Фриско полагала, что ей вообще не нужен мужчина. Что нужно, так это отдохнуть. И как раз отдохнуть она и намеревалась. В ближайшее воскресенье останется ровно неделя до того, как Фриско сядет в самолет в международном аэропорту Филадельфии.

Она вздохнула и вновь прикрыла уставшие глаза. Так давно мечтала она о том, чтобы провести парочку восхитительных недель на Гавайях, подставляя тело лучам солнца и услаждая свой слух стремительным потоком музыки Чайковского (она для этого специально купила новый «Уокман» с наушниками).

И вот нате вам — папаша с его воплем о помощи.

Телефон зазвонил вновь.

Фриско вздрогнула и посмотрела на аппарат, как если бы ему удалось прочитать ее мысли.

Еще звонок.

С тенью тонкой мудрой улыбки на лице, адресованной собственным мыслям, Фриско отодвинула чашку с кофе, поудобнее уселась в кресле, взяла трубку и энергичным голосом произнесла:

— Фриско Стайер слушает.

То был обычный деловой звонок.


Гарольд Стайер откинулся на спинку мягкого кожаного кресла (руководители предприятий обычно именно такие приобретают в свои кабинеты) и длинно, облегченно выдохнул через чуть дрожавшие губы.

Если кто-то сейчас и мог помочь ему, так именно Фриско. Вытащив из кармана хлопчатобумажный платок прекрасного качества, он промокнул влажный лоб.

Уж она-то непременно сумеет что-нибудь придумать. Да и к кому другому мог он обратиться? Только к ней, ну и, возможно, еще к…

Гарольда передернуло. Другим человеком, пришедшим сейчас на память, была супруга, Гертруда, его единственная любовь. Но ее он не смог бы попросить о помощи, более того, ей он не мог бы даже и намекнуть, в какой неприятной ситуации вдруг оказался. Правда развеяла бы все иллюзии, которые Гертруда питала на его счет. Скорее уж он согласился бы продать собственную душу этому черту Лукасу Маканне, чем раскрыться перед женой, он просто не переживет, если увидит в ее глазах не любовь, а разочарование.

Он зябко поежился. На лбу вновь выступили капли пота. Исполненным страха, невидящим взглядом уставился он сейчас в темноту того ада, который сам же и создал.

Уж Фриско обязательно что-нибудь придумает! Гарольд всегда восхищался ее интеллектом, тем, как быстро и смело находила она решения в самых различных ситуациях.

Да, конечно же, Фриско обязательно должна что-нибудь придумать, чтобы вырвать его из этой финансовой трясины.

Она непременно должна, думал он, испытывая одновременно надежду и отчаяние. Потому как если она ему не поможет…

Гарольд отбросил саму эту мысль и, чтобы не думать ни о чем подобном, выпрямился в кресле и потянулся за телефонной трубкой.

Нужно позвонить Гертруде, сказать, что к ужину не придет домой.

Глава 2

Удрав чуть пораньше с работы, Фриско без четверти шесть входила в известный ресторан, помещавшийся на Уолнат-стрит. Ей повезло: заказанный отцом столик был уже сервирован, и Фриско смогла сразу же усесться.

Она знаком пригласила довольно-таки симпатичного светловолосого метрдотеля, который, впрочем, уже и сам направлялся к ее столику. Краем глаза Фриско поймала на себе несколько наглых и несколько робких мужских взглядов.

Фриско была отлично сложена. Немало усилий приходилось затрачивать на то, чтобы оставаться стройной, чтобы кожа имела подобающий тон. Хотя Фриско ненавидела гимнастические упражнения и различного рода диеты, тем не менее ей приходилось регулярно заниматься физкультурой и ограничивать себя в еде. Бывали у нее как бы прозрения, когда она вдруг спохватывалась и спрашивала — а кому, собственно, все это надо? Она любила поесть, любила и изысканные блюда, и всякую ерунду. Сам процесс еды доставлял ей большое удовольствие. Также ей нравилось поваляться, праздно раскинувшись в постели, и тем не менее большую часть своего так называемого свободного времени Фриско изнуряла себя физическими упражнениями и отказывала себе в гастрономических радостях.

И результат был налицо — выглядела она чертовски привлекательно. А уж сегодня особенно, она чувствовала это по реакции мужчин. Стройную фигуру подчеркивал черный, плотно облегавший костюм, а чтобы не казаться очень уж чопорной, Фриско дополнила костюм белой блузкой с жабо из превосходных кружев. По контрасту с неброским нарядом все внимание притягивали к себе яркие зеленые, с золотинками вокруг зрачка, глаза и копна каштановых, до плеч, непослушных волос. Тонкие, почти классические черты лица и здоровый цвет кожи дополняли картину.

Фриско давным-давно уже привыкла к тому, что ее изучают внимательными, оценивающими взглядами, да и что тут удивительного — на хорошеньких женщин мужчины вечно пялят глаза. Однако мужское внимание сопутствовало ей всегда.

С детства и вплоть до подросткового возраста, когда только-только начинает оформляться характер девушки, Фриско представляла собой типичный образец гадкого утенка. У нее был кузен, старше по возрасту, задира и хамло, так он вечно называл ее плоской дылдой. За эту самую «дылду» она всеми фибрами души ненавидела своего кузена.

С тех пор прошло много лет, Фриско стала взрослой женщиной, но она все так же, как и прежде, терпеть не могла своего родственничка, разве только теперь не демонстрировала эти чувства по поводу и без повода.

Гертруда Стайер, оценивая дочь пристрастным, исполненным любви материнским взглядом, искренне надеялась, что подобно сказочному гадкому утенку дочь ее в один прекрасный день превратится в прекрасного гордого лебедя.

Сама же Фриско об этом даже и не мечтала. Приходя в спальню и глядя на себя в зеркало, она видела лишь неинтересную девушку, чрезмерно худую, ростом выше среднего, у которой лодыжки, колени, локти, таз, плечи состояли из сплошных углов. Даже лицо — и то было каким-то костлявым. Она оценивала себя вполне критически и считала, что копна длинных и по всей длине вьющихся, скорее рыжих, нежели коричневых волос не в силах исправить общего неблагоприятного впечатления. А в дополнение ко всему — зубы, хоть и белые, но чрезмерно большие. Да еще неправильный прикус. Злорадствуя по этому поводу, ее проклятый кузен повторял, что она, дескать, способна сожрать яблоко через дырку от сучка в заборе.

Все это вместе взятое действовало на психику весьма угнетающе, и потому Фриско, насколько это оказывалось возможным, старалась пореже смотреться в зеркало. Также старалась она пореже встречаться с кузеном, чьи правильные белые зубы ей так хотелось выбить.

Если честно, то впоследствии она и сама искренне изумлялась, как это пятнадцатилетняя дурнушка в какие-нибудь пять последующих лет вполне оправдала материнские мечтания. Разве могла Фриско предполагать, что если тут и там прибавить буквально по нескольку фунтов веса (главное, чтобы прибавлять в нужных местах), то все торчавшие прежде в разные стороны кости сами собой уберутся? И откуда ей было знать, что, заковав зубы в отвратительные металлические путы, она буквально через пару лет сможет получить такую улыбку, с какой по телевизору рекламируют зубную пасту? И уж совершенно невозможно было предположить, что вьющиеся по всей длине волосы войдут в моду.

Словом, с тех самых пор, как с ней произошли все эти чудесные превращения, Фриско понемногу привыкла к тому, что мужчины восхищенно посматривают на нее. Ей даже нравилось это, но особого значения подобным знакам внимания она не придавала.

Улыбающийся официант возник перед столиком и осведомился, не хотела бы она чего-нибудь выпить, покуда ей приходится ждать. Отложив меню, Фриско заказала себе белый «зинфандель»[1], затем откинулась на спинку кресла, расслабилась и стала дожидаться минуты, когда появится отец и, стало быть, придется сесть как положено.

Ресторан, как обычно, был наполнен смехом и разговорами, доносившимися с разных сторон. Пригубив ароматное вино, Фриско незаметно принялась оглядывать собравшихся в ресторане.

Кого тут сейчас только не было: мужчины и женщины, молодые и старые, стройные и толстые. И наряды также самого разного достоинства — от простой уличной одежды до деловых строгих костюмов и нарядных платьев. За большим круглым столом сидели даже несколько человек в дорогих вечерних туалетах. Может, какие-нибудь театралы, заглянувшие перед спектаклем перекусить? Не исключено.

Впрочем, как бы там ни было… Она мысленно пожала плечами, но поскольку чувствовала себя уставшей, то даже этот воображаемый жест вышел вялым.

Все посетители казались раскованными, у всех было отличное настроение, у каждого впереди вечер, полный развлечений. И только она как белая ворона. Маскируя невеселую улыбку, Фриско поднесла к губам бокал и мысленно попеняла себе за то, что такая мрачная.

Конечно, все эти люди никакого отношения не имели к тому, что в последнее время ее все чаще посещали необъяснимые и сильные приступы одиночества, что она испытывала вновь и вновь ощущение бессмысленности всей своей жизни. И роль независимой упорной женщины ей порядком осточертела, и предстоящей встрече с отцом Фриско вовсе не была рада.

Размышляя о жизни, она так погрузилась в себя, что решительно не заметила, как к ее столику подошел мужчина.

— Я опоздал или ты сегодня пришла пораньше?

— Я пришла пораньше. — Фриско улыбнулась отцу, пока он усаживался напротив. Улыбка далась ей без особых усилий. Как бы отец ни действовал подчас ей на нервы, все же она его любила. — А вот ты как раз вовремя, — сказала она и мысленно добавила: «Во всяком случае, хоть на время перестану заниматься самоедством». Приготовившись к неприятному разговору, который ей, похоже, предстоял, Фриско махом опорожнила бокал.

— Еще заказать? — осведомился отец и тотчас же сделал жест официанту, который с поразительной проворностью тотчас же материализовался возле столика.

— Да, сэр?

— Еще порцию для моей дочери, — сказал отец, не потрудившись даже спросить у Фриско, хочет ли она еще выпить. — Ну и я выпил бы, пожалуй, один «Манхэттен», что ли… — В течение нескольких секунд отец зачем-то обосновывал именно этот свой выбор.