Свадебный прием в «Ритце» стал, несомненно, высшим достижением Марго Файерстоун. А потом князь Стах Валенский и новоявленная княгиня внезапно исчезли. Никто, даже Файерстоуны, не знал, что они поселились на огромной вилле Стаха в сельской местности под Лозанной, где наконец смогли приступить к бесконечному, неторопливому, ничем не прерываемому познанию друг друга. Катаясь верхом, гуляя, лежа в постели, они рассказывали друг другу длинные истории о своем детстве и дивились тому, что, если бы не случайное замечание незнакомого мужчины в баре парижского отеля о предстоящем в Довиле матче, им бы никогда не суждено было встретиться.

Франческа часто не спала ночами, несмотря на то что ее тело, убаюканное безмятежными волнами удовлетворенной страсти, взывало ко сну. Ей нравилось наблюдать за Стахом, изучать его черты в свете лампады, мерцавшей под иконой в изголовье их постели. «Он — герой всех романов, которые мне довелось прочесть, — думала она, — смелый, галантный, бесстрашный. В нем есть все это и еще что-то…» Она долго искала подходящее слово и наконец нашла его.

Надежность.

Они провели вместе уже достаточно времени, чтобы она могла понимать его.

Стах рассказывал о своих родителях, о России так, что Франческа представляла их совершенно реальными людьми, и чужая страна — родина Стаха — становилась ближе. Чем больше она узнавала о своем муже, тем больший восторг она испытывала при мысли, что этот сильный, отчаянно смелый мужчина принадлежит ей. Ну разве есть на свете женщина, которой бы повезло так, как ей, — она встретила своего единственного мужчину!

Приближалась осень. Франческа и Стах, наслаждавшиеся первыми неделями медового месяца, приступили к обсуждению планов на будущее. Обоих посетила идея поехать в конце ноября в Индию, чтобы поспеть к сезону поло в Калькутте, там он продолжался с декабря по январь, а потом, в феврале и марте, поучаствовать в матчах, проводившихся в Дели. Но однажды, в середине октября, Франческа окончательно убедилась, что беременна.

— Должно быть, это случилось в нашу первую ночь в конюшне, — пояснила она. — Я начала подозревать об этом через три недели после нашей свадьбы, но хотела убедиться, прежде чем рассказать тебе. — Она вся светилась от счастья.

— Именно тогда? В конюшне? Ты уверена? — в нетерпении вопрошал Стах, переполненный неожиданной радостью.

— Да, тогда, я убеждена. Я знаю точно, сама не пойму откуда.

— И ты, конечно же, точно знаешь, что это мальчик? Я убежден.

— Возможно, — весело пробормотала Франческа, хорошо представляя себе, почему Стах так мечтает о мальчике. У него был сын от первого брака, которому к тому времени исполнилось почти шесть лет. Мальчик родился, когда они с Викторией Вудхилл уже жили врозь. Их поспешный брак, заключенный во время войны, в тот период, когда Стах пребывал в расстроенном состоянии духа, недолго продлился в мирные дни. Они тянули с официальным разводом лишь до рождения ребенка. Мать мальчика, которому досталась иностранная фамилия, не пожелала награждать сына еще и чужеземным именем, и он был окрещен, как Джордж Эдвард Валенский. Однако, когда он был еще совсем маленьким, мать прозвала его Рэм <Баран, таран (англ.).> из-за привычки бодать головой стенки своей колыбели. Рэм жил в Шотландии с матерью и ее новым мужем, лишь изредка встречаясь со Стахом. Убежденность Стаха, что ребенок Франчески окажется мальчиком, отражала его страстное желание иметь еще одного сына, с которым никто не смог бы разлучить его.

Франческа видела фотографии Рэма, насупленного, со строгим, недетским выражением красивого лица. Сведя вместе брови, мальчик смотрел прямо в объектив камеры. Она нашла, что ребенок мало походит на Стаха. От него веяло аристократической холодностью, а нервное, почти злое выражение лица ясно говорило, что он никогда не позволит себе быть таким грубовато-добродушным и открытым, как его отец.

— Для своего возраста он уже превосходный наездник, — сказал Стах. — Рэм — великолепный образчик физического развития. Его воспитывают как маленького солдата — проклятая традиция британской аристократий. — Он еще раз взглянул на фото и покачал головой: — Тем не менее он умен и, насколько им удалось обеспечить это, вынослив. Правда, в нем есть… какая-то… замкнутость, как у всех родственников его матери. А может быть, виной тому наш развод. В любом случае тут уже ничего не поделаешь, — пожал плечами Стах и, убрав фотографии подальше жестом человека, не собиравшегося в ближайшем будущем снова их разглядывать, привлек к себе Франческу. Он смотрел ей в лицо, взгляд его постепенно смягчался, и она ощутила, что служит ему надежной скалой в бурном житейском море.

Вилла под Лозанной была достаточно удобной и просторной, и Валенские решили остаться здесь до рождения ребенка. Лозанна со своими превосходными докторами находилась всего в нескольких минутах езды. Поскольку поездка в Индию отпала сама собой, Стах решил отправить табун своих пони в Англию попастись на травке. После войны он забрал большую часть состояния из Швейцарии и вложил ее в компанию «Роллс-Ройс». Рожденный в России, Стах вместе с родителями оставил родину, чтобы поселиться в Давосе. Такие решительные перемены произошли из-за болезни матери маленького Александра — такое имя дали мальчику при крещении, и врачи настояли на лечении княгини Татьяны в Швейцарии. Любящий и преданный муж, князь Василий Александрович Валенский принял нелегкое решение. Поручил уладить все имущественные дела и, окончательно порвав с Россией, обосновался в Альпийской республике. Выросший и Альпах, кочевавший вслед за сменой сезонов поло по всему свету, Стах не испытывал привязанности ни к одной стране, отдав свое сердце двигателям «Ролле-Ройса», которые, по его разумению, спасли Англию и сказали решающее слово в ходе войны.

Летом следующего года, когда ребенку будет несколько месяцев, они, как заверил Стах Франческу, переедут в Лондон, купят там дом, обоснуются в нем и превратят его в свое «родовое гнездо». Но пока, первые месяцы после свадьбы, они жили в состоянии столь невероятного взаимного обожания, такого страстного влечения друг к другу, что ни один из них и подумать не мог о путешествии более далеком, нежели поездка в Эвлен на противоположном берегу озера Леман, куда они время от времени отправлялись поиграть в казино.

Отмечая каждую прожитую вместе неделю, Стах дарил Франческе одну за другой хрустальные вазочки Фаберже из коллекции покойной матери, в которых стояли букетик цветов или веточка с фруктами или ягодами, искусно выполненные из драгоценных камней, бриллиантов и эмали. Цветки айвы, клюква и малина, ландыши, желто-белые нарциссы, шиповник и фиалки — все эти превосходные изделия ручной работы были такими утонченными, что блеск драгоценных камней и металла, послуживших для их изготовления, ничуть не мешал им казаться живыми. Вскоре у Франчески на столике рядом с кроватью выстроился целый цветущий сад из поделок Фаберже, а когда Стах узнал о будущем ребенке, он преподнес ей пасхальное яйцо Фаберже из ляпис-лазури с золотом. Внутри яйца находился желток из темно-желтой эмали. Когда яйцо открывали, приходил в движение специальный механизм, поднимавший из самой середины миниатюрную корону, точную копию короны Екатерины Великой, усыпанную бриллиантами и увенчанную рубином. Посередине короны на тончайшей золотой цепочке было подвешено еще одно миниатюрное яйцо, выточенное из рубина.

— Моя мать не знала точно, принадлежало ли это яйцо императорскому дому, — сказал Стах Франческе, когда она поинтересовалась историей поделки. — Отец приобрел его после революции у одного русского эмигранта, который утверждал, что это яйцо — одно из тех, что в свое время преподносились вдовствующей императрице Марии, но отказался объяснить, как оно попало к нему, а мой отец был достаточно умен, чтобы не настаивать на объяснении. Впрочем, клеймо Фаберже на нем есть.

— Я в жизни не видела подобного совершенства, — сказала Франческа, держа яйцо на ладони.

— Ну а мне приходилось, — ответил Стах, проведя ладонью по ее шее вниз и коснувшись ее груди, становившейся с каждым днем все полнее и тяжелее.

Франческа опустила руку, и яйцо упало с раскрытой ладони на ковер, когда его губы сомкнулись на одном из сосков, просвечивавших через тонкую ткань ее платья, и принялись требовательно посасывать его, как сосет ребенок, жаждущий материнского молока…

Когда зима окутала их большую виллу вблизи Лозанны, Стах взял за обыкновение после полудня возиться в конюшне со своими большими гнедыми лошадьми, а Франческа дремала, укрывшись легким шелковым одеялом на гагачьем пуху, и просыпалась, только ощутив легкий запах снежной свежести, врывавшийся в комнату с его приходом.

После чая, если вечер был не слишком ветреным, Стах возил Франческу кататься в запряженных лошадьми санях, она глядела на встававшую в небе луну, освещавшую обратный путь к их огромной вилле, весело и приветливо сиявшей вдали всеми своими окнами, будто океанский лайнер, прислушивалась к фырканью лошадей, мелодичному позвякива-нию колокольчиков и, пригревшись под меховой полостью в своей длинной собольей шубе с поднятым воротником, закрывавшим скулы и щеки, часто ощущала на лице катившиеся из глаз слезы. Но то были не слезы счастья, которые высыхают, едва пролившись. Нет, они скорее являлись следствием внезапной печали, что накатывает на человека в редкие минуты высшего наслаждения — так познание окружающего мира всегда несет в себе предчувствие утраты, беспричинное и необъяснимое.

Франческа осваивала искусство пользоваться огромным серебряным самоваром, занимавшим традиционное почетное место в столовой на круглом, покрытом кружевной скатертью столике, и постепенно знакомилась с толпой слуг, встретивших ее со смешанным чувством неприкрытого обожания и бьющего через край любопытства. Она неожиданно обнаружила, что оказалась фактически окруженной… она никак не могла подобрать нужного слова, нет, не штатом — здесь не было никакой субординации, — и не случайным обслуживающим персоналом и уж подавно не прислугой, которую можно прогнать. Скорее всего, судьба забросила ее в особое племя, где о каждом следовало помнить и заботиться как о родственнике.