Он с силой, все так же отрывисто и резко, дернул ее ближе. Прижал к себе. Притиснул к груди, чтоб не могла говорить. Чтоб эти глупости нести перестала! Молча. Слова в горле стали камнями. И не до слов уже было.

Он думал, что на нее не стоит давить своим отношением, считал правильным вести себя отстраненно, помогая Марине адаптироваться. А оказывается - все наоборот! И Михаил лишь ухудшил ситуацию своей сдержанностью, лишив ее уверенности в своих чувствах и поддержки. Что ж, это было тем, что он мог исправить. С радостью.

И потому, так и не позволив ей больше сказать ни слова, с силой прижался к губам Марины.

Он целовал ее так, как ни разу еще. Даже тогда, в первый раз в кабинете, когда не сдержался вроде бы, он был хладнокровней. Не в этот момент. Не после всех этих недель отстраненности, зная теперь, к каким мыслям подтолкнул любимую своим поведением. Контроль утратил значение. Он просто позволил и себе, и ей понять и прочувствовать все, что они оба ощущают, чтоб уже точно сомнений не осталось.

Марина замерла на мгновение, кажется, растерявшись. Явно, не такого от него ожидая. Но Михаил не собирался теперь уже отступать, да и не хотел. А может и не мог. Даже если испугал.

Он в ней так нуждался все это время! Так что теперь, буквально дорвавшись до нее, дать заднюю не вышло бы ни при каком раскладе. И Михаил ее целовал. Жадно. Порывисто. С силой. Подогреваемый всей той бурей эмоций, страхом за нее и злостью, что испытал за последние полчаса. Ощущая привкус той опустошенности, что стояла между ними все эти недели.

И тут Марина подалась ему навстречу, хотя, казалось бы, куда уж ближе! Они стукнулись носами, лбами. Но это было не важно. Она отвечала ему, вдруг принявшись целовать с такой же силой. Порывисто, нуждаясь. Так, что они царапали друг друга зубами, пальцами впивались в плечи, шеи, путались в волосах, и задыхались. И пульс барабанил в черепе, гремел в груди ударами сердца, заставляя все тело гореть диким жаром.

- Миша… - голос Марины, когда она прошептала его имя, звучал так, словно бы любимая не могла поверить, что это правда.

И он решил, хоть и сложно было говорить на тот момент об адекватности и взвешенности его решений, что стоит обозначить все четко и ясно:

- Ты мне нужна, солнце. Ты. Любая, - на мгновение отстранившись от ее губ, Миша твердо посмотрел в распахнутые, пораженные глаза Марины. – И я сделаю что угодно, чтобы тебя из любой прорвы вытянуть. Неважно, какой именно… Лишь бы с тобой все нормально было.

Обхватил ее щеки руками. И с новой силой притянул к себе, вновь целуя так, что даже больно стало, но сбавить обороты просто не мог. Не после всего этого дурдома. Да и Марина так крепко держалась за него, так жадно целовала Михаила в ответ, что не хотелось останавливаться.

И все же, минут через пять, прерваться пришлось, чтобы хоть дыхание восстановить. Он тяжело, судорожно втянул в себя воздух сквозь зубы, прижался ртом к ее лбу, не в состоянии оторваться от Марины совсем.

В груди попустило, ослабли ледяные тиски страха, улеглась злость. И на какие-то мгновения стало хорошо и спокойно, как тогда, до аварии хорошо было. Он обнял Марину сильнее за плечи, как будто пытался задержать это ощущение.

Сама Марина дышала ему в грудь так же тяжело, судорожно, почти надрывно, с хрипом, словно после тяжелой пробежки. Цеплялась за его пояс руками. И при этом – как-то притихла, унялась. Совсем иначе успокоилась, чем за все эти тяжелые дни. Словно обрела какую-то уверенность.

И Миша решил, что пора бы им обоим передохнуть. От всего. Не такой уж и легкий выдался день и вечер.

- Пошли, солнце.

Он потянул ее прочь из этой комнаты, четко зная, что просто не сможет теперь оставить ее в одиночестве. Не ближайшие дни. Или недели. Или годы… Откровенно говоря, сейчас Михаил даже не представлял, сколько ему потребуется времени, чтобы избавиться от вновь приобретенного страха за безопасность Марины из-за ее же собственных решений и таких вот «логических» цепочек.

Сама она, кстати, ни о чем не спрашивала и не уточняла, даже когда они зашли в его комнату. Послушно села, стоило Мише надавить на плечо, без слов велев ей сесть на кровать. Словно израсходовала запал эмоций после их разговора и поцелуев. Но выглядела Марина куда более умиротворенной и спокойной, чем предыдущий месяц. Так что Михаил даже рискнул оставить ее на пару минут здесь, велев не двигаться. Вообще. Ни под каким предлогом… И тон его действительно звучал с угрозой… Но этим он лишь вызвал слабую виноватую улыбку у Марины. Страха не было вроде.

Стремительно вернулся в ее комнату, выключил воду в раковине, схватил первую попавшуюся футболку в шкафу. Пару мгновений постоял над горкой таблеток, понимая, что не сможет вычленить и распознать необходимые.

- Теперь я буду сам давать тебе таблетки, - ему не удалось сдержать упрека и претензии в голосе, когда Миша вернулся в свою комнату и протянул Марине домашнюю одежду.

Даже для самого прозвучало жестко. Взгляд любимой стал виноватым. Но она и не подумала спорить.

- Иди переодевайся. Сегодня ты будешь спать здесь. Со мной, - со вздохом, стараясь расслабиться и меньше давить, вздохнул он.

Марина кивнула, вновь не споря и, хоть и с некоторым колебанием, направилась к двери в ванную.

А Миша прошелся по комнате, размял шею. Но сердце все равно колотилось, а тело скручивало - слишком много он пережил и испытал за эти минуты. Им все же стоило все обговорить, однозначно. Но, наверное, теперь он уже может расслабиться и перенести разговор на утро, как сразу и планировал. Тем более что теперь Марина будет у него под боком и просто не сможет ничего натворить. Он проследит.

ГЛАВА 20

Ей было тепло и уютно. Так хорошо, как ни разу за это время. И так спокойно, как Марина уже и забыла, что может быть. И грусть, боль, страх – не накинулись на ее душу и сознание, стоило выплыть из сна. Будто притихли, не в состоянии «поднять голову», преодолеть это тепло и комфорт. Она даже не сразу со сна вспомнила – почему же ей так хорошо? И только секунд через пять сообразила: тепло, укутывающее ее, покой, какую-то гармонию – дарит ощущение спящего рядом Михаила.

На какое-то мгновение душу посетила неуверенность и неловкость: это был такой огромный рывок в отношениях, учитывая то, что они и не целовались в последнее время. А тут постель и они… полуголые. Она ощущала обнаженными ногами жар его кожи, даже через спортивные брюки, которые Миша одел на ночь, чтобы смущать ее меньше. Через свою футболку. Через ладонь, которая лежала на его голой груди, словно «впитывая» ровные удары сердца Миши. Учитывая то, что в последние недели Марина была почти уверена – он уже не испытывает к ней прошлых эмоций, сейчас ее просто распирало от вихря новых ощущений. И это спросонья. Но ей было так хорошо и комфортно, что неловкость затерялась во всем этом.

Но тут уже сознание затянуло отчаянием и потерянностью прошлого вечера: когда Марине показалось, что она просто отравляет жизнь дорогого и любимого человека, превращает в такую же каторгу, какой стала ее жизнь. И стыд, что не может, не умеет сама справляться, что вчера сорвалась, не зная, как жить дальше и облегчить жизнь Мише. Тут же нахлынула боль от мыслей о смерти мамы. И вина. Вина за то, что жива. Что сейчас ей так тепло и радостно, а мама уже ничему радоваться не может…

И отец… Она все еще не могла думать об этом спокойно, задыхаясь от гнева, новой боли и ощущения его предательства и в отношении матери, и по отношению к себе.

Эти мысли и боль стали привычными, обыденными. Перепады настроения, которыми ей никак не удавалось управлять, хоть она отчаянно пыталась. Они поглощали Марину минута за минутой, и она металась в них, не находя выхода, не зная, как справиться, как найти смысл дальше быть активной и что-то делать. И спросить обычно оказывалось не у кого. Но сейчас, именно в этот момент – Марине было так хорошо от того, что Михаил спал рядом, что она отодвинула весь сонм болезненных эмоций в сторону. Не забыла, не вычеркнула – она не знала, как сделать это. И все еще испытывала вину. Но ей так вдруг захотелось полностью сосредоточиться на новых ощущениях, таких непередаваемо сладких и будоражащих, что она поддалась. Хоть на секунду, на полминуты – позволила себе сосредоточиться на Михаиле. На том, как спокойно и размеренно он дышит во сне; как расслабляется его лицо, сглаживая все напряженные углы и складки, и становится ясно, что он сам еще - молодой мужчина, а не ровесник отца, как это кажется иногда из-за его уставшего и тяжелого от проблем взгляда (в чем Марина также считала себя виноватой). Но сейчас этого всего не было и в помине, и она просто любовалась чертами лица, дорогого и родного для нее; звуком дыхания и какой-то умиротворенностью, которую Михаил сейчас словно излучал. Это все настолько отличалось от переживаний последних недель, что Марине хотелось зажмуриться, будто котенку, и впитывать в себя это тепло, этот покой, умиротворенность каждой клеточкой, каждой порой. Прочувствовать каждым сантиметром кожи.

И, наверное, чтобы достичь этого, сама не вполне ясно осознавая, что делает, Марина легко-легко, невероятно осторожно оторвала ладонь от груди Миши и потянулась к его лицу. Ей хотелось обнять его щеки, прочувствовать, запомнить, кончиками пальцев впитать, чтобы никогда не забыть: какова его кожа на ощупь? Поймать ладонью дыхание.

Однако, видимо, все же ощутив какие-то изменения, Миша прерывисто втянул в себя воздух, крепче сжимая свои руки, обхватывающие Марину, и медленно открыл глаза. Сонно моргнул, повернулся к ней. Их взгляды встретились и замерли, словно совпав, слившись, встав на место, которое им предназначено, и став единой, непрерывной связью от нее к нему, от него к Марине. Он едва-едва улыбнулся, и смотрел на нее так же жадно, непрерывно, словно пытался в себя впитать то, как выглядит Марина.