Продолжая подниматься все выше в горы, Малколм попытался вновь предаться философским размышлениям, которые занимали его во время ленча, но вкусная еда и теплое, послеполуденное солнце не располагали к тому, чтобы ломать голову над предметами столь абстрактными.

Овладевшее им чувство было похоже на удовлетворение, осознание того, что ему хорошо и он в ладу с миром.

Зачем будоражить разум? Пусть себе дремлет, пока можно, это продлится недолго, скоро снова не избежать столкновений с трудностями жизни.

Поднявшись еще выше по тропе, Малколм вышел на поляну и, сев на мшистый серый камень, залюбовался открывшимся ему видом.

Рано или поздно ему придется строить планы на будущее, решать, чем заняться, где жить, но сейчас он не станет думать об этом.

Согретый ласковым солнечным теплом, Малколм словно физически ощутил, как отступают годы и возвращается молодость, а с нею силы.

Он закрыл глаза, а когда с испугом снова открыл их, то понял, что не заметил, как задремал.

«Все это от обильного вкусного завтрака», — виновато подумал он и посмотрел на часы. К его досаде, они остановились. В утренней суматохе он позабыл завести их. Посмотрев на солнце, он предположил, что сейчас около трех пополудни. И тут же услышал чьи-то шаги за спиной, кто-то осторожно шел по тропе в его сторону. Повернувшись, он увидел девушку в белом свитере, спускавшуюся по довольно крутой и опасной тропинке.

Тоненькая и хрупкая, она издали показалась ему подростком, но, когда приблизилась, он убедился, что это вполне взрослая девушка с белокурыми кудрями, свободно отброшенными со лба назад, что делало ее похожей на очень юное создание.

— Простите, мадемуазель, — обратился к ней Малколм по-французски. — Не скажете ли мне, который сейчас час?

Девушка улыбнулась и, взглянув на свои часики, ответила на прекрасном английском:

— Ровно половина третьего.

— Вы англичанка! — воскликнул Малколм с удивлением туриста, встретившего в чужой стране своего соплеменника.

— И вы тоже! — рассмеялась девушка так заразительно, молодо и весело, что Малколм не мог не присоединиться к ней.

— Да, я не очень похож на француза, — согласился он, глядя на свои серые фланелевые брюки и неизменный для англичанина твидовый пиджак.

— Странно встретить здесь англичанина, — заметила девушка.

Малколм невольно подумал, как удивительно гармонирует голос девушки с ее внешностью. Он был мягок и мелодичен, подобного женского голоса он ранее никогда не слышал.

Теперь, когда она стояла так близко и беседовала с ним, он увидел, что она красива, с нежной кожей и чистым, ярким румянцем ребенка, который запыхался от бега. Все в ее лице было естественным, каким создала его щедрая мать-Природа.

— Я завтракал в деревушке, внизу, — пояснил Малколм.

— И вовсе странно, — ответила девушка. — Эта деревушка очень удалена от туристских троп, у нас годами не бывает гостей.

— В сущности, я приехал сюда с благотворительной целью, — объяснил Малколм — не потому что ему не хотелось быть причисленным к дикому племени туристов, а скорее чтобы продолжить разговор с незнакомкой с таким милым лицом и нежным голосом.

— Благотворительной? — переспросила она.

— Да, — подтвердил Малколм. — Заболел малыш, и отцу очень хотелось навестить его. Иначе я никогда бы не попал в этот... — тут Малколм умолк, подыскивая подходящие слова, — в этот тайный рай, — наконец закончил он фразу и сам удивился такому преувеличению.

— Вы говорите о маленьком Жане Дюпоне, — догадалась девушка. — Это так великодушно с вашей стороны. В понедельник ему было совсем худо, но сейчас уже лучше.

— Вы знаете его?

— Конечно, — улыбнулась девушка. — Я знаю всех в деревушке. Это мои друзья.

Она сказала это так просто, искренне, без тени превосходства.

— Вы были очень добры, — повторила она снова. — Очень добры. А теперь, как я понимаю, вы ждете, когда можно будет отвезти Пьера в Канны. Но зачем же ждать здесь в полном одиночестве. Не хотите ли быть нашим гостем на вилле и выпить чашечку чаю? Брат будет очень рад.

— Благодарю, вы очень любезны, но я не стану обременять вас своим обществом. Мне здесь вполне хорошо. Я сказал шоферу, что мы отбываем в четыре пополудни.

— Но сейчас всего половина третьего, — настаивала девушка. — У вас масса времени, да к тому же я не оставлю вас одного здесь скучать после того, что вы сделали для малыша Жана.

— Если вы так настаиваете... — нерешительно произнес Малколм, которому очень хотелось принять приглашение.

Он почувствовал, как ему важно получше узнать эту странную девушку, и снова подумал, что никогда еще не встречал женщин с таким милым задушевным голосом.

— Тогда следуйте за мной. Придется карабкаться по крутой тропе вверх, но так путь короче, чем в обход по дороге.

Они пошли вверх по той же тропке, по которой девушка спустилась сюда, и Малколму вдруг показалось, что в его жизнь вошло нечто новое и волнующее.

Неужели он безоглядно влюбился с первого взгляда, как мог бы влюбиться лишь лет двадцать назад?


Когда они с Пьером возвращались в Канны, намного позднее, чем он предполагал, крутая и опасная дорога показалась ему в темноте уже наступившего вечера короткой и ровной как скатерть, потому что он все время думал об Элизабет и ему казалось, что жизнь начинается сначала.

С того момента, как он последовал за девушкой по тропе, ведущей к маленькой вилле на вершине горы, Малколм уже знал, что с ним случилось что-то необыкновенное.

Он уже не помнил, когда испытывал раньше такое огромное желание выразить себя, не помнил такого наэлектризованного воздуха вокруг, и все только потому, что он заговорил с женщиной. Малколм был так возбужден, что даже испугался, не покажется ли он смешным.

Но, размышляя о своем поведении и чувствах на обратном пути, он не нашел в них ничего смешного. Просто произошло то, что должно было произойти.

Он узнал очень много об Элизабет в те часы, что провел на вилле. Когда она представилась и назвала себя, фамилия Керчнер что-то всколыхнула в его памяти. Познакомившись с ее братом Иваном и услышав его игру на рояле, Малколм мгновенно вспомнил не только кто он такой, но и то, что слышал о нем. Перед ним был один из выдающихся музыкальных талантов Европы.

Малколм любил музыку. Сколько раз, сидя в глуши в своем деревенском доме, он мечтал побывать когда-нибудь на Зальцбургском фестивале. Хотя, читая в «Таймс» музыкальные обозрения, он, разумеется, делал это не только из любви к музыке. Газета в то время была для него единственной связью с остальным миром.

Он прочитывал ее от корки до корки, начиная с передовицы и кончая судебной хроникой. Имена известных людей искусства стали так же знакомы ему, как имена близких друзей, и на первом месте стоял Иван Керчнер. В «Таймс» писали о нем с неизменным восхищением, ему раздавались похвалы, которыми критика обычно балует только выдающихся музыкантов.

Иван был худ, даже костляв, с такими же белокурыми волосами, как у сестры, и длинными артистическими пальцами музыканта, которые бегали по клавишам даже тогда, когда он беседовал с кем-то, и редко оставались в покое, когда он молчал.

Он работал в длинной комнате, названной студией. В ней было множество окон, выходящих на юг. Она была пустой, почти без мебели, и главное место в ней занимал рояль. Однако студия всегда была полна цветов. Они стояли повсюду: в вазах на полу, на подоконниках, везде, где только возможно.

Когда Малколм пришел в восторг от обилия цветов, Элизабет рассмеялась.

— Это ужасно! — воскликнула она. — Мой брат — экстравагантный человек. Иногда их присылают ему многочисленные почитатели, зная, что цветы вдохновляют его. Мы считаем, что это истинная его любовь. Но все же чаще приходится покупать цветы, а это очень дорогое удовольствие. Но что поделаешь, ведь Иван утверждает, что без них он не может играть.

Элизабет оказалась англичанкой только по материнской линии. Отец их — поляк. Иван, видимо, похож на него.

— Я много лет жила в Англии, — пояснила Элизабет. — А теперь Иван сделал эту виллу моим домом. Он постоянно живет здесь, уезжает только на гастроли.

— И тогда вы, должно быть, испытываете одиночество, — заметил Малколм. — Я не видел по соседству других вилл, да и деревушка отстоит от вас на добрую милю или полторы.

— Я никогда не чувствую себя одинокой, — ответила Элизабет. — У меня столько друзей. Я сейчас познакомлю вас кое с кем из них.

Взяв со стола кусочек бутерброда с маслом, она подошла к широкой стеклянной двери, ведущей на узкую веранду.

На легкий свист Элизабет с крыши и деревьев, шумно хлопая сизыми крыльями, в одно мгновение слетелось около десятка голубей.

Они садились девушке на руки и плечи, отхватывали клювом кусочки хлеба и, опустившись к ее ногам, склевывали хлеб до единой крошки.

Это была идиллическая картина, и Малколм любовался смеющимся лицом Элизабет, бликами солнца на ее белокурых кудрях, мягкой окраской оперения кружащихся над девушкой голубей, которые полностью доверяли ей.

— Многие из них прилетели сюда из Монте-Карло. Часто они прилетают ранеными и долго привыкают, прежде чем становятся ручными. Есть среди них покалеченные настолько, что даже не позволяют лечить себя. Таких я просто держу в доме до полного их выздоровления.

— Охота — жестокий вид спорта, — заметил Малколм.

Ему стало стыдно, когда он вспомнил, как некогда сам любовался голубиной охотой и даже делал ставки на победителя.

— Вы никогда не сопровождаете брата в его поездках? — спросил он Элизабет, когда она рассталась со своими пернатыми друзьями и принялась разливать чай.

— Нет, я остаюсь здесь, — ответила она.

Малколму показалось, что легкая тень пробежала по ее лицу.