Марлис ван Хассел тронуло, что ее сын лелеял такие планы и всерьез думал о том, чтобы построить гнездо для собственной семьи. Но она все-таки покачала головой.

– Все вы, мужчины, одинаковые, – тихо засмеялась она. Потом замолчала, и тень пробежала по ее лицу, на котором не только радость, но и горе, оставили глубокие морщины. – Ты вот не думаешь о том, что будет, когда придет время рожать. До ближайшего врача тут много миль.

На Яве она родила пятерых детей, и троих похоронила. А когда рожала последнего ребенка, дочку Дейси, которая сейчас гостила у родственников в Нидерландах, это едва не стоило ей жизни. Она почувствовала на своем плече руку Джеймса и, не оборачиваясь, накрыла ее своей ладонью.

– Конечно, – задумчиво продолжала она, – мы можем заблаговременно снять дом в Бейтензорге и жить там до родов. Я буду там с ней, а ты останешься тут и будешь заниматься хозяйством.

– Ты согласна заботиться о ней? – негромко воскликнул Джеймс и, когда она кивнула, ласково сжал ее плечо. – Мне это очень дорого, спасибо! – Она улыбнулась и ласково похлопала его по пальцам. – Так все же она тебе нравится? – тихо спросил он после недолгого молчания, и она услышала в его голосе робкую надежду.

Между тем Флортье уселась на лужайке, высоко подобрав юбки, так что стали видны ее загорелые голени и даже рюши на панталонах, и играла с Дикси под радостный лай таксы. Марлис ван Хассел нравились открытый, веселый нрав гостьи, а также ее непринужденность и то, что она часто предлагала ей свою помощь. Но Флортье привезла очень много вещей, и из восторженных описаний служанки Тики, убиравшей гостевую комнату, госпожа ван Хассел поняла, что речь шла об элегантных платьях и шляпках, мало пригодных на плантации. К тому же, из застольных разговоров она сделала вывод, что Флортье Дреессен жила в Батавии с комфортом, а тут, в Приангане, все гораздо скромнее, да и не принято тут шиковать. Поэтому ей было трудно представить, как это юное существо когда-нибудь возьмет на себя ведение хозяйства, не говоря уже о плантации, если ей придется подменить Джеймса. Все ходят под Богом, но в свое время Марлис за несколько дней стала вдовой из-за несчастного случая с ее мужем и последовавшей лихорадки. А здешние места хоть и выглядят райскими, но тут под каждым деревом, каждым кустом таится опасность: ядовитые змеи или опасные насекомые. Сюда надо добавить природные катаклизмы, оползни и коварные болезни; так что жизнь тут полна непредсказуемых вещей.

– Мы ведь совсем мало знаем о ней, – нерешительно проговорила она и пригладила на себе кебайю.

Джеймс сунул руки в карманы и поводил босой ступней по каменному полу.

– Вы с отцом – вы учили меня и Ди, что узнать человека можно быстро и для этого не требуется собирать о нем много фактов. И что характер важнее, чем родословная. – Марлис ван Хассел улыбнулась; ей нравилось, что Джеймс по-прежнему называл свою сестру ее детским прозвищем.

– Это правда, – согласилась она.

На лужайке Флортье хватала таксу то за уши, то за хвост и заливалась смехом, когда собака крутилась волчком и с довольным ворчанием пыталась тяпнуть ее за руку, но тут же падала на спину и подставляла брюхо, чтобы его почесали.

Госпожа ван Хассел невольно улыбнулась.

– Да, мне она нравится, – признала она, наконец. – Только мне хотелось бы, чтобы она была немного старше. Немного крепче.

Какаду издал пронзительный вопль.

Джеймс молчал.

– Флортье… – медленно проговорил он и махнул рукой в сторону сада. – Флортье соединила в себе все, о чем я мечтал, когда представлял себе будущую жену.

Марлис ван Хассел прекрасно понимала, что увидел ее сын в этой девушке. Она была миниатюрная, как местные женщины, чей облик для многих из живущих здесь мужчин превратился со временем в мерку женской красоты. К тому же, у нее были темные волосы, а не светлые голландские, которые мало кто из живших на Яве нидерландцев считал красивыми. Но при этом она выглядела по-европейски благодаря своим светлым глазам и светлой коже. Флортье Дреессен обладала легкостью и жизнерадостным нравом, а их как раз не хватало серьезному Джеймсу, с его сильной волей и рассудительностью. Ведь ему пришлось рано повзрослеть, да к тому же он унаследовал меланхоличный, порой вспыльчивый характер ван Хасселов. Где бы ни была Флортье, Джеймс пожирал ее взглядом; Марлис ван Хассел нередко замечала у обоих разгоряченные лица и блестящие глаза – значит, молодежь тайком целовалась где-нибудь в саду или в углу дома. Мать слишком хорошо знала своего сына, чтобы опасаться, что он позволит себе нечто большее, но при этом догадывалась, сколько сил у него уходило на то, чтобы сдерживать себя. Вместе с тем ее тревожило, что среди соседей-плантаторов пойдут слухи о молодой, незамужней женщине, которая живет под их крышей уже три недели, хотя не приходится им родней. Это могло надолго испортить репутацию их семьи.

Она ласково дотронулась рукой до спины сына.

– Благословляю тебя. От всего сердца.

– Спасибо, мама. – Он взял другую ее руку и горячо поцеловал ее. – Пожелай мне счастья.

Подперев руками широкие бедра, она смотрела, как сын вышел в сад. Тут же к нему с радостным лаем бросилась Дикси и не успокоилась, пока он не почесал ей брюхо. Флортье встала с лужайки и с улыбкой поправила юбку.

Марлис ван Хассел подавила вздох. Разве можно проявлять разборчивость в наши дни, когда так трудно заманить на Яву приличных молодых девушек? Пожалуй, даже и благо, что фройляйн Флортье еще такая юная. В этом возрасте характер еще только формируется, и это облегчит задачу свекрови – воспитать из молодой невестки рачительную жену плантатора.

С гордостью смотрела госпожа ван Хассел на широкую спину своего могучего, красивого сына. Самое время ему найти жену и успокоиться. А она будет заботиться о внуках – настоящих, белых внуках, а не о тех черномазых, которые бегают в кампонгах. Почти у каждой белой семьи там появлялось внебрачное потомство, и Марлис ван Хассел, в отличие от многих женщин с соседних плантаций, упорно предпочитала оставаться в неведении насчет половинок ван Хасселов, родившихся у местных женщин.

Она медленно села на кресло-качалку и сложила на груди руки, словно в молитве.

– Как тебе спалось? Хорошо? – Джеймс смотрел на Флортье сбоку, поэтому ямочки на его щеках были особенно заметны. Он, согнувшись, шел рядом с ней и держал в руке палку, которую, рыча, пыталась вырвать у него Дикси.

– О да, чудесно! – с улыбкой воскликнула Флортье. Здесь, в Расамале, она и вправду спала крепко и без снов – на свежем горном воздухе, промывавшемся каждый день получасовым дождем. По сравнению с влажной жарой в Батавии, здесь было прохладно; ночью Флортье даже накрывалась простыней. – А ты?

– Ну-у… – протянул Джеймс и пожал плечами. – Не особенно хорошо. Я лежал без сна почти всю ночь и думал о некоторых вещах. Мне хотелось ясности.

– О-о, – посерьезнев, отозвалась Флортье и замедлила шаг. – Надеюсь, ничего серьезного, – храбро добавила она.

– Нет, это очень даже серьезно, – ответил Джеймс, нахмурив брови. Он поднял в воздух палку, и Дикси, немного повисев, разжала челюсти и шлепнулась на лапы, но тут же бросилась в новую атаку. Широко размахнувшись, Джеймс далеко закинул палку, и такса радостно понеслась следом за ней.

– Давай присядем? – спросил Джеймс и показал на скамью под плюмериями.

Флортье смогла лишь кивнуть; от тревоги у нее перехватило горло. С дрожью в коленях она села рядом с Джеймсом и, сложив на коленях руки, царапала ногтем подушечку большого пальца. Их сразу окутал тяжелый и сладкий аромат цветов. «Сейчас он отправит меня в Батавию, – крутилось в ее голове. – Я не нужна ему». Мысль о том, что она напрасно сделала ставку на Джеймса, что ей придется уехать не солоно хлебавши, сводила ее с ума.

Примчалась Дикси, криво держа в зубах палку, и примостилась между коленей хозяина. Джеймс стал энергично чесать ей бока, и собака прикрыла в блаженстве глаза и выронила палку из пасти.

– Нравится тебе тут? – тихо поинтересовался Джеймс.

Флортье озадаченно посмотрела на него, но не смогла выдержать его испытующий взгляд из-за внутренней тревоги, рядом с которой снова зашевелилась надежда. Поэтому она обвела глазами пышно цветущий сад и остановилась на доме, так горько разочаровавшем ее поначалу.

Первый этап путешествия, из Батавии до щеголеватого Бейтензорга, занявший полтора часа, был чрезвычайно комфортабельным, потому что они ехали по железной дороге первым классом. Потом они пересели в конную повозку и полдня тряслись то в гору, то с горы по грунтовым дорогам. Вокруг плоского каменного конуса вулкана Салак клубились темные тучи, а холмы и долины, лежавшие у его подножья, были покрыты такой яркой и сочной зеленью, какую Флортье еще не видела. Плантации какао, занимавшие низины, переходили в леса и чайные и кофейные плантации. Все это мерцало, блестело и волнами лежало на холмах, словно сборки на зеленом шелковом платье Флортье. Красная земля источала пряный запах, от густой листвы веяло свежестью и чистотой, а иногда и сладким ароматом цветов.

Небо уже подернулось завесой цвета индиго, а вдалеке рокотал гром, когда повозка проехала мимо селения с хижинами под мохнатыми крышами, потом по длинной аллее, по сторонам которой росли деревья расамала и элеми. После крутого поворота неожиданно показался дом, обрамленный цветущими кустами, а в нем их встречала чаем госпожа ван Хассел.

Флортье ожидала увидеть нечто просторное и роскошное, как дома в Батавии; но действительность оказалась гораздо скромнее. Нет, дом был большой, но очень простой, одноэтажный, из камня и древесины расамала, с крышей, опирающейся на резные столбы, а не на мощные колонны. Вместо люстр там были лишь подсвечники из рогов косули, на стенах – никаких картин маслом, а шкафы и комоды украшали не фарфоровые статуэтки, а шкуры и черепа пантер и тигров и переливающаяся, узорчатая змеиная кожа. Впрочем, мебель была из явно дорогой, благородной древесины, а еще Флортье заметила не только книжный шкаф, но и столовое серебро с инициалами семьи, и это помогло ей преодолеть свое первоначальное разочарование. Во время первой встречи на лице матери Джеймса было написано напряженное ожидание, и Флортье занервничала и почувствовала себя неуверенно, но вскоре успокоилась, так как госпожа ван Хассел сразу окружила гостью сердечной заботой.