно принять за что угодно, даже за игру воображения.

Молодой раис и кабил, посоветовавшись, тут же принимают решение: нужно поднять тревогу. Дозорные подают условный сигнал, затем спускаются вниз по противоположному, более пологому склону: там, за скалой, прячется, словно в раковине, судно Хайраддина.

Неподвижный галиот напоминает большую птицу, уснувшую на тихой морской глади. Издали он выглядит совершенно безобидным суденышком, на котором даже людей не видно. И верно, на палубе осталась лишь небольшая часть экипажа, да и та хорошо замаскирована. Остальные поднимутся наверх лишь в случае необходимости. На берберских судах экипаж и воины составляют единое целое: каждый матрос — хорошо выученный воин, а каждый воин — прежде всего матрос.

Спускаясь вдоль гребня скалы и прыгая по острым, как зубья пилы, камням, Хасан и кабил все отчетливее различают своих товарищей, которые затаились в засаде и в любую минуту готовы к нападению.

Корпус и весла галиота блестят — так обильно смазаны они тягучим соком плодов фигового дерева.

6

Две черные точки, замеченные принцем Хасаном и кабилом, весело подпрыгивая на волнах, приближаются к острову.

Ароматный парок, поднимающийся над сосудом, в котором кипит вино с корицей, бодрит всех, кто находится на носовом мостике папского адмиральского судна, плывущего из Генуи в порт Чивитавеккья. В такую рань там собралась кучка озябших и сонных людей: капитан Жан-Пьер де Лаплюм, два морских офицера, какой-то важный немолодой господин, одежда которого являет собой странное сочетание испанских и немецких нарядов, набеленная и нарумяненная дама и девочка лет двенадцати в траурном платье, с бледным, словно восковым, личиком, глаза ее распухли от слез, а губы плотно сжаты — чтобы не расплакаться вслух. Она слабым жестом отстраняет протянутый ей дымящийся кубок.

— Бедняжка Анна! Как жаль, что ты не можешь оценить всю прелесть этого муската.