Она встала с коленей и после внутренней борьбы отодвинула в сторону тяжелую ткань. На длинной вешалке разместились вечерние платья Маргареты де Йонг. От них исходил затхлый запах. Рядом висели три мундира майора с различной отделкой. На полу рядами стояли элегантные туфли и сапоги. Якобина опустилась на колени, окинула взглядом пространство и с радостью обнаружила, что из одного сапога торчала макушка Лолы. Она вытащила куклу и выпрямилась, но при этом задела головой плечики, на которых висел мундир. Они закачались. Она поскорее придержала мундир, чтобы он не соскользнул на пол. Полы мундира распахнулись, из внутреннего кармана выглянул пакет из прозрачной бумаги, а в нем – что-то похожее на уголок фотографии. Якобина сглотнула и невольно огляделась по сторонам – не видит ли ее кто-нибудь. Ее терзало любопытство, когда она поправила мундир на вешалке. У нее чесались руки, терзала совесть, когда она положила куклу на пол, вытащила сверток и достала его содержимое.

Якобина от удивления открыла рот. Снимки были сделаны в студии, между пальмой в горшке и античной колонной, задрапированной узорчатой тканью. На них были туземные женщины, голые, в неуклюжих позах; на одном из снимков женщина раздвинула ноги. Но наибольшее отвращение и испуг вызывало выражение на лицах тех женщин. Каменное безразличие. Вымученное и поэтому отвратительное кокетство. Неприязнь. Страх.

За дверью раздались тяжелые шаги, и Якобина вздрогнула. Фотографии выпали из ее руки и разлетелись по полу. Она встала на колени и торопливо собрала их, удостоверилась, что они все на месте, дрожащими пальцами снова засунула их в пакет и встала, чтобы положить его в карман мундира. Шаги остановились перед комнатой, дверь открылась.

Якобина поспешно спряталась между мундирами, пахнувшими сырой пылью, задернула драпировку и, сжав от волнения кулаки, прислушалась к тому, что происходило в комнате.

Тяжелые шаги майора приблизились к ней; очевидно, он был не один – она слышала его тихий голос. Якобина осторожно выглянула через узкую щелку между краем драпировки и стеной.

В поле зрения показался майор. Он снял мундир и швырнул его на постель, а сам тяжело опустился на ее край. Опираясь на локоть, он вытянул ноги и что-то с улыбкой сказал. Якобина не поняла, на каком языке, но тон его слов показался ей дружелюбным.

Маленькая, хрупкая фигурка стояла в паре шагов от него: Нингси, в саронге с коричнево-зеленым узором и зеленой блузе. Она грациозно опустилась на колени и с заметным усилием стащила с ног майора сначала один сапог, потом другой. Винсент де Йонг снял носки и ткнул указательным пальцем на место рядом с собой. Она послушно придвинулась, он схватил ее под голову, наклонился и поцеловал, а его рука потянулась к переду ее блузки, которую она сбросила с плеч. Он погладил ее грудь и спину, потом расстегнул свою рубашку, вытащил ее из брюк, отбросил в сторону и что-то пробормотал Нингси.

Якобина не могла оторвать взгляда, хоть и понимала, что это нехорошо. Руки майора выше локтя были мощными, с выпуклыми мускулами; так же рельефно они вырисовывались на его груди и животе, хотя талия уже слегка расплылась. На белой коже груди курчавились красные волоски, а через торс и плечи тянулись шрамы от давно заживших ран.

Он откинулся назад, расстегнул ремень, приподнял бедра и выбрался из брюк. Взгляд Якобины упал на его член, большой и напряженный, торчавший из красных волос. Она прижала ладонь к губам, когда майор взял Нингси за голову и прижал ее лицом к своему паху. К горлу Якобины подступила тошнота, и она поспешно отвела глаза, но потом все-таки снова посмотрела в щель. Винсент де Йонг закрыл глаза и блаженно хрипел, а голова девушки, направлявшаяся его руками, двигалась взад-вперед. Потом он открыл глаза, распустил ее волосы, расчесал их пальцами и велел ей встать. Размотал саронг с бедер, только что начавших круглиться, погладил ее маленькие, упругие ягодицы. Якобине показалось, что Нингси вся дрожала.

Майор что-то пробормотал, и она села рядом с ним, подняла ноги с пола и легла на матрас. Майор встал на колени; его член напоминал кривую стрелу с толстым древком. Его руки погладили груди девушки, скользнули по густому черному треугольнику и зарылись в него. Наконец, он раздвинул ее ляжки, вошел в нее и начал равномерно двигаться.

Якобина отвела взгляд; у нее выворачивался желудок, и, чтобы его успокоить, она надавила на него ладонью. Одновременно она сжала бедра, между которыми что-то защекотало; ощущение было для нее новым, и она не понимала, что это.

Винсент де Йонг издавал знакомые ей звуки, они часто раздавались по ночам из супружеской спальни в Конингсплейне, и Якобина снова заглянула в щель гардины.

Опираясь одной рукой на матрас, другой придерживая колени девушки, он двигался в ритме своего дыхания, а Нингси безучастно глядела в потолок. Вдруг майор резко замер. Его глаза встретились с глазами Якобины. Она застыла, а его брови поползли кверху. Ее руки сжались в кулаки так крепко, что ногти впились в мякоть ладони, и она даже забыла, что надо дышать. Его губы скривились в насмешливой ухмылке, а в глазах что-то сверкнуло. Он снова стал двигаться, сильнее, необузданнее. Как остро заточенные синие камни, его глаза впились в глаза Якобины, а крики стали громче, выходили глубоко из тела. Наконец, он оскалился и издал протяжный, грозный звериный рык. И тут же оторвал глаза от Якобины и упал на спину рядом с Нингси.

Якобина с облегчением закрыла глаза и настороженно прислушивалась к звукам в спальне. Вот зашелестела ткань, затопали ноги, одна пара легко, другая тяжело. Хлопнула дверь, и стало тихо.

Колени Якобины дрожали, дрожь разносилась по всему телу, желудок снова взбунтовался. Она вытерла с лица пот. «Меня он не видел, – крутилось в ее голове. – Невозможно. Мне просто показалось. Он не видел меня, иначе бы он остановился».

Она вскрикнула, когда кто-то резко дернул драпировку в сторону. Перед ней стоял Винсент де Йонг.

С обнаженным торсом, блестевшим от пота, босой и в полурасстегнутых брюках, он оперся локтем о стену; от него исходил острый запах, пряный, как зеленое карри, и соленый, как море. У Якобины едва не подкосились ноги.

С насмешливой гримасой он потер пальцем нижнюю губу.

– Ну как, вам понравилось?

– Я… я только… – растерянно забормотала она и показала на пол, – …искала куклу… и потом вы… – Она замолкла, понимая, как нелепо она выглядела.

Его губы насмешливо скривились, и Якобине захотелось поскорее убежать, но майор положил мощную руку на один из своих мундиров и преградил ей дорогу. Он подошел ближе, Якобина отпрянула и оказалась зажатой между стеной и вешалкой. Он надавил своей голой грудью на ее плечо.

– Значит, с сегодняшнего дня у нас с вами появилась маленькая тайна, – прошептал он ей в ухо, обдав кожу своим жарким дыханием. – У вас и у меня. Прелестно, фройляйн ван дер Беек. Прелестно.

Он оттолкнулся от стены и, весело насвистывая, вышел из спальни.

Якобина закрыла лицо руками. У нее не сразу получилось нагнуться за куклой Иды. На ватных ногах она прошла мимо кровати. На смятых простынях там виднелось мокрое пятно с красными вкраплениями. Якобина зашла в детскую и положила Лолу в кроватку Иды. Из ванной доносился плеск воды, майор весело насвистывал.

Якобина медленно повернулась и прошла в салон. На веранде ускорила шаги и сбежала по ступенькам, а когда ступила на песок, помчалась во всю мочь, словно за ней гнались черти. Потом споткнулась и упала на мягкий, рыхлый песок, вонзила в него пальцы, прижалась к нему всем телом. Желудок бунтовал по-прежнему, но к нему присоединилась и нижняя часть живота – в ней что-то бешено пульсировало. Якобина была потрясена новыми, незнакомыми ощущениями, они страшно пугали ее, она считала их постыдными и отвратительными.

Но они все равно не затихали, бушевали в ней.

29

– Не-не-не. – Бетти потрясла головой и сделала большой глоток из своего бокала. – Ты живешь и думаешь, что видела ВСЕ – и вот те на!

Обмахиваясь веером, Флортье хихикала, слушая байку про клиента, который хотел только трогать босые ноги Бетти, нюхал их и прижимал к своему паху.

Она хорошо чувствовала себя в компании Бетти и Женни (той, что с крашеными волосами), а еще Рут, которая, скрипя зубами, постепенно отбрасывала свою враждебность к Флортье, и коренастой Гертруды, питавшей слабость к ярким краскам в одежде. Это было совсем не то, что связывало Флортье с Якобиной, но она ведь и жила теперь совсем в другом мире.

Ей нравилось сидеть с этими женщинами и травить байки о мужиках, возмущаться их подлостью или от души хохотать над комичными ситуациями. Про клиента, который дюжины раз повторял «сейчасякончаюякончаюякончаюякончаю», пока Женни это не надоело, и тогда она воскликнула «хорошо, а я уже». Про некого импозантного господина, который регулярно посещал Рут и требовал, чтобы она хорошенько отхлестала его плеткой (он приносил ее с собой). У Бетти был одно время клиент, который ложился калачиком на постель, утыкался лицом в ее голые груди и сосал свой палец. Гертруда рассказывала о мужике, который после всего заливался слезами и сетовал на свою нечистую совесть по отношению к ней, но потом все равно являлся снова. Все рассказывали Флортье про Херту, немку из Берлина, которая заработала в Батавии деньги, уехала в Сан-Франциско, открыла там кабак и теперь иногда присылает в «Европу» почтовые открытки с красивыми видами. Они обменивались опытом о размерах, выдержке и особых пристрастиях клиентов, предостерегали друг друга о клиентах, которых надо опасаться. И не уставали повторять, насколько им лучше работать, чем китаянкам из Глодока, которых привозили против их воли почти детьми и заставляли обслуживать клиентов в задних комнатах опиумных притонов, – через пару лет многие умирали от болезней и издевательств. И лучше, чем местным женщинам, предлагавшим свои услуги в районе порта за горсть медных монет.