Отец все еще молчал. И не поворачивался к ней.

- Еще когда мама была жива, да? - сама себе и ответила. Немного прошлась, отойдя от окна, остановилась у книжного шкафа. - Почему, пап? Почему мы не говорили и не общались? Ведь самые родные…

Молчание повисло в кабинете. И какое-то время казалось, что никто его так и не нарушит.

- Ты злилась на меня. Ненавидела… - тихо и словно не ей, наконец, ответил отец, так и не повернувшись.

- Мне было шестнадцать! - тихо, но испытывая какое-то опустошенное бессилие, выдохнула Марина. - И я обожала маму. Но и тебя я любила… Да и люблю, пап! Так почему мы никогда о случившемся не говорили?! - она подошла впритык к нему и присела на корточки, пытаясь все-таки поймать взгляд папы.

- Потому… что я сам себя ненавижу… за то, что Мила умерла, - переведя глаза на стену за ее спиной, буквально протолкнул он сквозь зубы. И эта ненависть к себе в нем ощущалась настолько… У нее холодная дрожь по спине пошла. - До сих пор… Что тут обсуждать?!

Марина видела, с какой силой он вцепился левой рукой в подлокотник своего кресла.

И ей так больно стало. За них всех, троих… И за двоих - оставшихся живыми. И за отца - просто до сдавленного хрипа в горле и слез на глазах. И даже за Мишу, который вместе с ними тянул на себе последствия той страшной аварии. А еще - очень стыдно, что сама так долго себя по-детски глупо вела. Сейчас ей было кристально ясно, насколько отец себя наказывает каждый день за то, что повинен в смерти любимой женщины, взяв на себя всю ответственность за случившееся.

Не ожидая от него ничего, она сама протянула руку и накрыла своей ладонью его пальцы, легко сжав.

- Пап… - голос ломался и хрипел, предавая. Говорить было очень сложно. - Я очень маму любила. И злилась на тебя дико, да. Но не ненавидела. - Марина наклонилась и прижалась лбом к их рукам. - Мне, наверное, нужны были объяснения, понимание ситуации. А ты просто молчал. И просто ушел, изолировался от меня. Господи! Да я тебя больше полугода после аварии не видела даже! Словно ты все права на мою жизнь передал Мише… Нет, - поторопилась тут же объяснить, вдруг испугавшись, что ее не так понять можно. - Я люблю Мишу, и он… - Марина как-то сдавленно улыбнулась. - Он всегда навыворот себя извернет, на износ ради меня. Ради нас всех. Просто - я и тебя любила очень, пап. Тогда, сейчас… - вздохнула, не до конца понимая, хочет он слушать ее или нет. - И то, что мы так и не поговорили тогда, только усиливало боль. Я ничего не понимала. И словно сразу обоих родителей потеряла. И… мама любила тебя очень. Но и я, пап. Злилась часто. И спорила, все хотела, чтобы ты мной гордился. Но ведь ты меня тоже сильно любил. Я помню. И мама говорила всегда, когда у меня характер играл. Твой характер, - через силу попыталась улыбнуться.

Говорила, давясь слезами, удушающим плачем. Но словно прорвало то, что двенадцать лет в душе копилось, нагнаивалось, мучая постоянной болью и горем. А теперь - сил больше не осталось терпеть. И вдруг появилось понимание, что обоим от этого отстранения только хуже и больнее. Точно как с Мишей. Хоть и вряд ли осознала бы все, если бы в сторону не отошла, конечно.

Большое лучше видно на расстоянии. Истинная правда.

- Мы ведь уже никак прошлое не изменим. Ничего, - попыталась вдохнуть, но всхлипнула вместо этого, продолжая руку отца сжимать.

Какофония эмоций! Позавчера, стоя здесь же практически, - была полна холодной отстраненности, той старой обиды и злости. А сейчас задыхалась от потребности снова понять и быть отцом понятой. Просто поговорить. Ему доказать, что не ненавидит!

Результат не одних суток. Того же года, что вдали провела. Просто период настал, видимо, взрослые решения принимать.

- Я у мамы на кладбище вчера была. Буря, конечно, устроила беспорядок, там ветки поломаны, - зачем-то начала рассказывать, никак не в состоянии все к смыслу свести. - Но вроде памятник целый, и наши деревья, кусты…

- Да, я видел, Мариша, - сдавленно просипел отец вдруг, впервые заговорив за эти тяжелые минуты. Кивнул. - Уже убрали все, я проследил…

А Марина подняла лицо и поражено уставилась на отца, только сейчас осознав, что и он до сих пор слишком часто на кладбище бывает.

Ну словно дурочка, ей-Богу! Совершенно не пыталась его понять, ища такие глупые оправдания для своей боли! Только себя и считала вправе скорбеть… Все молодые такие? Или ее гордости и характера - итог?

Господи! Душу скрутило в узел только от мысли, что же отец испытывает…

Заслуженно или нет - не ей судить, по большому счету. Не ей…

Ничего Марина толком не знает о той ночи, хоть и находилась в машине. Не имеет представления о том, что предшествовало аварии и чего отцу стоила вся их жизнь ранее: желание обеспечить и ее, и маму самым лучшим. Сколько сил, времени, нервов и жертв, компромиссов с собой и с другими. Он не желал говорить, и не расскажет уже, наверное. А теперь… Они и без того слишком много лет уже потеряли.

Закусив губу, Марина опустилась на колени и, ничего больше не говоря, обняла отца. Она не знала, готов ли он налаживать их отношения. Не имела понятия, смогут ли они дальше общаться без споров и крика. Но в данную минуту это не имело значения. Она безумно соскучилась по нему. По родному человеку, которого и сейчас любила и чье одобрение всегда хотела заслужить. Несмотря ни на что. И все-таки заплакала в голос, когда ощутила, как отец неловко и топорно попытался обнять ее обеими руками, даже покалеченной.

- Мариша… доченька… - тихо просипел отец, с силой прижавшись щекой к ее волосам.


Миша стоял под дверью кабинета крестного, поглядывая на часы. Он не был уверен в том, стоит заходить или нет? Непривычное состояние подвешенности - раздражало. Как и ожидание, не имеющее конечного срока. Но все же он не ломился в помещение. Понимал, что заставило Марину попросить его выйти. Да и крестного хорошо знал…

В принципе, он даже рад был тому, что они сейчас говорили. Конечно, на взгляд Миши, это стоило бы сделать двенадцать лет назад и не оттягивать настолько. Однако - и сейчас не так плохо. Лишь бы выяснили все, наконец.

Он уже действительно поговорил с Костей по телефону. Несколько раз. Успел решить кучу вопросов по контрактам и переводу платежей. Намотал пару километров по холлу. А еще - задумался над мыслью, которая раньше не приходила ему в голову.

В отличие от Марины, он регулярно встречался и общался с крестным. И точно знал, что Виталий дочь любил - и сейчас, и ранее. Все его действия, порою кажущиеся глупыми и дурными со стороны даже Мише, так или иначе, были направлены на то, чтобы уберечь и защитить дочь так, как крестный это понимал. Даже если видел ее счастье и безопасность в изоляции от себя самого.

Не поступал ли Миша точно так же, только ударяясь в другую крайность? Отец Марину отталкивал от себя, считая, что так будет вернее. А он - приковывал к себе, хотя Марина и так никогда не порывалась оторваться… Разве что когда в тиски зажимал…

Миша думал об этом еще с утра, после очередного… нет, не конфликта, но явно спорного вопроса, который встал ребром между ним и Мариной. А встреча с крестным лишь укрупнила это все, словно лупа, высветив подход Миши под иным углом.

Размышлял он сегодня о том, что так когда-то и не позволил Марине вернуться в школу, не уверенный, что там, без его присмотра, она вновь не впадет в депрессию. И Марина оканчивала обучение дома, с репетиторами и преподавателями. Под неусыпным контролем… Каждый шаг, любой ее интерес проверял. Постепенно все, с кем Марина хоть как-то общалась, были им изучены.

Для ее безопасности. Чтоб точно знал, что не подкинут «умных» мыслей. Но все-таки…

Да и в университете, хоть и поступила на дневное отделение экономического факультета, она появлялась на парах нечасто. Что не мешало ей окончить с отличием. Он тогда договорился об индивидуальном графике. Лекции Марина посещала все, и они с Костей ее натаскивали… Чтобы меньше соприкасалась с тем, что могло нарушить равновесие ее психики вроде, как ему тогда казалось. Только-только стабилизировали же. Но ведь, если подумать, на самом деле - чтобы самому глобальней ее контролировать. И постепенно все ее контакты с «внешним», с другими людьми, ситуациями - перешли под его полное управление. Она ходила только туда, куда он разрешал и считал для нее возможным. Даже в офис не всегда пускал, хоть и считалось вроде, что она ему помогает. Казалось ему, что заниматься домом ей должно быть легче и спокойней. Не так для нервов и психики тяжко. Не настолько изматывает.

Да, Миша имел оправдание вроде - та гора таблеток на полу в ванной и сейчас стояла перед его глазами, гоня по спине холодный липкий пот. Да и все эти вспышки и взрывы настроения Марины, их споры и ссоры о том, что ей стоит или не стоит делать, ее демарши, - подтверждали вроде такую позицию. Поздно до него дошло, что это не причина - следствие уже его поведения и глобального давления на любимую.

И… глядя на крестного, на его отношения с дочерью…

Благими намерениями… Миша себя и Марину все-таки в собственный ад и загнал. Отнекиваться глупо.

А наблюдая за Мариной этот год, когда он все же позволил ей вырваться из-под тотального контроля…

Не так и плохо его любимая справилась с управлением своей жизнью и собственной независимостью, если здраво рассудить. А он все никак не мог разучиться давить.

Отчего-то в этот момент данный факт стал виден отчетливо. Чего только его вчерашняя попытка управления ее расписанием стоила…

В этот момент двери кабинета крестного все же открылись, отвлекая его от самоанализа и ковыряния в прошлых ошибках. Миша напряженно повернулся, выпрямился, увидев Марину, выходящую из комнаты. По душе резануло, что заплакана. Давно ее такой не видел. Сжалось все внутри, аж тряхануло. В пару шагов пересек расстояние между ними, даже не представляя, до чего мог дойти их разговор и чем все закончилось. Ухватил Марину за плечи…