Николь Фосселер - Сердце огненного острова

– Флортье. – Эмма Мерселиус встала; ее лицо тоже было заплаканным. – Мне очень жаль, – проговорила она дрожащим голосом. – У меня это вырвалось, когда я увидела приглашение на письменном столе у дяди. Я не думала, что…

– Эмма! – резко крикнул господин Мерселиус, стоявший у окна.

– Желаю тебе всего хорошего, – прошептала Эмма и отвернулась.

Флортье храбро улыбнулась и задержалась еще на миг.

Точно так же смотрели на нее девчонки на школьном дворе, в коридорах и классных комнатах, когда шушукались на ее счет. …каждый день она у него… его любимица… наверняка думает, что она лучше всех! …кто знает, что они там делают …Так же смотрели на нее жители Снека, когда она снова встала на ноги. …соблазнила ректора, надо же! Бедняге это едва не стоило должности… наверняка не один он был у нее, сразу видно! Порядочные девушки так не ведут себя …Бедная Кокки! Растила девку, растила, и вот благодарность!

Не говоря больше ни слова, Флортье повернулась и вышла во двор, где Галанг уже сидел на козлах, а чемоданы были сложены в коляске.

Словно блуждающие огоньки, отражались фонари от стволов расамалы, когда повозка ехала по аллее. Копыта лошадей стучали по просохшей дороге. Держа на коленях саквояж, Флортье глядела в темноту. Серебристый свет звезд выхватывал из мрака силуэты деревьев, холмов и конус вулкана. Ей было холодно, но она не просила Галанга остановить лошадей, чтобы достать шаль. Она получала то, что заслуживала.

Тетка Кокки была права. Жизнь всегда найдет, как тебя наказать. И вот теперь жизнь наказала ее за неблагодарность к тетке и дяде.

«Тетя, мне надо поговорить с тобой. – Тетка Кокки недоверчиво прищурила свои водянистые глаза. – Я хочу поехать на Яву, и мне нужны для этого деньги. Семьсот гульденов. И заверенные у нотариуса документы, в которых я досрочно признаюсь совершеннолетней и не нуждающейся в опеке. – Она терпеливо переждала взрыв негодования – мол, что ей взбрело в голову, откуда она возьмет такие деньги. – Или ты дашь мне то и другое, или я стану всем рассказывать, что дядя Эвоуд делал со мной то же, что и ректор ван Вик. – Тетка презрительно засмеялась, мол, кто тебе поверит, ведь все знают, какая ты испорченная, но Флортье расслышала в ее смехе страх и с вызовом посмотрела ей в глаза. – Возможно. Но ты хочешь, чтобы до этого дошло? Еще я всем расскажу, как ты потащила меня на аборт, а это не только нарушение закона, но и грех. Твоим благочестивым соседям будет интересно услышать об этом. Тогда вы обе получите по заслугам, ты и старая ведьма. И господин доктор тоже, который меня тогда тайно лечил. – Она с удовлетворением увидела, как побледнела тетка и поджала свои тонкие губы. – Дайте мне денег и документы, и вы отделаетесь от меня. Навсегда».

Флортье задумчиво водила ладонью по металлической застежке саквояжа. Это было нехорошо, неправильно, она понимала, но все же не чувствовала ни малейшего раскаяния. Прежде всего, по отношению к тетке. Вот перед кем ей стыдно, так это перед дядей Эвоудом, он всегда был добрым к ней. Достаточно того, что ему не повезло с теткой Кокки.

«Вот, получай то, что ты хотела, – через три месяца прошипела тетка Кокки, швырнув ей деньги и документы. – И убирайся с глаз моих, дрянь такая! Надеюсь, что перед тобой разверзнется преисподняя и проглотит тебя с потрохами!»

Флортье в насмешливой улыбке скривила рот: «Хорошо, тетя».

Впрочем, когда она подумала про дядю Эвоуда, который за ночь постарел на десять лет, на глаза навернулись слезы. Часть денег дал Клаас Дреессен; очевидно, он даже не спросил, почему его сестра потребовала такую большую сумму для Флортье. Кроме того, был продан фруктовый сад, приносивший неплохой доход, да еще добавлены сбережения дяди Эвоуда, которые он копил на старость. Ни словечка, ни доброго взгляда не нашлось у него для Флортье, когда она с чемоданчиком в руке направилась к двери, чтобы ехать в Амстердам.

Она все поставила на карту и с треском проиграла. И поделом ей. Теперь ей оставалось лишь надеяться, что она сумеет продать за хорошие деньги браслет Хиннерка Хелмстраата. И что той небольшой суммы, что была у нее с собой, хватит на билет до Батавии.

Хотя она не имела ни малейшего представления, как ей жить дальше.

– И-и-и-иии! – Якобина подхватила Иду под мышки и покружила ее так быстро, что саронг и босые ноги девчушки взлетели в воздух, и она громко закричала от удовольствия. Запыхавшись, она поставила Иду на песок.

– Еще-о-о! – запищала Ида и затопала ножками по мелкому песку.

– Ты тяжелая, – засмеялась Якобина. – У меня руки отваливаются.

– Еще-о-о! – потребовала Ида и вцепилась в саронг Якобины. – Пожа-а-а-луйста!

– Ладно, в последний разок, – уступила Якобина и, быстро взглянув на Йеруна, бродившего по мелководью, убедилась, что он не собирается идти на глубину. Она подхватила Иду и снова закружила ее так быстро, что девочка задохнулась от хохота.

– Еще! – снова заныла Ида, когда Якобина поставила ее на ноги.

– О нет, моя милая! – Засмеявшись, Якобина покачала головой и нежно нажала Иде на кончик носа. – Теперь уж точно хватит. – Она показала на Йеруна и протянула Иде руку. – Пойдем, поглядим, что там нашел твой брат.

Закивав, Ида вложила свои маленькие пальчики в ладонь Якобины и с радостной улыбкой побежала рядом с ней по песку. Иногда она хихикала, когда пенные языки волн забегали особенно далеко и лизали ее пятки.

Якобина старалась приспособить свои шаги к мелким шажкам Иды и обводила глазами почти белый песчаный пляж, похожий на муку. Морские волны возле берега мерцали бирюзой, персидской зеленью и голубовато-зеленым селадоном. Дальше они приобретали насыщенный берилловый, аквамариновый и лазурный цвет. Достаточно лишь повернуть голову, чтобы увидеть оба острова, которые отделяли залив Лампунг от Зондского пролива с его оживленным судоходством. Остров Себуку, покрытый густыми зарослями тропического леса, высился над морскими водами, словно массивный кусок малахита, обработанный умелыми руками камнереза. В отличие от него, остров Себеси казался отсюда, с пляжа, синеватым холмом с пологими склонами. Вместе они загораживали третий, гораздо более крупный остров Кракатау; три его вершины Якобина видела, когда они плыли сюда с Явы.

Она еще раз посмотрела на Йеруна, который, опустив голову, что-то высматривал на морском дне, потом взглянула на бунгало, стоявшее на небольшом пригорке над морем. Симпатичный домик, построенный из камня и дерева, с крутыми скатами крыши и опоясывающей дом верандой. А вокруг – одичавший сад в полном цвету и невысокий забор. На первый взгляд, он казался меньше, чем был в реальности, и скромным, по сравнению с домом на Конингсплейн. Тем не менее в нем оказалось достаточно комнат для семейства де Йонг и обширной прислуги, в основном, местной. Из Батавии приехали лишь Рату, Мелати и Энда. У Якобины тоже была своя комната, а маленькая купальня питалась от прозрачного источника. Да и уединенность бунгало была обманчивой: сразу за изгибом берега, между плоским берегом и мангровыми болотами, начинался оживленный городок Кетимбанг, а за ним рыбацкая деревня и рынок. Кетимбанг был пестрым городком с традиционными деревянными домами на сваях, простыми хижинами и лачугами, красочными узорами на одежде и смуглыми лицами местного населения. Белых лиц там почти не было.

Переезд в Кетимбанг снова стал для Якобины новым этапом. Все сомнения и опасения, терзавшие ее на борту парового судна, курсировавшего между Явой и Суматрой несколько раз в день, рассеялись здесь уже в первые дни. Ей нравилось жить на морском берегу, часами играть с детьми на пляже. Равномерный рокот и шорох волн наполняли ее дни и ночи. Тут тоже было жарко, а часто и очень влажно, но почти всегда на пляже веял приятный ветерок; вот и теперь он трогал саронг и кебайю Иды и Якобины, шевелил их светлые волосы. Якобина давно уже не носила шляпу и не пыталась заправлять пряди волос, выбивавшиеся из ее простого узла. Под солнцем кожа приобрела более здоровый цвет, даже под тонкой тканью кебайи. Ида тоже сильно загорела, а ее волосы выгорели почти добела.