– Жалко. А выглядишь ты невинной. Настоящий ангелочек. – Нежно, но неловко он погладил ее по голове. – Не бойся. Я не грубый. – Он похлопал ладонью по матрасу. – Ложись.

Флортье послушалась и быстро сняла панталоны. Она не знала, как лечь, и легла на бок, положив голову на согнутую руку, и сомкнула колени.

Он поднялся и стал смотреть на нее. Его глаза жадно шарили по ее хрупкому телу с нежной округлостью бедер, пышной грудью и стройными ногами.

– Ну, парень, – хрипло прошептал он и утер ладонью губы. Мгновенно содрал с себя рубашку, брюки и подштанники и бросился к ней на постель.

Он сопел от возбуждения, как паровоз, его руки шарили по ее телу, мяли, гладили, а язык оставлял на коже блестящие полосы. Потом коленями раздвинул ее бедра и ворвался в нее. Флортье крепко зажмурилась; ей было неприятно, но не настолько, что невозможно терпеть. Так что она зря боялась. Его хриплое дыхание слышалось в одном ритме с его толчками, быстрее и быстрее, им вторил стук кровати. Вскоре после этого парень издал протяжный, подавленный стон, пару раз содрогнулся, скатился с Флортье и лег рядом с ней, тяжело дыша.

– Ты не возражаешь, если я закурю? – спросил он через некоторое время. Флортье покачала головой; ей казалось, что тело больше не принадлежало ей, что его парализовало. Краешком глаза она смотрела, как он встал и пошел к стулу, где висел пиджак. В его теле все было прямым; руки и ноги покрывал такой же нежный, золотистый пушок. Когда он повернулся, она поскорее отвела взгляд; ей не хотелось видеть его спереди.

Матрас закачался, когда он снова сел рядом с ней. Он дрожал; зажечь спичку получилось лишь со второй попытки, сигарета тоже не прикуривалась. Глубоко затянувшись, он выдохнул дым и лег.

– Между прочим, меня зовут Руди, – сказал он и почесал живот. – А тебя?

Флортье уставилась в потолок со множеством разветвленных трещин. В романах девушки легкого поведения всегда брали себе французские имена – Белла или Селеста – или имена цветов – Маргарита, Камилла или Роза.

– Флёр, – ответила она, наконец; одно из немногих французских слов, которые она знала.

– Флёр, – повторил он вполголоса. – Как же еще. – Флортье почувствовала его взгляд на своем лице. – Могу я тебя увидеть?

Флортье пожала плечами.

– Завтра?

– Мне все равно, – ответила она; в ее тело внезапно и болезненно вернулись ощущения. Она села.


Чуть позже она шла ватными ногами по Нордвейк. Несмотря на то, что она помылась и сделала себе прическу, все равно чувствовала себя липкой и растрепанной. Запах Руди еще оставался в ее носу и, казалось, прилип к коже. В промежности все болело, а при каждом шаге на панталоны сочилась жидкость. Но зато она могла не волноваться из-за нежелательной беременности. «Спасибо тебе, тетка Кокки», – желчно подумала она.

Деньги она сложила и сунула за лифчик; ей почему-то не хотелось нести их в сумочке. Но они обжигали ее кожу, а щеки были не менее горячими. Она не сомневалась, что все встречные видят по ней, чем она занималась, и на всякий случай шла с гордо поднятой головой. Ей было чуточку стыдно, но не больше, чем тогда, у ректора ван Вика, или после того вечера в Расамале. В сущности, все оказалось проще, чем она думала.

Все оказалось пугающе просто.

26

Солнце пылало в безоблачном небе; поверхность моря переливалась всевозможными оттенками, от насыщенной бирюзы до жадеитовой зелени. Душный, влажный воздух усиливал все краски, смягчал очертания лодок и кораблей, курсировавших через залив. Это майское воскресенье, даже по здешним меркам, выдалось великолепным для побережья Суматры.

На ступенях, которые вели с веранды на берег, сидела Ида и по-малайски и по-голландски увлеченно беседовала то с Мелати, то со своей горячо любимой Лолой. Лола выглядела не лучшим образом и утратила часть своей набивки, но даже новая, красивая кукла со всякими нарядами, которую Иде подарили на Рождество, не могла ее затмить. Йерун лежал на животе чуть дальше, на деревянном настиле, подперев щеки кулаками, и смотрел на сверчка, которого поймал в саду. С помощью Якобины он посадил сверчка в стеклянную баночку на веточку с листьями, накрыл продырявленном листком бумаги и запечатал резинкой. Потом он посмотрел на Якобину и с надеждой поднял голову.

– Вы готовы?

– Сейчас, – улыбнулась Якобина и снова повернулась к папайе, рамбутанам и карамболам на ее тарелке.

– Вы всегда так долго возитесь с едой, – заныл Йерун и снова подпер щеки кулаками.

– Потому что у нас большие желудки, и мы медленно перевариваем пищу, – проговорил майор.

– В самом деле, Винсент! – Маргарета де Йонг покачала головой, но ее глаза смеялись. Йерун что-то недовольно пробормотал.

Нингси, юная девушка лет четырнадцати-пятнадцати, отвечавшая за подачу блюд к столу, подошла к майору и с вопросительным взглядом подняла кофейник. Когда майор кивнул, она налила ему кофе. Ее тонко очерченные брови сдвинулись к переносице, полудетское лицо напряглось – девочка старалась не пролить ни капли. С края веранды за каждым движением новенькой служанки пристально наблюдала Рату.

– Немного терпения, молодой человек! – крикнул майор сыну. – Еще только половина одиннадцатого.

– Но ведь мы хотим еще поплавать! – Йерун вскочил и подбежал к столу. Одной рукой вцепился в спинку ротангового стула Якобины, другой оперся на подлокотник и болтал ногой.

– Мы все успеем, – ответил отец. – День только начинается.

Йерун вздохнул и стремительно повернулся к Якобине.

– Ты уже видела мой зуб, нони Бина? – С забавной гримасой он раздвинул губы и показал кончиком языка на резец, который недавно зашатался.

Якобина проглотила кусочек папайи и кивнула.

– Много раз. Ты показываешь его каждый день по семьдесят восемь раз.

– Неправда, – смутился он и пошатал зуб пальцами.

– Не за столом, Йерун! – остановила его мать, и мальчуган обиженно засопел.

– Вы пойдете купаться, фройляйн ван дер Беек? – Майор через стол посмотрел на Якобину.

– С удовольствием, – ответила она и обхватила рукой нетерпеливо прыгавшего мальчишку. – Вы тоже пойдете, госпожа де Йонг?

– Да! Да! – воскликнул Йерун. – Пожалуйста, мама! Пойдем с нами!

– Ах, я даже не знаю, – нерешительно проговорила Маргарета де Йонг, крутя между пальцами изящную сережку. – Ведь я совсем не умею плавать…

Мирную тишину нарушил оглушительный удар. Все вздрогнули. Он был громче, чем громовые раскаты, нарушавшие сон по ночам. Звуковая волна резко ударила в уши.

Маргарета де Йонг вскрикнула, Ида заревела во всю глотку.

Веранда задрожала, кофе заплескался в чашках, чашки звякнули о блюдца. Столовые приборы подпрыгнули на тарелках, рамбутаны скатились со стола; где-то в доме со стены упала картина. Нингси выронила кофейник, и он разбился о деревянный пол.

Йерун метнулся к Якобине; она прижала мальчика к себе, закрыв его голову рукой. Бросив быстрый взгляд на Иду, она удостоверилась, что девочка нашла защиту у Мелати, от страха вытаращившей глаза.

– Спокойно, М`Грит. – С бесстрастным лицом майор взял жену за руку. – Сейчас все закончится.


Флортье подавила зевок. Вообще-то, она не любила вставать так рано, но по воскресеньям на веранде «Европы» было особенно оживленно. Чиновники и торговцы стекались туда в свой выходной после завтрака, рейстафела и чтения «Ява Боде» за чашкой кофе, чтобы найти себе подружку на пару часов. Светлоглазую европейскую подружку, которая и при дневном свете выглядела неплохо, тогда как опиумные притоны и дома терпимости в Глодоке и возле порта становились привлекательными лишь после наступления темноты, когда скудное освещение придавало грязным трущобам нездоровое, волнующее очарование полусвета. Когда тропическая ночь вызывала вожделение к узкоглазой китаянке или экзотической красотке с черными, как смоль, волосами и ореховой кожей. Удивительно, какими разговорчивыми бывали некоторые мужчины, когда они скованно сидели на краю кровати и нервно терли ляжки, ожидая, пока успокоятся их нервы. Когда они пыжились и важничали, потому что перед ними стояла всего лишь продажная девка, или когда смешивали физическое совокупление с душевным контактом.

Когда Флортье ложилась в нижнем белье на кровать, ей хотелось просто закрыть глаза и заснуть. Но вместо этого она заставляла себя дарить обольстительную улыбку лежавшему рядом мужчине.

– Я могу глядеть на тебя так целый день, – шептал он и трогал пальцами пряди ее волос. Не успела она сегодня выпить на веранде первую чашку кофе, как он подошел к ней и попросил позволения сесть за ее столик. Стройный, элегантный мужчина в дорогом костюме, с седыми волосами, бородкой и глубокими морщинами под голубыми, как незабудки, глазами. Он представился ей как Франс – большинство мужчин, приходивших в «Европу», называли себя Франсами, Гансами или Фрицами.

Флортье подняла брови.

– Целый день? Но это будет стоить дорого.

Действительно, были мужчины, которые ее просто обнимали, рассказывали о своей жизни, о первой любви. Один даже поплакал у нее на плече, когда говорил об умершей жене, и, к ее досаде, чуть не довел ее до слез. А некоторым было достаточно, когда она прижималась к ним, полураздетая; они терлись о нее, не раздеваясь, и приходили к финишу, или Флортье ерзала, сидя у них на коленях. В такие дни она легко зарабатывала деньги.

– Сколько? – улыбнулся Франс.

Флортье задумалась; не моргнув глазом, он согласился на шестьдесят флоринов, а его костюм был прекрасно сшит и выглядел дорогим.

– Если ты добавишь еще двести, – промурлыкала она и провела пальцем по ямке на его горле, – я буду принадлежать тебе до конца дня.

Он загадочно улыбнулся, сел, поднял с пола свой небрежно брошенный пиджак, под внимательным взглядом Флортье отсчитал от толстой пачки банкноты и положил их к прежним шестидесяти на ночной столик.

Потом он опять растянулся на кровати рядом с ней и погладил ее лицо.