– Оль, – спокойно, но твердо пояснил Барташов, – ты что-то, наверное, не поняла про меня. Я человек не тусовочный и не медийный, мне это даже не рекомендуется, при той сфере деятельности, которой я занимаюсь, если учесть, что многое в ней засекречено. Я предпочитаю проводить свободное время и отдых в кругу родных и близких друзей. И мы, помнится, это обсуждали перед свадьбой.

– Я себе это иначе представляла, – ответила ему молодая жена, все же подвинувшись в своих предпочтениях.

Она вообще многое представляла себе иначе. Например, Ольга знала и понимала, что он невыездной, но что до такой степени, стало для нее открытием, особенно когда компетентные органы посоветовали ей, как жене Барташова, также воздерживаться от выезда в некоторые страны и выкатили список, в какие конкретно.

Ольга была ошарашена таким сюрпризом.

Но бог с ней, что она там ожидала и что получила – праздновали у Алексея с Леной. Замечательный получился праздник! Вот именно такой, как мечтал где-то в глубине души Андрей, как ему хотелось.

Самые близкие и любимые друзья, знакомая обстановка, куча неугомонных горластых детей, орущих на все лады, великолепное застолье, заснеженный лес рядом, простор вокруг – ширь и тихая, теплая радость на душе.

С последним возникла проблема.

Когда Андрей познакомил Ольгу с ребятами, она им не то чтобы не понравилась – нет, приняли они ее хорошо и общий язык нашли, и замечательно общались, только Лешка тогда, помнится, недоуменно спросил:

– Брат, а ты уверен, что вот именно она тебе нужна?

– У нас будет нормальная семья, – пожал плечами Андрей.

– С ней вряд ли, – высказал свои сомнения Леха, посматривая изучающе на Ольгу, о чем-то беседовавшую с Леной в тот момент. – Она женщина красивая, не спорю, но рептилия: спокойная, холодная, расчетливая. Эта еще хуже Элки твоей, та хоть горячая и искренняя была и никогда не скрывала, чего хочет и к чему стремится, – и хлопнул Андрея по плечу, усмехнувшись. – Ты бы лучше на Мире женился, ну той, что тогда Петькин день рождения в фантастику превратила. Вот это девушка, я понимаю.

– Актриса, кукольница, уникальный голос России, как достояние. И снимается в кино. Карьера в полный рост и ничего, кроме карьеры, – холодно оповестил Барташов друга.

– Ну, не знаю, – с сомнением протянул Леха. – Мне так не показалось. Очень простая в общении, открытая, коммуникабельная и с офигенным чувством юмора. Угорали же все до колик, у меня на следующий день щеки и пресс болели от смеха.

– Все, – жестко оборвал его размышления и воспоминания Барташов, – это даже не тема для обсуждения.

Весь праздник Ольга была не в настроении – ее раздражала и напрягала атмосфера открытой дружественности, простота нравов, отсутствие изысков и какой-либо утонченности – сплошной колхоз. Но, надо отдать девушке должное, она сдерживала свои эмоции и старалась как-то вписаться, только получалось не очень естественно, никак она не встраивалась в их компанию.

Ничего. Наплевать. Праздник ее настроения и несоответствия не могли испортить никому, разве только ей самой.

Они собирались сразу после Нового года ехать с другой компанией по Золотому кольцу, но выставку, которую курировала Ольга, переносили уже несколько раз, и наконец она должна была состояться в первых числах января. Что просто отменяло поездку – у Андрея работа.

Она потащила его на выставку с собой, как представителя спонсоров.

Барташов ужасно не хотел. От одного слова «куклы» все в нем начинало восставать, направляя его воображение к человеку, который ассоциировался у него с этим понятием. И Андрей всячески сопротивлялся – ныл, придумывал отговорки одна краше другой, но Ольга железно стояла на своем.

Пошли. Куда деваться, не станешь же ей объяснять. Да и себе заодно.

Когда он увидел Миру…

Когда он увидел Миру, у него остановилось сердце. Совершенно реально – раз, и остановилось на какие-то секунды, а потом грохнуло о ребра, как в пустое ведро упало, и заколотилось.

Он даже не мог бы сказать, как она выглядела и во что была одета в тот момент, – он смотрел прямо в ее глаза и понимал, что пропадает. То невидимое, необъяснимое, что связывало их, было настолько властно над всеми его глупыми трепыханиями, над попытками бежать от нее, что сопротивляться этому было бессмысленно.

Да и невозможно.

Мира ушла. Не от него – ушла с выставки, ожидая его. Это было не умозаключением Барташова, а абсолютным знанием, да потому что точно так же, как в ту ночь, когда он уехал, они снова были едины и думали, чувствовали и дышали, как одно целое.

Андрей Барташов сильно отличался от большинства современных мужчин его возраста духом, разумом, сознанием и внутренним мужественным стержнем он был на порядок выше своих ровесников.

Он умел гвозди забивать своей силой воли, когда того требовали обстоятельства, и крепиться, как свернутый в узел железный штырь.

Но у него перегорали все предохранители внутри и лопались жилы в душе, когда пришлось держать нейтрально-отстраненное выражение лица, кивать головой, не слыша и не понимая, что ему говорят, всем своим существом будучи не здесь, а там! Там – с Мирой!

Десять минут! Он выдержал десять минут – как целую жизнь! Каждую секунду он переживал с трудом, постарев на пару лет от этих усилий!

Десять минут! Все!

– Оль, мне надо уйти, – сосредоточенно и строго сообщил он жене. – Виктор тебя отвезет.

– Что-то случилось? – слегка встревожилась она. – На работе?

– Да, – ничего не объясняя, подтвердил Барташов. – Я позвоню.

Андрей не очень хорошо помнил, как отдавал распоряжение водителю, как вызывал такси и ехал, весь устремленный к ней, к Мире.

Дверь в квартиру была приоткрыта, он вошел в полумрак прихожей, запер за собой дверь и прошел туда, где горел тусклый свет.

Она ждала его, стояла посреди комнаты и ждала. И он преодолел разделявшее их расстояние и, заглянув ей в глаза, прижал к себе.

И задохнулся от накрывшего его ощущения!

Она словно идеально уложилась в его объятиях, так ладно, так правильно, так единственно верно. Вся, целиком. Все, что последовало потом, потрясло Барташова до всех имеющихся у него глубин души, духа, сознания и изменило навсегда.

Как для любого человека, особенно для мужчины, в сексе для Барташова превалировали физические ощущения, и только после накатывала душевная благость, в случае если вершина была хороша и с партнершей возникла взаимная симпатия.

Но с Мирой все произошло иначе – на первом плане были душа, чувства, эмоции, и они усиливали и добавляли небывалых оттенков физическим ощущениям. А когда через них, соединенных, проскочил поток какой-то удивительной энергии, Андрею показалось, что его душа вообще отделилась от тела.

Что это было? Как так получилось? Чем таким небывалым их наградили с Мирой?

А потом она его кормила, и они разговаривали, и было в этом их разговоре за столом столько уюта и естества, что у него что-то теплилось в груди и казалось, что он находится в единственно правильном месте своей жизни.

Следующее их соединение стало совсем другим, фантастически нежным, полным ласки и трепета, познания друг друга, и на вершине на этот раз обошлось без электрических дуг, но пережитые чувства были не менее мощные и поразительные.

Когда Андрей проснулся утром, Миры рядом не оказалось. Осталась вмятина от ее головы на подушке и ее запах, и он улыбнулся, принюхиваясь к тонкому аромату.

Потянулся всем телом до хруста в костях, довольный, одухотворенный какой-то. Ни о чем не хотелось думать, ничего планировать, хотелось позвать ее, прижать к себе и подержать так, полежать вместе, обнявшись.

Просто полежать, чтобы чувствовать ее всю рядом, в своих руках.

Он услышал, как у Миры пропел вызовом смартфон где-то в кухне и она быстро ответила.

– Да, Евгений Леонидович, – услышал Андрей ее голос. – Когда запись? Так. Пишу. Пятнадцатого…

Она повторяла числа и время, записывая за говорившим, уточняла, когда у нее спектакли, а Барташов чувствовал, как исчезает, улетучивается из его души и сознания радость, искристость жизни и улыбка счастья.

Все. Вот и все – билось у него в мозгу, отдаваясь болью.

Он сел на кровати, чувствуя себя стариком, облокотился на колени, опустил голову, пытаясь совладать с собой и собрать осколки, на которые, как ему казалось, разлетелось что-то важное внутри.

Вдохнул долгим, затяжным вдохом, задержал дыхание и выдохнул, резко встал, прошел в гостиную, собрал свои разбросанные вещи и оделся.

Она все поняла. Она поняла все до того, как он начал что-то говорить. Стоя к нему спиной, что-то готовила на плите, и вдруг эта ее тонкая спинка окаменела, и, дрогнув, лопатки выпрямились, словно она ожидала удара сзади.

Барташов и нанес этот самый удар, к которому она приготовилась.

Он не мог говорить, не мог что-то объяснять, да и пытаться не собирался, сообщил, что женат, она ответила цитатой из Островского, он смотрел в ее побелевшее лицо, окаменевшее вместе со всем ее телом, не выражавшее эмоций, и от того ставшее похожим на маску.

Потом, множество раз прокручивая в голове свой уход, Барташов не мог понять, как смог тогда отодрать себя от нее. Как смог разорвать то, что соединяло их в одно целое, и уйти.

Он не понимал, как смог уйти.

И только перед глазами всплывало постоянно воспоминание о том, как Мира приняла его отречение от нее, приняла его уход и протянула ему куртку, как будто отдала что-то самое важное.

Ее бледное лицо, застывшее неподвижной маской, и взгляд этих синих глаз и описать-то невозможно.

И как она сказала:

– Беги.

Отпуская его. Совсем. Понимая, что совсем и что это его окончательное решение.

В тот же день Барташов улетел в командировку. Сам себе ее выписал срочным порядком и улетел. Никого видеть не мог и говорить ни с кем не мог ни о чем, кроме рабочих моментов.