— Гораздо менее невинные, хочу заметить.
— Ты так считаешь?
— Стоит только взглянуть на твою забинтованную голову. Удивляюсь, как это в ней не оказалось дырки, — Кристина говорила это веселым тоном, но в голосе ее слышалась тревога.
— У меня крепкая голова.
— Сказал краб, падая в кипяток. Прекрасная жизненная позиция. Ничего не скажешь!
— Боишься за меня? — с самодовольным видом спросил Тимофей.
— Ох, расцвел-то как! — иронично покачала головой Кристина. — Не стыдно?
— Ни капельки. Приятно, когда за тебя боятся. От этого жить хочется.
— Да? А мне показалось, что ты вознамерился побыстрее с ней расстаться. С жизнью, я имею в виду.
— Еще чего! Я ни за что не лишу тебя своего общества, которое на тебя благотворно влияет. Ты стала больше смеяться.
— Это потому, что ты меня постоянно смешишь. До тебя я была серьезной девушкой. А с тобой просто какая-то ненормальная дурочка, хохочущая от разных глупостей. Как это у тебя выходит?
— Хочешь знать?
— Сгораю от нетерпения!
— По правде говоря, все люди смешливы. Потому что все умеют смеяться. Смех, как молитва, очищает. Но не всякий смех. Злорадный, торжествующий, ехидный и, главное, неискренний смех так же губителен, как и все смертные грехи, вместе взятые.
— Удави меня сразу, как только с ехидцей захихикаю.
— Нет, я заставлю тебя посмеяться над своим ехидством.
— Иди-ка ты сюда, мой обожаемый клоун, — вздохнула она, притягивая его к себе за пояс брюк.
Они поцеловались. На сей раз без оглядки, потому что детей рядом не было.
Тимофей наслаждался ее дыханием, ее мягкими губами, запахом ее пушистых рыжих волос. Он обожал ее веснушки. Все вместе и каждую в отдельности.
В последние дни он размышлял о том, кого же она ему напоминает. Эта мысль преследовала его с необъяснимым упорством комара, который все никак не может пристроиться на руке и не дает себя поймать. А здесь, в этом осеннем лесу, он как будто ухватил и зажал эту мысль в кулаке. Кристина была тем, кого он когда-то в детстве хотел поймать, спрятать и сохранить… Столько лет прошло, а тут вдруг вспомнилось, хотя все эти годы он интуитивно отстранялся от памяти о родителях, как отстраняются от слишком обжигающего огня, который незаметно может опалить.
Тимофей помнил старую дедушкину дачу, помнил какой-то темный парк с высокими деревьями, под которыми не росла даже трава, помнил сгнившую беседку, к которой ему строго-настрого запрещали подходить, и помнил живой светлый кругляшок на земле, прытко убегавший от него, скакавший то по деревьям, то по траве, то по земле. Маленький Тимофей и не догадывался, что зайчик — всего лишь зеркальце в руках отца, выглядывавшего в окно. Все, чего ему хотелось в том большом мире, это поймать солнечного зайчика. Тут ему помогала даже мама, и когда совместными усилиями «зайчик» был пойман, Тимофей бережно хранил его в коробке два дня. А на третий день коробка оказалась пуста. Никогда потом Тимофей не испытывал такого отчаянного, такого бесконечного горя, которое он и выразил в нечеловеческом вопле, переполошившем весь дом. Мать долго его успокаивала, убеждая, что утром его пропажа снова будет скакать по земле. Он плакал и не верил.
И вот теперь он снова поймал своего неуловимого солнечного зайчика. И не просто поймал. Тимофей мог ощущать его тепло, мог рассмотреть во всех деталях. Кристина явилась в ясном свете своих солнечных волос, и он пообещал себе не терять этот свет, спрятать его в сердце и ни за что больше не выпустить.
— Ты снова это делаешь? — шепнула она.
— Что?
— Смотришь.
— И что же?
— От этого взгляда у меня в крови повышается адреналин.
— Принимаю это как комплимент, — церемонно поклонился он.
Кристина сурово хлопнула его по плечу, но тот скорчил болезненную гримасу, и она тут же испуганно залепетала:
— Ой, Тимофейчик, прости, прости! Совсем забыла, что ты у нас ранен на врангельских фронтах. Сам виноват! Нечего с плохими людьми связываться.
— Я больше не буду, — продолжая морщиться, ответил Тимофей.
— Так я тебе и поверила.
— Серьезно! Мои мушкетерские времена прошли. Я теперь хочу тихого семейного очага, жену на кухне и детей на горшках.
— О детях я еще подумаю, но намек на кухню меня не слишком вдохновляет.
— Ладно, тогда у нас будет хорошенькая пухленькая кухарка.
— Ага, сейчас!
— И няня лет восемнадцати. Тебе какие нравятся? Блондинки или брюнетки?
— Опять получишь, — предупредила она.
Тимофей засмеялся и обнял ее.
— Знаешь, на кого ты похожа, когда вот такая?
— На кого? — буркнула Кристина.
— На сердитую маму-утку.
— Очень интересно. Считаешь, я должна быть счастлива от такого сравнения?
— Не расстраивайся, потому что я похож на раненого селезня.
— Ты забыл добавить, что похож на ободранного, самодовольного, наглого и глупого селезня, которому, совершенно непонятно как, сильно повезло в жизни.
— Что ж, мне так больше нравится.
Они и не заметили, что за ними давно пристально наблюдала Катька.
— Ну давайте! Целуйтесь уже. Я почти не буду смотреть, — сказала она, закрывшись букетом больших желтых листьев.
— Нахалка, — констатировал Тимофей, и они засмеялись, держась друг за друга.
Катька, подбросив листья вверх, убежала к дому, крича на ходу: «Жених и невеста, тили-тили тесто!».
Листья с шелестом спланировали на землю. Кристина подняла ярко-красный кленовый лист, рассеянно повертела его в руках. Тимофей взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.
— Так жаль, что все это скоро закончится, — сказала она.
— Через год начнется снова. И еще через год.
— Но все будет не так, как сейчас.
— Мы останемся. А остальное приложится.
— Ты так в этом уверен? — пристально взглянула на него Кристина.
— А ты нет?
— Я не спрашивала у тебя, что происходит, но я же все вижу и понимаю кое-что. Тебя ведь избили не просто потому, что ты кому-то не понравился. И ты не просто так продолжаешь прятаться.
— Я не прячусь. Я выжидаю.
— Что это меняет?
— Не знаю. Наверное, я привык к опасности.
— А я хочу отвыкнуть. Понимаешь? Я не хочу ничего бояться. Ни за себя, ни за тебя.
— Так ты не бойся.
— Не могу. Теперь не могу. Я жду самого худшего и никак не могу избавиться от этого ощущения. Ведь эти покой, тишина, листья, осень только напоминают, что станет нестерпимо холодно. И страшно, как ночью в лесу. Я не могу так.
— А если я скажу, что все очень скоро станет по-другому, ты мне поверишь?
— Как по-другому?
— Лучше.
— Ты уже говорил про улицу и зеленый свет. Чему я должна верить?
— Верь мне. Потому что ничего другого я предложить не могу. То, что ты видишь сейчас, — отголосок моего прошлого, от которого я никак не могу избавиться. Как и ты от своего… — он осекся и отвел взгляд. — Извини.
— Что ты знаешь о моем прошлом? — побледнела Кристина. — Что ты можешь знать?
— Кристина…
— Я задала простой вопрос! — она отстранилась и отступила на шаг.
— Совсем не важно, что я знаю, Кристина. Поверь, это не имеет никакого значения.
— Ты… — она покачала головой, не в силах подобрать слова, — ты, наверное, теперь жалеешь меня, да? Жалеешь?
— Я ничего не знаю. Ничего.
— Не лги! Умоляю, только не лги, Тимофей. Неправда все покрывает спасительной, на первый взгляд, пеленой, но под ней — гной и смрад, от которого захватывает дух. Можешь мне поверить, я это проходила. Особенно когда лгут близкие люди. Не смей мне лгать никогда, потому что тогда я перестану думать о самом хорошем между нами. Я далеко уже не наивная девочка, которая верит всему и всем. Я слышу ложь и вижу ложь. Потому не лги. Как ты узнал? Как? А, я догадалась! Ты же у нас специалист по компьютерам! Что тебе стоило отследить путь Кристины из Беларуси в Германию, посмотреть отчеты полицейских о том, в каком интересном заведении они нашли ее, и о том, как посадили Кристину в тюрьму на два месяца, прежде чем отправить домой? Ах да! Ты же подробностей не знаешь!
— Кристина, пожалуйста…
— Я тебе расскажу, не волнуйся! Я жила в большом двухэтажном доме с видом на автостоянку. Это была гостевая автостоянка. Вечером там парковалось от пятнадцати до двадцати машин. Сам дом был окружен высоким забором, почти копией Берлинской стены. Когда меня впервые привезли в этот дом, то сказали, что это специальный пансион для русских гувернанток, что в нем царит прекрасная атмосфера, много просторных комнат и все условия для проживания. А потом дверь захлопнулась. У меня отняли паспорт и поселили в полутемной комнатке с одной большой кроватью посередине. Я еще подумала: какая милая кроватка в форме сердечка мне досталась. Уже через час в мою комнату вошел какой-то араб и принялся раздеваться. Я вышвырнула вон его одежду и вытолкала за дверь. И тогда пришел Хайнс. Первое, что он сделал, — ударил меня в живот. И пока я валялась на полу от боли, не в силах даже заплакать, он ласково объяснял мне, кто я такая и что должна делать в его доме. Так было три раза подряд, потому что я не считала себя проституткой. Хайнс был иного мнения. После третьего раза он сказал, что просто убьет меня несмотря на то, что заплатил за меня круглую сумму. И я сдалась, потому что поверила ему. Мне… мне ничего не оставалось делать, как последовать примеру других девушек. Я хотела жить. И если это плохое желание, то пусть оно останется на моей совести. — Кристина минуту помолчала, потом продолжила. — В первый раз я сбежала через несколько месяцев, спрятавшись в тюке грязного белья, который отвозили в прачечную. Но выбраться из машины не удалось, и меня вернули обратно. Хайнс был так поражен моим поступком, что даже не стал бить. Просто на пять дней оставил без еды и питья. «Хотите ПОХУДЕТЬ? Спросите меня КАК!» — Кристина рассмеялась страшным, безжизненным смехом, от которого у Тимофея мурашки поползли по коже. — Второй раз я все продумала. Подготовила одежду, парик и деньги… Нас иногда выводили за покупками. Я попросилась в туалет в одном из кафе, переоделась там и проскользнула незамеченной. Некоторое время просто ехала в сторону Польши автостопом. Два полицейских на границе попросили у меня документы. Я ничего не могла им показать. Они забрали меня в участок. Утром приехал Хайнс. Он сказал, что я его ненормальная русская жена, которую он очень любит и хочет забрать домой. Я орала так, как никогда раньше, но ни одна паршивая сволочь даже пальцем не пошевелила, чтобы выяснить, почему я так кричу и почему меня волоком тащат в машину. Именно после этого Хайнс выбил мне передние зубы. Он сказал: «Теперь они не будут тебе мешать делать основное твое дело». Вот тогда мне захотелось умереть. Но я не успела ничего сделать, потому что на заведение Хайнса нагрянула облава. Так я вернулась домой. Ты об этом хотел знать? Об этом? Только не говори мне, что тебя это не волнует. Я могу в это поверить.
"Сердце странника" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сердце странника". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сердце странника" друзьям в соцсетях.