Якобина услыхала мощный рев и скрежет, стремительно приближавшиеся к ее тюрьме. Она в страхе прижалась спиной к стене за койкой и замерла при мигающем свете керосиновой лампы, которую она зажгла давным-давно.

Дверь с треском разлетелась на щепки, мутный поток ворвался в камеру. Якобина зажмурилась, сжала губы и набрала в грудь воздух, когда волна жестко ударила по ее коже, затопила камеру до потолка, а потом надавила на стену. Стена задрожала и сломалась. Поток вынес Якобину наружу вместе с каменными и деревянными обломками и кусками мебели.


Флортье кричала и кричала, звала Якобину. Двое слуг держали ее под руки, чтобы она не упала в приливную волну, которая, бурля, пронеслась по нижнему этажу, уволокла с собой лестницу и сотрясла фундамент дома.

Ее мышцы не выдержали; она без сил повисла на руках у слуг и сквозь слезы смотрела, как исчезали в бурных водах последние обломки административного здания.

– Якобина, – рыдала она. – Якобина.

Волны цунами швыряли Якобину, словно тряпичную куклу, такую же беспомощную и слабую; ее то придавливало обломками, то выносило на поверхность, крутило и переворачивало. Ее грудь была словно перетянула веревками, а легкие грозили вот-вот лопнуть.

«Я сейчас умру, – отчетливо и трезво пронеслось в ее голове. – Я умру. Сейчас».

Поток швырнул ее обо что-то жесткое; от удара из ее легких вышел весь воздух. От нехватки воздуха перед глазами замелькали радужные круги, она слепо вцепилась обеими руками во что-то твердое и подтянулась кверху. Ей казалось, что ее голова вот-вот лопнет от напряжения.

Тут она вынырнула на поверхность, тяжело дыша, давясь, отплевываясь, хватая ртом воздух. Воздуха, воздуха! Она жадно дышала, ее легкие горели, гортань болела и была словно сожжена кислотой. Со стоном она постепенно залезала выше и выше. Соленая вода жгла ей глаза, но Якобина все равно держала их открытыми в надежде что-нибудь увидеть и понять. Сверкнула огненная вспышка и на долю секунды осветила деревянный дом; Якобина повисла на его лестнице. Тяжело дыша, она подтянулась выше, уперлась куда-то ногой, подтянулась снова, перелезла через перила и упала в неглубокую воду, залившую деревянный пол.

Она кашляла и хватала ртом воздух, а дом сотрясался под напором мчавшейся воды. Ощупав себя, она обнаружила, что поток сорвал с нее саронг, и она осталась лишь в длинных, до колен, панталонах, рубашке и кебайе. Кое-где на руках и ногах появились ссадины и царапины; в остальном все было целым. Она прижалась к стене дома, и ей оставалось лишь надеяться, что вода не поднимется выше и что дом устоит.

То… лонг. То… лонг.

Якобина подняла голову и прислушалась.

– Эй! Кто там? – крикнула она наугад в темноту.

– То… лонг. Помо… гите, – донесся до нее ответ, еле слышный сквозь мощный грохот потока и громовые раскаты; словно кто-то с трудом держался на поверхности волн. Якобина крутила головой, пытаясь понять, откуда слышался голос. Со стоном перевернувшись, она поползла на четвереньках по залитому водой полу.

– То… ло… – Остаток слова потонул в шуме, и Якобина поспешила на звук.

– Эй! Кто там?

– То… лонг.

Якобина добралась до противоположной стены, вцепилась в перила и поглядела в темноту. Ядовито-желтая вспышка осветила дом, еще одна вспышка. Прямо рядом с Якобиной между этим домом и следующим, который частично обрушился, из воды торчала раскидистая крона пальмы, там под напором воды качались несколько уцелевших балок с прибитыми к ним досками. Какая-то женщина вцепилась одной рукой в пальмовые листья, а другой отчаянно пыталась держать над водой маленького ребенка, который то сжимал губы, то раскрывал рот в беззвучном плаче. Белокурого ребенка с выгоревшими на солнце волосами.

Якобина чуть не задохнулась от страха. Ида?

Следующая молния ярким светом осветила пальму и не оставила сомнений. Ида. Ида и ее мать.

В темноте Якобина нащупала балясины лестницы и пошатала их для проверки. Кое-какие из них шатались, и она с силой ударила по ним кулаком, а потом, превозмогая боль, стала их расшатывать, пока не отломила одну балясину.

После этого она легла на живот, протиснулась через образовавшуюся брешь и протянула руки к пальме; чтобы не унесло, она раздвинула ноги и уперлась коленями в балясины.

– Госпожа де Йонг! – громко крикнула она, насколько ей позволяли больное горло и обожженные легкие. – Госпожа де Йонг! Это я, нони Бина! Передайте мне Иду!

Вспышка озарила обезумевшее лицо Маргареты де Йонг. Якобина высунулась еще немного и почти уже дотягивалась до Иды.

– Отдайте мне Иду, госпожа де Йонг! Если она будет у меня, вы сможете держаться над водой. Или я подтяну вас сюда!

– М`Грит!

Тяжело дыша, Якобина подняла голову.

В чреде мгновенных вспышек призрачного света, сопровождавшихся гулом и грохотом, Якобина увидела Винсента де Йонга. Тот держался за балки рухнувшего дома, потом протянул руку жене, и она повернулась к нему. Но длины его руки не хватало, чтобы дотянуться, а у нее были заняты обе руки, ведь она держала себя и дочку на поверхности неумолимого пенного потока, несшего обломки домов и трупы животных. Еще казалось, что у Маргареты почти не осталось сил, хотя приливная волна уже потеряла прежний напор, с которым снесла постройку с тюремной камерой. Но все равно, он бы немедленно унес неизвестно куда даже такую хорошую пловчиху, как Якобина.

– Грит! – пронзительно закричала Якобина. – Отдайте мне Иду!

– Я тут, М`Грит, – гремел голос майора. – Тут!

– Грит! Отдайте мне Иду!

Перед глазами Якобины, словно в причудливой пантомиме, вспыхивали картинки отдельных поз, а движение происходило в темноте. Винсент де Йонг кричал жене и протягивал ей руку. Сама Якобина тянулась к Иде. А между ними Маргарета де Йонг в нерешительности поворачивала голову то туда, то сюда.

– Пожалуйста, Грит! – снова повторила Якобина. – Отдайте мне Иду!

Ее взгляд встретился с взглядом Маргареты де Йонг, и та потянулась к Якобине, не выпуская из рук пальму. Стало темно, но тут же посветлело, и Якобина рванулась вперед. Она крепко, насколько хватало сил, схватила девочку выше локтей, ее пальцы вонзились в нежную кожу, хотя она и чувствовала, что делает Иде больно. Вспышка погасла, Якобина поползла назад, таща Иду сквозь поток, вырывавший из ее рук маленькое тельце, словно злая ведьма. Якобине казалось, что ее запястья вот-вот сломаются, а жилы порвутся под весом Иды. Поток непрестанно пытался вытащить ее из ограждения лестницы и проглотить вместе с девочкой.

«Я должна выдержать. Я должна. Должна выдержать», – мысленно повторяла она.

Стиснув зубы, она сильно потянула к себе Иду, больно ударив о деревянную доску. Ида застонала.

– Извини, – задыхаясь, пробормотала Якобина. – Извини.

Она втащила Иду в дом сквозь дыру в ограждении и села на пол. Ида кашляла и давилась, из ее рта лилась вода; Якобина стучала ее ладонью по спине. Наконец, девочка задышала ровнее.

– Я с тобой, моя малышка, – зарыдала Якобина, прижимая к себе родное, маленькое тельце, без которого так скучала. – Я с тобой!

А когда Ида, дрожа, прижала голову к груди Якобины, а маленькие пальчики впились в ее кебайю, у нее стало тепло на душе.

Якобина подползла на пятой точке к перилам, высунулась в дыру и, придерживая одной рукой Иду, протянула другую Маргарите.

– Хватайтесь!

На какой-то момент приливная волна словно замерла. Под стаккато вспышек стала видна зеркально-гладкая поверхность воды. Момент покоя. Момент передышки. Величественный и страшный.

Винсент де Йонг оттолкнулся от балки и двумя мощными гребками достиг пальмы. Одной рукой он взялся за ствол, другой прижал к себе жену. Она в изнеможении положила голову ему на плечо, а он поцеловал ее в лоб. Тут майор встретился взглядом с Якобиной. Возможно, виной всему был свет, вспышки призрачного света, но, когда он кивнул ей, она увидела на его лице не только глубокие морщины усталости. Но и нечто, похожее на облегчение. Даже на кротость и покой.

Тут послышался шорох и мгновенно перерос в рев и шипение; бурля и пенясь, волны цунами устремились назад, в море, откуда и пришли. Они переломили пальму, будто травинку, и поглотили ее.

Якобина крепко прижимала к себе Иду. Под ее ногами сотрясался и ходил ходуном дом. Тьма перемежалась со вспышками света, такими яркими, что они были видны даже сквозь веки.

В ее памяти осталась последняя картина: Винсент и Маргарита де Йонг крепко обнимают друг друга, а их уносит цунами.

46

Процессия призраков поднималась в гору на окраине Кетимбанга мимо домов, которые пощадило цунами, и мимо тех, которые стояли высоко и оказались недоступны для воды. Процессия изможденных и потрясенных до глубины души людей, тащивших на себе немногие пожитки, которые сумели спасти; впрочем, у многих не осталось вообще ничего, только то, что было на теле. Некоторые из них несли фонари, дарившие утешительный свет, но придававшие силуэтам людей еще большее сходство с призраками. Время от времени слышалось паническое кукареканье петуха или рев умиравших животных.

– Я действительно очень сожалею, – услыхала Флортье голос Бейеринка и подняла голову. Чиновник нес на спине сына; мокрые волосы прилипли к его голове, на лице при свете фонаря читались не только ужас от пережитого, но и вина. – Мы, – он кивнул на своего секретаря, худого человечка по имени Тойяка с профилем какаду, который тащил на спине дочку Бейеринка, – мы собирались ее выпустить, а тут цунами. Мы сами еле успели залезть на пальму. – Он помолчал и сглотнул; на его горле заходил острый кадык. – Никто из нас не ожидал этого.

Флортье кивнула, но промолчала. Как и в прошлый раз, когда Бейеринк говорил ей то же самое. После ухода волны цунами он прибежал в дом, чтобы увести жену, детей и слуг подальше от берега.

Бесспорно, он не виноват. Кто мог знать, что по Кетимбангу пронесется такая разрушительная приливная волна. Флортье тоже не знала, но испытывала давящую вину? Раскаяние терзало ее, сдавливало горло, мешало дышать. Она жалела, что не пошла к тюрьме Якобины, не поговорила с ней, а сидела в уютной гостиной Бейеринков, ужинала с хозяйкой дома и наблюдала за извержением грозного вулкана. Ведь тогда Якобина знала бы, что она не одна, что рядом с ней ее подруга; да и вообще, тогда Флортье еще раз услышала бы голос Якобины. Если бы она раньше набралась храбрости и убежала из дома Киан Джая, то Якобина, возможно, была бы жива. А если бы после того злосчастного вечера в Расамале у нее хватило духа написать обо всем Якобине или сразу поехать к ней, в их жизни наверняка многое сложилось бы по-другому. Каким глупым и неважным казался теперь стыд, когда-то не позволивший ей рассказать Якобине о своем прошлом.