– Ну-у, – призналась Мира, – воспоминание, конечно, тяжелое, но я давно справилась с последствиями, как физическими, так и психологическими, – и посмотрела на него интригующе. – Я, в отличие от тебя, не была хорошей девочкой. Вернее, была совсем нехорошей девочкой, – придвинулась к нему поближе, наклонилась и, изменив голос на низкий, эротично-порочный, уточнила: – Очень-очень плохой девочкой.

Выпрямилась, рассмеялась, увидев, как изменилось выражение его лица и… И рассказала о своем подростковом бунте и его трагическом завершении.

И когда она закончила свой рассказ, Барташов, покачав пораженно головой, подытожил услышанное:

– Значит, ты у нас была маленькой бандиткой?

– Не бандиткой и не малолетней преступницей, а трудным подростком, – внесла поправку Мира и изобразила раскаявшуюся невинность.

– Очень, видимо, трудным, – усмехнулся Барташов и констатировал: – Загадочная ты личность, Мира Олеговна. Очаровательная, таинственная девушка, – и вздохнул. – Убойная смесь.

И протянул ей руку.

И что-то сразу же изменилось вокруг них – сама атмосфера легкого, ироничного разговора словно переключилась в один миг, настраиваясь совсем на иные потоки и смыслы. Мира посмотрела Андрею в глаза и вложила свою ладонь в его ожидающую руку.

И шагнула к нему, еще в движении, сразу же, попадая в его раскрытые объятия и в его поцелуй. Прервав который он подхватил ее на руки и понес в спальню на кровать.

В этот раз они ласкали друг друга долго, нежно, познавая всеми чувствами, запоминая кончиками пальцев и горящими ладонями, губами. Подводили к самому краю, останавливались, остывали и начинали сначала.

А когда Андрей соединил их тела, медленно войдя в нее, оба задохнулись от невероятной чувствительности…

На этот раз не случилось никаких странных вольтовых дуг, проходящих через их тела, – нет… на вершине их сразу выбросило за обычный порог чувственности, как прострелило.

Они заснули практически сразу, словно не выдержали какие-то внутренние предохранители чрезмерного напряжения, вырубив эти две системы одновременно.

Проснулись перед рассветом, долго целовались и так, в поцелуе, и соединились. Это было совсем по-другому, но, видимо, они настолько настроили свои тела на одну гармонию, один высокий лад, что практически сразу достигли оргазма.

Утром Мира, чувствуя абсолютную внутреннюю благость, разлившуюся по всему телу, в каждой его клеточке, начала улыбаться еще до того, как проснулась окончательно.

Она открыла глаза, повернула голову и посмотрела на спящего рядом мужчину. Он был абсолютно расслаблен, как только может быть расслабленным человек, находясь в полной, безоговорочной безопасности и в такой же душевной и телесной благости, которую испытывала она.

Она рассматривала спящего Барташова какое-то время, преодолевая желание расцеловать его, и, соблюдая осторожность, неторопливо выбралась из кровати.

Стояла под струями душа, чувствуя радостную усталость во всем теле и легкое побаливание мышц от непривычной нагрузки, и продолжала улыбаться.

Ей никак не удавалось справиться с этой улыбкой. Ну никак!

Даже когда позвонил режиссер звукозаписи, разговаривая с ним, она все продолжала улыбаться.

Одевшись в любимый домашний балахон, Мира готовила что-то замысловатое, стоя у плиты, и все уговаривала себя перестать так уж сиять от радости – притушить хоть немного эмоции-то.

Она услышала движение за спиной – ну, и как тут перестать улыбаться? – усмехнулась про себя, чувствуя всем телом, как появился Андрей.

Но в следующую секунду, даже не поворачиваясь к нему лицом, всем своим существом, всеми настроенными на этого мужчину нервами, фибрами, совпадением на каких-то неизвестных тонких планах, она вдруг ощутила, поняла, что случилось что-то катастрофическое.

А уже в следующую секунду почувствовала, что именно изменилось…

И застыла у плиты, как окаменела, даже больно стало затвердевшей спине и сведенным как судорогой лопаткам.

– Мне пора, – произнес Барташов пустым, лишенным эмоций голосом.

Мира осторожно, преодолевая что-то в себе, положила на тарелочку деревянную лопатку, которую держала в руке, выключила газовую горелку под сковородой и медленно повернулась к нему.

Глубоко вздохнула и выдохнула, глядя на него.

Это был совсем другой Андрей. Другой человек – не тот, с которым они растворились друг в друге, поднявшись куда-то высоко над телами. Он выглядел как человек, переживающий горе, но силой воли справляющийся со своими эмоциями и потерями.

– Почему? – выдавила она из себя вопрос.

– Я женился, Мира, – плоским, как пустой белый лист, голосом произнес Барташов.

Она смотрела ему в глаза, и странная, отвлеченная мысль промелькнула у нее в голове:

«Смотреть вот так: глаза в глаза, видимо, наш излюбленный способ общаться. Почему-то мы постоянно смотрим друг другу в лицо».

Стояла вот так, молчала и смотрела на него.

– «Это безбожно», – произнесла Мира, наконец, – сказала Лариса Дмитриевна Паратову в аналогичной ситуации, когда тот утром после соблазнения сообщил ей о своей женитьбе, – и повторила: – «Это безбожно».

– Я тебя не соблазнял, – напомнил Барташов, поиграв желваками на скулах.

– Нет, – согласилась мертвым голосом Мира. – Не соблазнял. И я тебя не соблазняла.

– Да, – согласился он. – Не соблазняла.

– Это та женщина, что была на выставке? – спросила Мира, на самом деле равнодушно.

– Да, – подтвердил Андрей. – Ольга.

– Изысканная, – дала Мира характеристику пустым голосом. – Стильная. Под твой имидж хорошо. И к культуре тебя приобщает.

– Да, – подтвердил Барташов все тем же глухим тоном белого листа. – Я пойду.

И не сдвинулся с места. Мира качнулась и, как накануне на выставке, прошла мимо него, застывшего в дверях, по коридору в гостиную. Она постояла в центре комнаты, словно забыв, зачем пришла, вдруг сорвалась и сделала бессмысленный круг по гостиной, снова вернувшись в центр. И тут заметила возле кресла его куртку, а сверху нее шарф.

Подняла, прижала к себе на мгновение, резко выдохнула и пошла в прихожую, где Барташов уже отпер и распахнул входную дверь, и шагнул за порог, забыв обо всем, торопясь покончить скорее с этой мукой.

Мира протянула ему куртку с шарфом, посмотрела еще раз в его глаза и, улыбнувшись с трагичной иронией, отпустила из своей жизни.

– Беги, – напутствовала она.

Он взял протянутую куртку, посмотрел на нее больным взглядом, кивнул и почти побежал, словно последовал ее напутствию, спускаясь по лестнице вниз.

Мира захлопнула дверь, старательно заперла замок до упора, на все обороты, развернулась, как оловянный солдатик, ведомый чьей-то рукой, прошагала в спальню, рухнула на живот на кровать, уткнула лицо в подушку и дико, утробно, страшно, на одной ноте закричала:

– А-а-а-а-а!!!

Она орала до хрипа, до ощущения, что что-то лопнуло у нее в голове и сейчас затопит горячей кровью весь мозг и она умрет.

Вот прямо сейчас умрет. И от этой мысли ей стало хорошо и спокойно. И оберегая, и спасая ее от духовного и физического надрыва, грозившего разрушением, на Миру обрушилась темнота, как ударил кто по голове, выключая сознание.

А придя в себя после обморока, Мира почти сразу погрузилась в глубокий, спасительный сон.

И проспала сутки кряду.


Той ночью, стоя у окна в Петькиной спальне, запретив себе Миру, Барташов решил, что лучшее спасение от разъедавших эмоций и чувств, это испытанное народное средство: клин, как говорится, клином…

И на следующее же утро, сидя на заднем сиденье служебной машины, несшейся по пустой трассе, увозя его из Москвы на завод, он позвонил своей близкой знакомой, боевой подруге, с которой они иногда хорошо проводили время в постели, без каких-либо ожиданий и обязательств, о чем договорились при первой же встрече.

Только секс. Достойный, добротный, к обоюдному удовольствию.

Подруга откликнулась на призыв и несколько дней не выходила из его квартиры, встречая и провожая Барташова на работу в обнаженном виде.

Не сильно помогло выбить-то клином застрявшую в голове девушку Миру, но хоть развеяло немного и переключило.

И то спасибо.

После этой подруги была другая, потом непродолжительная интрижка с новой девушкой…

Барташов решил не запрещать Петьке общаться с Мирой – пусть. Если ему нельзя и так хреново, то почему должен страдать ребенок из-за отцовских душевных переживаний и, по большому счету, трусости, как ни называй и ни приукрашивай его решение и какими весомыми доводами ни оправдывай.

Пусть хоть у Петьки будет еще один любящий человек в жизни, с которым ему так хорошо. Пусть.

А потом Андрей встретил Ольгу.

Ольга Матвеевна Миронова работала руководителем Центра связей с общественностью в Союзе Промышленников и, в частности, отвечала за распределение благотворительных средств из созданного специального Фонда.

В этом самом Фонде предлагались различные формы и способы благотворительности, одним из которых был некий список, в котором перечислялись различные культурные мероприятия, медицинские и социальные программы, из которого любой руководитель предприятия или объединения предприятий мог выбрать то, что ему нравится, и спонсировать, опять же в любой форме: хоть анонимной, хоть не очень, хоть целенаправленно рекламной, с целью повышения престижа предприятия под телевизионные камеры и при положенном пафосе.

Вот с этим самым списком Ольга Матвеевна и пришла на завод. Богомолов собрал по этому поводу совещание и предложил подчиненным обсудить предложение.

Выбрали троих больных детей, прямым персонифицированным образом переведя средства на их лечение, и одно культурное мероприятие – уникальную выставку кукол, решив попиариться на этом вложении. То есть провести открыто свое спонсорское участие.

Вот там, на заседании, разглядывая, неприкрыто и бесцеремонно, изысканную, холеную девушку, Барташов сразу же принял решение, что продолжит с ней знакомство. И прямо в приемной Богомолова, после совещания, пригласил ее в ресторан.