Этой ночью колодки пустовали, что успокаивало. Накануне ночью ему потребовалось несколько минут на то, чтобы узнать Кенмаркока, потом было болезненное осознание того, где он сидит, а его испуганный крик ранил еще сильнее. Ему пришлось убежать, не добравшись до цели. Сейчас он побежал дальше, через речку и вверх по насыпи к господскому дому. Еще одна собака начала лаять. Ему следовало спешить.

Через сухой оборонный ров перед воротами был переброшен мост. Звериные инстинкты протестовали против него, и, дойдя до моста, волк остановился. Он боролся с собой, заставил себя поставить на него лапу – а потом бросился вперед и чуть не налетел на закрытые ворота. Он прижал уши к голове и пригнулся у калитки. Все было неправильно. Он не сможет пройти здесь. Он следовал своим человеческим воспоминаниям о том, как надо возвращаться в Таленсак, подавляя волчьи инстинкты, но воспоминания его обманули. Ворота, которые всегда распахивались ему навстречу, были закрыты перед волком, и он не мог попасть внутрь. И здесь ветер дул от него к дому!

В ту минуту, когда он это понял, собаки залаяли. Охотничьи псы, которые когда-то принадлежали ему, теперь требовали его крови. Ответные звуки донеслись из привратницкой у ворот. Голоса скрипели и верещали, искажаясь до неузнаваемости. Он прижался к земле, поскуливая, и попытался их понять. «Поймать», – удалось ему разобрать. «Госпожа. Су в вознаграждение». Поймайте волка, и госпожа заплатит вам су в качестве вознаграждения.

«Милосердие, – подумал он. Слово составилось мучительно медленно. – Милосердие, госпожа. О Боже!»

Но он понял, что милосердия не будет. Мало было отобрать его дом, его земли, его человечность: ей нужна и его жизнь. Мгновение он испытывал такую мучительную боль, что не мог пошевелиться.

Но говорившие на псарне сейчас выпустят эту лающую свору. Он помнил собак. Их цветные образы ворвались в его воспоминания: они бежали за добычей, валили ее на землю, разрывали на кровавые ошметки своими мощными челюстями. Он повернулся и понесся обратно по мосту, промчался вниз по склону и дальше, к обещающему защиту лесу.

Лай собак ночью разбудил Элин, и она лежала без сна еще долго после того, как собаки успокоились. Она представила себе, как волк бродит вокруг частокола, защищающего дом. Она точно знала, что волк ее дожидается. В ее мыслях он стал огромным как лошадь, черным, огненноглазым и полным жестокой ненависти. Он дожидается, чтобы ее убить. Она тихо плакала от горя и страха.

Ей мучительно хотелось, чтобы волк был мертв, но ее пугало то, что может произойти, если это случится. Картина того, как волчья шкура слезает с тела Тиарнана, преследовала ее. Что сделают крестьяне, если узнают, что она совершила? Она представила себе, как мрачное презрение на их лицах сменяется звериной яростью.

Элин уговаривала себя, что если бы они знали, что представляет собой Тиарнан, то признали бы, что она права, отвергая его, однако сердце не верило этому. «Мне все равно, что это была за тайна! – кричал ей Кенмаркок. – Вы были недостойны чистить ему сапоги!»

Утром выяснилось, что в капканы ничего не попалось, и она не знала, что ей чувствовать: разочарование или облегчение.

В тот же день она уехала в Компер, захватив с собой отряд из четырех слуг, вооруженных луками, – из страха перед волком. Она оставалась там до последнего воскресенья рождественского поста. Ссора с отцом случилась, как она и ожидала, но там хотя бы не было волков.

В предрождественскую неделю ей показалось, что мучения наконец закончились. Она выехала со своим отрядом в Фужере, и ее отец простил ее настолько, что поехал с ней. Лорд Жюльде Фужер принял их очень любезно. Он был готов забыть о том, что когда-то обозвал Элин «беловолосой девчонкой-шлюхой, которая много о себе воображает», поскольку теперь она принесла его младшему сыну землю «и очень недурное поместье, с прекрасными охотничьими угодьями». Теплый прием со стороны влиятельного лорда Жюля растопил остатки недовольства лорда Эрве. Что до Алена, то он встретил Элин с такой радостной нежностью, что у нее слезы выступили на глазах.

Фужер был великолепен – гораздо больше и роскошнее, чем Компер и Таленсак. Это был каменный замок, а не укрепленный дом, а земли составляли сорок квадратных миль равнины. В Фужере они отпраздновали и Рождество, и свадьбу, причем с пышностью, которая ничем не уступала герцогскому двору. Счастливая Элин даже решила, что здесь лучше, чем при дворе. Там празднование ее свадьбы было всего лишь мелким событием, а в Фужере оно стало поводом для настоящего пира. И здесь она выходила замуж за своего настоящего возлюбленного. И, выходя наконец за него замуж, она приносила ему в качестве приданого не те акры, которые принесла Тиарнану, а весь Таленсак. Ален казался невероятно красивым: золотоволосый, голубоглазый, с широкими плечами, красиво подчеркнутыми новым камзолом из малинового бархата, отделанного мехом рыси. Она почувствовала жар в паху и под столом тронула его ногу своей. Он сразу же ей улыбнулся и поцеловал ее руку.

Лорд Жюль заметил поцелуй руки и рассмеялся.

– Рождество больше подходит для свадьбы, чем середина лета, не так ли, леди Элин? – пошутил он. – Молодоженам короткие ночи ни к чему.

Элин огорченно посмотрела на него. Ей меньше всего хотелось, чтобы ей напоминали о ее первой свадьбе. Но Ален только снова поцеловал ей руку.

– С тобой любая ночь будет слишком короткой, – шепнул он.

Однако когда эта долгая ночь только начиналась, она вспомнила летнюю ночь и нежность Тиарнана. Та девушка, которой она была тогда, казалась настолько далекой, словно это воспоминание принадлежало другому человеку.

На мгновение она забыла о том, кем был Тиарнан, и помнила только сладкое наслаждение, во время которого простилась со своей девственностью. На мгновение оно даже показалось ей частью нового наслаждения. Все это была любовь. Но ее следующее воспоминание было отравлено тошнотворным отвращением. Она застыла в руках своего нового мужа, и Алену очень не скоро удалось снова согреть ее.


После Рождества Ален рвался поскорее уехать в Таленсак. Элин ехать не хотелось. Они обсуждали это утром в День избиения младенцев.

– Я ведь даже никогда там не бывал! – сказал он ей. – А теперь это место – мое. Я хочу его осмотреть и сразу же навести там порядок.

– Оно и сейчас в полном порядке! – запротестовала Элин. – И управитель герцога Гральон по-прежнему там, собирает смену.

Ален поморщился. «Смена» была крупной суммой, которую новый владетель лена платил своему сюзерену при получении владения. Обычно она составляла примерно годовой доход поместья. Сюзерен, нуждавшийся в деньгах, мог потребовать и большую сумму. А плохой сюзерен способен был отложить принесение вассальной клятвы на неопределенный срок и обирать владение, пока оно находилось под его управлением. Хоэл был хорошим сеньором, и Гральон собирал только то, что было положено по обычаю. Тиарнан держал разумный запас денег, и хотя свадьба и многочисленные ремонтные работы его несколько истощили, там оставалось достаточно, чтобы оплатить всю сумму смены. Гральону осталось только собрать арендную плату за рождественские три месяца. Но Алену даже это казалось очень большой суммой. У него никогда раньше не было собственных денег – только содержание, которое давал ему отец, а отец всегда был недоволен тем, на что он его тратил.

– Как ты думаешь, – сказал он Элин, – может, герцог согласится снизить смену, если...

– Ален! – встревоженно воскликнула она. – Герцог Хоэл позволил мне оставить Таленсак только потому, что был привязан к Тиарнану. Он сердит на нас за то, что мы так быстро поженились. Нам никак нельзя просить его снизить смену!

Ален снова поморщился.

– Хорошо. Значит, до Пасхи денег от поместья не будет. Ну что ж, у меня еще осталось пятнадцать марок, которые я взял в долг. Их нам хватит до того времени.

– Взял в долг? – удивленно переспросила Элин.

А потом она прикусила язык. Конечно, им с Аленом понадобятся деньги, чтобы вести свое хозяйство. Как глупо с ее стороны об этом не подумать. Однако пятнадцать марок показались ей большой суммой.

– Я взял в долг пятьдесят марок у одного еврея в Нанте, – небрежно заметил Ален. – Он был рад дать их мне, узнав о Та-ленсаке. Но он берет разорительные проценты, так что я надеялся, что смогу с ним расплатиться уже в этом году.

Элин глупо открыла рот. Она не умела читать и плохо считала, но знала, что пятьдесят марок – это гораздо больше, чем все, что приносил Таленсак за год. А на эту чудовищную сумму надо еще будет платить проценты?

– Но... – пролепетала она, – но... зачем тебе понадобилось брать в долг так много?

Ален радостно ухмыльнулся. Он подошел к своему одежному сундуку и достал оттуда отполированную коробочку из розового дерева. Он сел на кровать рядом с Элин и положил коробочку ей на колени.

– Открывай!

Она послушалась, затаив дыхание. Коробочка оказалась выстланной белым шелком, а на шелке лежал крупный сапфир на цепочке из серебра и жемчуга.

– Ах, Ален! – выдохнула она, доставая украшение из ящичка. – Ах, какая красота! Я ничего красивее в жизни не видела!

Ален мягко отнял его у нее и надел ей на шею. Сапфир заискрился на фоне небесно-голубого платья, но все равно был не таким ярким и блестящим, как ее глаза.

– Я в жизни не видел никого красивее тебя! – прошептал он. – Мне хотелось купить тебе подарок, который был бы достоин тебя.

– Ах, любимый! – Ей всегда нравилось получать подарки, а этот перенес ее обратно в пору девичества. Она бросилась ему на шею и расцеловала. – Ах, я тебя обожаю!

Больше ничего не говорилось о долге в пятьдесят марок, даже позже, когда выяснилось, что ожерелье стоило всего шесть марок, а остальные двадцать девять Ален потратил на нового боевого коня, иноходца для Элин, сокола, новый красный бархатный камзол и разнообразные вина для своего нового погреба. Как она могла выражать недовольство его действиями, когда он так сильно ее любил?