Играла она хорошо, у нее был сильный удар слева, что редко удается женщинам. В короткой складчатой юбочке она двигалась по корту с живостью, так противоречившей ее обычной апатии.

Марсия была партнером Малколма в двух сетах. Оба сета они выиграли. Уставшие, побросав ракетки, они вдруг весело и непринужденно рассмеялись.

— Отличная игра, партнер, — похвалил ее Малколм. — Право, отличная.

Малколм понимал, что победа досталась им благодаря игре Марсии, ибо он, когда-то неплохо игравший в теннис, за последние годы потерял спортивную форму и нередко допускал неточные удары.

— Великолепно! Спасибо, — поблагодарили их партнеры. — Вы позволите нам завтра попробовать взять реванш?

Марсия ответила не сразу, и Малколм опередил ее:

— Пожалуйста, соглашайтесь. Вы не представляете, как много это дало мне сегодня.

Марсия какое-то время смотрела на него серьезным задумчивым взглядом и наконец сказала:

— Хорошо, но сыграем до ленча. Это более подходящее время для игры.

Впервые с ними не было полковника, а значит, и не было неприятного чувства, что все это подстроено им. Поэтому, когда они после игры покидали корт, Малколм отважился пригласить Марсию выпить чашку чаю в баре.

Ее мгновенное согласие не могло не удивить его, ибо он привык к ее постоянным отказам на все предложения, исходившие от него или от отца.

Усевшись в глубокие мягкие кресла бара, они стали ждать, когда принесут чай.

— Сигарету? — спросил Малколм, но Марсия отрицательно покачала головой.

— Я не курю, — ответила она.

— Но это так несовременно, не правда ли? — заметил Малколм.

Марсия пожала плечами.

Здесь, вне корта, ее оживление постепенно угасало. Малколм почти в смятении ждал, как на лице ее вот-вот снова, как маска, появится прежнее недовольное выражение и печально опустятся уголки алых губ.

— Вам нравятся Канны? — спросил он.

— Я ненавижу это место, — ответила она.

В ее голосе было столько гневного презрения, что он испугался; не прежняя скука, а скорее горечь и откровенная ненависть.

— Зачем же вы здесь? — не мог не спросить он.

Марсия улыбнулась с горькой иронией и, словно то был глупый вопрос ребенка, ничего не ответила.

Малколм чувствовал, что она могла бы о многом ему рассказать, если бы решилась. Интуиция не обманывала его. Что же скрывалось за этой прелестной внешностью?

Странно, но Марсия как женщина совсем не привлекала его.

Она и ее отец интересовали его лишь постольку, поскольку способны были отвлечь хоть на время от тяжелых мыслей, а он в этом очень нуждался. Но как мужчина он оставался равнодушным.

Марсия была, бесспорно, очень красива, так красива, что он невольно любовался ею. Но равнодушие ко всему вокруг словно заключило ее в ледяную оболочку.

Она держалась надменно и отстраненно. Он не мог приблизиться к ней с тем, чтобы узнать, состоит ли она, образно говоря, из живой плоти и крови.

В их отношениях есть что-то абсурдное, внезапно подумал Малколм — ведь и он тоже тщательно старался ничем себя здесь не выдать.

Ни полковник, ни его дочь так и не узнали, женат ли он или холост, а возможно, даже вдовец. Без гроша ли он в кармане или миллионер.

Если Марсия очень мало знала о нем, то и он почти ничего не знал о ней, кроме того, что она очень красива.

Малколм провел в ее обществе почти три дня, а знал о ней не больше, чем о любой девушке, сидящей напротив него в вагоне метро.

В голову внезапно пришла дикая идея рассказать ей о себе, чтобы попробовать хоть как-то изменить выражение ее голубых глаз.

Он подозревал, что она тоже контролирует себя и свои настроения, держась настороженно, недоверчиво и почти враждебно.

«Мы не отдаем себе отчет в том, как сильна в нас недоверчивость», — печально подумал Малколм.

Интересно, знает ли Марсия, как недоверчиво относится он к тому вниманию, какое оказывает ему ее отец. Это возникло с первых минут их знакомства, хотя оба делали вид, что ничего такого не замечают.

Поддавшись неожиданному порыву, удивившему его самого, Малколм вдруг сказал:

— Я надеюсь, что не кажусь вам скучным собеседником, хотя боюсь, что это именно так. Вот уже много лет, как я забыл, что такое радость, да и не стремился познать ее. Моя жена была долго и тяжело больна. Она умерла совсем недавно.

Он ждал, что ответит Марсия, искал на ее лице положенного в таких случаях сочувствия, но она неожиданно спросила:

— Вы несчастливы?

Удивленный, он не стал лукавить.

— Нет, — ответил он, но поскольку она молчала, сам задал вопрос: — Почему вы спросили об этом?

— Потому, что вы не похожи на несчастного человека, — ответила девушка. — Только...

Она умолкла, подыскивая слова.

— Только что? — не выдержал Малколм.

Его не на шутку заинтересовало, что она думает о нем, как, пожалуй, всякого, кто пожелал бы узнать чужое о себе мнение, но, помимо этого, любопытно было выяснить, насколько проницательна в своих суждениях эта странная девушка.

— Мне трудно сказать, — задумчиво произнесла Марсия. — Трудно определить, каким вы мне кажетесь...

Она нахмурила брови, пытаясь сосредоточиться, и посмотрела на него оценивающим взглядом. Его вопрос ничуть не смутил ее.

— Попытайтесь, — подбодрил ее Малколм. — Я хочу знать.

— Вы мрачны, — наконец сказала она. — Мрачны и многое испытали, если вы правильно поймете меня. Вам словно нанесли сильный удар, который оставил свой след. В вас чувствуется даже какой-то вызов, будто вы хотите доказать, что все это не совсем так.

Малколм с удивлением повернулся к ней. Итак, она все же наблюдательна. За непроницаемой надменной маской прячется способность размышлять! Ему вдруг стало боязно признаться себе в том, что нарисованный ею портрет, в сущности, верен.

— Не очень приятная характеристика, — только и смог сказать он, и самому стало стыдно за банальность своего ответа.

Марсия потянулась за одним из неаппетитных на вид пирожных, которые подали к чаю.

— Я полагаю, вы хотели услышать правду, — спокойно ответила она.

Переодеваясь к ужину, Малколм продолжал размышлять над ее словами.

«Вот как! Значит, я мрачен и потрепан жизнью». Что ж, это напрямик относится к нему.

И все же «мрачный» — слишком суровая оценка, он не хотел смириться с нею.

Быть грустным — это вполне нормальное состояние для человека. Но все в нем решительно восстало против определения «мрачный».


Марсия нашла отца в грязноватой гостиной пансионата с ворохом бумаг на коленях. Вид у него был расстроенный.

Она сразу догадалась, что отец просматривал счета за месяц. Зная, каким раздраженным он бывает в такие моменты, она хотела пройти мимо, но ей это не удалось.

— Итак? — резко остановил ее отец.

Марсия прекрасно знала, что он хотел этим сказать, но прикинулась непонятливой.

— Что? — невинно спросила она.

— Как идут дела? Есть какой-нибудь сдвиг? — спросил он.

— Право, папа! — воскликнула Марсия. — Неужели ты серьезно веришь в успех твоих махинаций? Я уже сказала тебе вчера, что не буду принимать в них участия, и слово свое сдержу.

— Посмотри на это, детка! — патетически произнес полковник, размахивая счетами. — Только посмотри, а потом уже говори, что мои махинации, как ты изволила это назвать, нелепы и неосуществимы.

— Но, папа, это повторяется каждый месяц! — в сердцах воскликнула Марсия. — И мамин чек пришел сегодня утром, как всегда, аккуратно.

— Это капля в море! — сердился полковник. — Мы по уши в долгах, и ты это знаешь не хуже меня. Жить так дальше невозможно.

— Что ж, — устало промолвила Марсия, явно привыкшая к такого рода сценам. — В таком случае мы должны вернуться в Лондон, где я найду работу. Мы поселимся в дешевых комнатах, где нас не будут так обсчитывать, как здесь, и тогда не придется терпеть ежемесячных унижений с оплатой счетов.

— Если ты считаешь, что жизнь в Лондоне дешевле жизни в Каннах, то глубоко заблуждаешься, — резко возразил полковник. — Я жил в Лондоне и знаю, чего это стоит.

— И еще, папа, — с горечью произнесла Марсия, — признайся, что тебе по душе такая жизнь и ты не собираешься ее менять.

— Здесь я хотя бы встречаюсь с приличными людьми, — оправдывался полковник. — Не думал, что ты будешь упрекать меня в этом.

— Но, папа, если бы я работала, у нас было бы больше денег, как ты этого не понимаешь? И ты смог бы стать, как когда-то, членом приличного клуба.

— Эта идея никуда не годится, — тоном, не допускающим возражения, сказал полковник. — Это мой категорический ответ тебе.

Отец попытался было удержать Марсию, но она, сделав вид, будто не слышит его, взбежала по узкой лестнице к себе в спальню.

Маленькая и неуютная, эта спальня, со стенами, выкрашенными в серый цвет, который предпочитали французы, выходила окнами на один из переулков. За задворками вдали виднелось море.

Лишь в этой комнатке Марсия находила уединение, могла расслабиться и стать самой собой.

Она заперла дверь, села на кровать и устало провела рукой по глазам и лбу.

Как изнурили ее эти попреки и сцены! К тому же совершенно бессмысленные.

Всю свою жизнь Марсия жила в атмосфере препирательств и ссор.

Когда она была ребенком, распри между отцом и матерью происходили в ее присутствии. Первое, что она запомнила в детстве о своих родителях, были горькие слова упреков, громкие голоса и раскрасневшиеся, гневные лица. Кончалось это обычно тем, что голос матери прерывался и переходил в бурные рыдания, за которыми следовали еще более яростные упреки.

Марсия никогда не могла привыкнуть к гневным тирадам отца. То он сетовал на судьбу, то на отсутствие денег, а теперь еще укорял родную дочь в том, что она не желает поддержать его планы избавления от нищеты.