Даша потрясла конверт. На пол выпал пластиковый прямоугольник. К нему крепилась бумажка с аккуратно выведенным PIN-кодом. Этот прямоугольник был самым реальным из всего того, что содержалось в письме. Если вся затея со службой FedEx могла оказаться дурной Димкиной шуткой, то с кредиткой было сложнее. У Димки НИКОГДА не было своей кредитной карточки. Кредитку ведь не выдадут под десять долларов. А Димка просто не дорос до большей суммы. Во всяком случае, Даша так считала. До последнего момента…

Что же это могло значить?

Она в третий раз перечитала письмо. Было в нем что-то странное. Как будто он издевался над ней или дразнил. Или и то и другое вместе? И в то же время оно внушало впечатление достоверности. Нет, просто голова кругом! Три дня он дулся, не отвечал на телефонные звонки, не приходил на работу, и вдруг — каким-то агентом затесался в Лондон!

Дашка задумалась.

Кредитка. Следовало для начала проверить кредитку. Если на ней ничего нет, значит, все это гнусный розыгрыш и Димку ждет достойный ответ. А если есть?

Даша и сама не знала, что будет делать потом. Но знала одно — она обязательно что-то сделает.

* * *

Катька не отставала от него, держась в двух шагах позади. Шла она смело, упрямо, ничуть не стесняясь своих стоптанных, давно потерявших цвет сапожек, которые, как подозревал Витек, родители «прибрели» ей в ближайшем мусорном баке. Из тех же неисчерпаемых «клондайков» появилось, видимо, и ее платье, и вязаные колготки, и совсем не по погоде джинсовая куртка на 10 размеров больше, чем полагалось девочке пяти с половиной лет (Катька говорила без перерыва, и поэтому Витек почерпнул массу сведений как о ней самой, так и об окружающем мире). Говорливая девчонка шмыгала носом и изредка вытирала его рукавом куртки. В руке она несла дамскую сумочку с разошедшимся швом сбоку.

— Позатот день меня баба Галя из третьего подъезда блинами кормила. У нее муж лежит в кровати и кашляет. Я к нему боялась подходить… вот, а он потом меня учил рисовать. Я умею рисовать, вот. А куда мы идем?

— Скоро увидишь, — ответил хмуро Витек. — Не отставай.

— А что я увижу?

— Сюрприз.

— Что такое сюрприз?

— Что-то интересное. И кончай меня доставать. Иди себе спокойно, — буркнул он, удобнее прилаживая ранец на плече.

— Я мороженое люблю, — без всякой логики сообщила Катя, засмотревшись на рекламный щит «Баскин-Робинса», стоявший на другом конце улицы.

— Холодно сейчас есть мороженое, — отрезал Витек, беря ее за руку. — Пошли.

Катька безропотно подчинилась. Сам же Витек подумал: «С чего это ему вдруг стало не все равно, холодно для мороженого или нет? И почему он вообще связался с этой болтливой пигалицей?»

Может быть, ответ скрывался в недоступных для понимания тайниках простой пацанской души. Виктор сам еще не научился в них заглядывать, подчиняясь лишь инстинктам, неосознанным чувствам, указывавшим на правильность или неправильность того или иного поступка. А возможно, он вспомнил маленькую, опрятную мисс в аэропорту Кеннеди. И сравнил ее с Катькой. Сравнение оказалось не в пользу последней.

Как бы там ни было, Витек терпел эту маленькую болтливую особу рядом с собой уже два дня. Был такой момент, когда он захотел избавиться от Катьки. Он просто взял ее за руку и заставил показать свою квартиру. Она пошла с ним, не сопротивляясь и не высказывая недовольства, как человек, снявший с себя всю ответственность за свою собственную судьбу.

Дверь Катькиной квартиры, грязная, с ободранным до основания дерматином, оказалась приоткрыта. В квартире было тихо, мрачно и плохо пахло. Если уж сказать точнее, пахло точно так же, как у приемного пункта стеклотары.

Витек заглянул на кухню и обнаружил там женщину, прикорнувшую на столе в позе нерадивого ученика, слишком утомленного скучным уроком.

Катя равнодушно уселась на табурет и произнесла:

— У-у, опять набралась, дурочка.

Спавшая среди объедков женщина приподняла голову, четко произнесла пару слов и снова заснула. Витек усмехнулся. Чтобы понять картину, ему не требовалось слишком много времени. Он снова увел Катьку в подвал, а на следующее утро вышел с ней в город. Неясная ночная идея обрела реальное наполнение. «Наполни свою жизнь смыслом» — призывала реклама пива. Наверное, Витьке захотелось именно этого — смысла, цели, которой хотелось бы достичь всеми силами. Какая-то непонятная пружина внутри него начала раскручиваться, подвигая на решения и действия, над которыми он посмеялся бы в другое время. И силе этой пружины он не мог сопротивляться, как нельзя сопротивляться попутному ветру. На то он и попутный ветер.

Первой целью в его мысленном списке было неприметное здание в глубине старых московских двориков. Если бы его спросили, на какой улице или в каком переулке оно находится, Витек не смог бы ответить, хотя бывал в нем много раз. Мальчишки, подобные Виктору, никогда не интересовались названием улиц. Таблички на домах — для чмориков. Если надо было определить точное местоположение какой-то цели, они пользовались системой примет и странных, подчас причудливых наименований. Рекламный щит, памятник, магазин с яркой вывеской, примечательное дерево, даже цвет дома — все это могло до неузнаваемости исказить для непосвященного название улицы или района. И они отлично понимали друг друга, если говорили об «арабе» или «мужике с книгой». Даже москвич сломал бы голову, расшифровывая их «ориентиры». К одному такому «ориентиру» и направлялся Витек с Катей.

— Ленка из второго подъезда все время плюется и обзывается. Такая п…, — беззаботно тараторила Катька.

— Эй! — дернул он ее за руку. — Ты еще маленькая такие слова говорить. Поняла?

— А почему? Ленка еще не так ругается.

— Ну и пусть. А ты не будешь. Иначе вали домой.

Катька резко остановилась и надулась. Витек тоже остановился и с какой-то скрытой теплотой посмотрел на нее. Он увидел в ней обычного капризничающего ребенка и так явственно ощутил при этом, что он сам давно не такой. И это чувство, которое Витек испытал рядом с ней, ему понравилось.

— Ты чего? — равнодушно сплюнув, спросил он.

— Не хочу домой, — взглянула она на него исподлобья.

— Тогда потопали. Вон видишь, дядьки с вениками?

— Вижу, — кивнула девчонка. — А зачем им веники?

— Они их продают.

— Пол мести?

— Нет, — сухо улыбнулся Витек. — Этими вениками парятся. Ты что, в бане никогда не была?

— Неа. Я в ванне моюсь. Только у нас дырка чем-то забилась. Дядя Леша туда что-то вылил. Вить, в бане тоже моются?

— Моются, моются, — кивнул он, деловито выбирая веник в ряду торговцев.

— Бери вот этот, не прогадаешь, парень, — нахваливал свой товар старик. — У меня с полынкою, с можжевелкой. Самый пар будет. Бери!

Купив веник, Витек повел свою примолкшую спутницу к мрачноватому зданию с колоннами.

— Извините, — обратился он к женщине средних лет, поднимавшейся по ступенькам, — вы не возьмете с собой мою… сестру? Я заплачу.

Женщина мельком взглянула на них и покачала головой.

— Мне от своих деться некуда, а тут еще за чужими смотри.

Витек хотел было ответить чем-то менее любезным, но сдержался, отлично понимая, что тетка устроит скандал, а привлекать к себе внимание ему очень не хотелось.

Витьку повезло с одной старушкой, живенько ковылявшей через строй торговцев вениками.

— Присмотрю, помою, попарю сестрицу твою, — так же живо откликнулась старуха на просьбу Виктора. — Пошли, пошли, хорошая моя.

— Иди, — кивнул он Катьке, не сводившей с него взгляда. — Если меня не будет, подожди у гардероба. Или я буду ждать. Ладно?

Она улыбнулась и кивнула. Удовлетворенно проследив за ней, Витек направился в мужскую раздевалку.

Сам он в бане не был со времени своего последнего побега в Москву. В Америке все это дело называлось сауна, но Витек сходил туда с Перишем только раз. Не так все там было, не по-русски. Ни тебе веничков, ни полок, ни камешков, на которые следует швырять воду. Там дядьки, обмотавшись простынями, чинно рассаживались на скамейки и выставляли нужную температуру крохотным приборчиком на стене — вот и вся баня. Глупость одна!

В парилке Витька пробрала первая истомная дрожь, предварявшая жаркое, почти неправдоподобное облегчение во всем теле. Звуки хлопающих веников и шипение воды на камнях, запахи полыни и березы обволакивали, проникали в кожу, уничтожая всякую тревогу, всякую ненужную здесь в этот момент заботу.

Опытные мужики парились в войлочных панамах, «загребая» вениками воздух с самого верха, кряхтя, ухая и обмениваясь житейскими историями. Витек любил их слушать, любил чувствовать себя одним из них, любил это ощущение покоя и раскованности, когда никого не надо бояться, когда все равны.

— Дура, говорю ей. Если мало «бабок», иди заработай. Еще не известно, кто и за что тебе заплатит…

— Премии фиг добавили…

— У меня срок подходит, а они ни в какую! Прикинь! Тогда я поехал к Михалычу…

— Ох, можно подбавить, мужички?

— Давай! Три ковшика — и хватит…

— Вот ты говоришь, «породистый, породистый». А я вот, положа руку на сердце, одного московского Шарика не променял бы на десять доберманов или шпицер-шницеров там твоих. Они же все искусственные! Мука с ними одна. Следи, как жрет, как срет, прививки-хернивки там ему разные. Чуть что не так — все, лапы кверху. А наш Шарик? Морозов не боится. Что дашь, то и схавает. Погладишь, руки тебе лизать будет. А верный! У меня Мухтар был. Обыкновеннейшая псина из подворотни. Подростком его нашел. Худой, а живчик был, веселый, как черт! Взял я его. И что ты думаешь? Нарадоваться не мог. Поехали как-то на дачу. А он, кобелина, за сукой увязался. Уезжать надо, а его нет и нет. Что делать? Пришлось уехать без него. Все, думали, пропал. Ничего подобного! Через месяц уже у квартиры лаял, мерзавец. Ободранный весь, худой, но улыбка до ушей. Такие собаки до смерти в семье живут. А вот купит какой-нибудь чудила с Нижнего Тагила собачку себе породистую. Ну и что? Надоест ухаживать да в задницу по каждому поводу заглядывать, вывезет в другой район и — гуляй Вася!