И тут же он стал собой и своим героем, и невидимые воинские доспехи укрыли его грудь, и воображаемый меч блеснул в свете рампы, когда он оперся на него, как на трость. А Никита, почувствовав седьмым актерским чувством благодарную публику в зале, расходился все больше. Он уже играл за всех, в полную силу, и рыдал, оскорбленный самим собой, и отечески себя уговаривал, нежно поглаживая по плечу обиженную героиню, и отбегал от самого себя в благородном негодовании, и бросался вслед за собой, и простирал к себе руки в страстной мольбе…

— Вот это спектакль! Вот это спектакль! — шепотом кричал Иван Наташе на ухо, стискивая ее пальцы. — Вот что надо ставить, вот что интересно смотреть!

Дверь в зрительный зал тихо приоткрылась, и художник по костюму призывно замахал Наташе рукой. Она вышла, стараясь не шуметь. Первая примерка и обсуждение заняли минут пятнадцать.

За много лет она привыкла к тому, как он говорит, закатывая глаза и гримасничая, как манерная девица, и это ее почти не смешило и не раздражало. Она чмокнула его в щеку и вернулась в зал.

Никита к тому времени то ли устал, то ли ему стало скучно оттого, что Наташа ушла, но на сцене шел уже другой спектакль. Не нарушая мизансцен, не меняя темпоритма, Никита пародировал и себя и партнеров так зло, что из рубки доносилось сдавленное хихиканье.

Увидев, что она вернулась, он начал откровенно паясничать и, договорив ее финальный монолог, упал и замер в неестественной позе. Дождавшись, когда стихнут аплодисменты из рубки и из зала, где на это представление собрались уже человек пять, он несколько раз дернул ногой, изображая конвульсии.

— Ну, это уже можно не учитывать, — с деланной строгостью сказал Иван, глядя на часы.

— Сколько? — спросил Никита.

— Пятьдесят минут, как в лучших домах… Минус минут пять лишних, когда ты дурака валял. Сейчас проверим. Попробуем прогнать, не останавливаясь, второй акт с этим светом, а замечания потом. Постарайтесь не тянуть, текст возьмите на всякий случай. Перекур.

В курилке Никита расспросил, как Наташа себя чувствует, и начал было что-то объяснять, но, прервав поток его извинений, Наташа вкратце объяснила, что с машиной все вроде бы в порядке, беспокоиться не о чем, и, страшась его реакции, запинаясь, произнесла:

— Никит, я что хотела тебе сказать. Я пока болела, все думала об этом… Давай попробуем сделать то, что хочет Иван, как можно лучше, а там будет видно.

К ее огромному облегчению, он не стал делать вид, что не понимает, о чем речь, а серьезно кивнул:

— Я тоже думал об этом. Мы во многом были правы, он тоже. Нам бы надо об этом всем вместе поговорить, но не сейчас. Через две недели премьера, как всегда, ничего не готово… Ты права, давай попробуем «рвануть». И не обижайся на это представление, на самом деле мне очень нравится, что ты делаешь в этом спектакле.

Они прогнали, не останавливаясь, весь второй акт, прерываемые только репликами, которые Иван бросал в рубку по поводу света. В конце он сказал:

— Никита, Наташа, если есть желание поговорить, поднимайтесь ко мне.

Когда Никита и Наташа вошли в кабинет, Иван молча запер дверь и достал из бара бутылку вина, три стакана, нарезанный сыр. Все трое уселись, ощущая неловкость от того, что прошло уже больше полугода с тех пор, как они так собирались вместе. Иван разлил вино по стаканам, достал пепельницу, бросил на стол зажигалку.

Они долго говорили, обсудили много действительно важных и еще больше совсем не существенных проблем. На столе появилась водка, за Иваном зашла Инга, и постепенно началась обыкновенная пьянка, с поцелуями и заверениями в любви.

Время от времени Никита многозначительно хватал Наташу за колено, она начала тяготиться его домогательствами и незаметно пересела поближе к Инге. Наташина рокировка не ввела Ингу в заблуждение, и та одобрительно кивнула.

— Пора найти нормального мужика, тебе ведь уже не двадцать. Я тоже люблю Никиту, но, если бы его не было, ты давно бы вышла замуж, понимаешь? Ну протянется это еще лет десять, а дальше что? С чем останешься? С твоей внешностью ты можешь короля подцепить, а тебе и надеть-то нечего.

Наташе расхотелось рассказывать Инге о Кареле. Она была, наверное, во многом права, но уж очень цинично все это звучало.

Инга вдруг оживилась.

— Слушай, а свекровь-то твоя бывшая, ты видела, что творит? Только что веники не рекламирует!

Бывшая Наташина свекровь действительно все чаще мелькала на экране. Последние месяцы она стала просто вездесущей. А Инга продолжала развивать тему:

— А выглядит-то как, ужас! Пьет, что ли? Или ее жадность крестьянская на старости лет обуяла?

Наташа взглянула на Ингино широкоскулое, плосконосое лицо с белесыми бровями, толстенькие короткие пальцы с зажатой в них сигаретой, и потупилась. «Да уж, ты-то белая кость», — невольно подумала она. Перед глазами встала свекровь, как живая — знакомый с детства миллионам зрителей четкий профиль, смелый размах бровей над широко поставленными яркими, страстными, черными глазами, ряд белых ровных — своих собственных! — зубов, рослая, статная фигура чистокровной казачки. Поставь эту шестидесятилетнюю «крестьянку» рядом с пухленькой Ингой — всем будет видно, кто есть кто.

Расходились поздно, Никита не хотел ее отпускать, Наташа пыталась объяснить ему, что обещала маме не задерживаться до ночи, что ее довезут до метро Инга и Иван, но тут, к счастью, позвонила Никитина жена. Удивляясь своей радости по этому поводу, Наташа поцеловала его в щеку и побежала одеваться.

Снимая в прихожей сапоги, Наташа слегка покачнулась.

— Началось! — вздохнула мама. — Карел звонил два раза, сказал, утром будет звонить.

— Угу, — ответила Наташа, направляясь в ванную.

9

Проснувшись утром, Наташа вспомнила вчерашний разговор и улыбнулась. На душе снова было легко, как много лет назад, и хотелось скорее бежать в театр.

Напевая, она одевалась, когда раздался звонок.

— Наташа? Это Карел. Не разбудил?

— Нет, нет. Я уже собираюсь на работу.

— Как здоровье?

— Отлично, спасибо.

— Я вернусь послезавтра, удалось все уладить быстрее, чем я думал. Мы сможем увидеться?

— Да. На этой неделе еще сможем, а на следующей начнется кошмар перед премьерой. Цейтнот и сплошные нервы. Вы придете на спектакль?

— Конечно, если меня пригласят. Но до «кошмара» мы сможем куда-нибудь пойти?

— Конечно, если меня пригласят, — засмеялась Наташа. — Целую, Карел, мне пора бежать, — легкомысленно бросила она и испугалась. Слово вырвалось по привычке.

— О, как приятно, — не замедлил откликнуться тот. — И я целую вас, Наташа. Жаль, что вам пора бежать. Я могу позвонить завтра?

— Да, конечно.

— Счастливо вам, будьте осторожны.

«Он уверен, что со мной все время происходят какие-то ужасы», — подумала Наташа. Это было забавно, учитывая, что уже много лет никто, кроме мамы, не боялся, что Наташа подвергается какой-то опасности, выходя из дома. Она казалась себе очень самостоятельной женщиной, да, в сущности, так оно и было.

Репетиция прошла как по маслу. Никита торопился за ребенком в музыкальную школу, и Наташа в прекрасном настроении вернулась домой. «Что это она говорила, что мне нечего надеть? — вспомнилось ей. — Ну-ка, посмотрим». Она открыла шкаф и задумалась, перебирая вешалки.

К тому моменту, как вернулся Карел и пригласил ее поужинать в честь долгожданной встречи, Наташа так измучилась мыслью, что надеть, что все остальные переживания как-то померкли. «Черт бы побрал эту Ингу!» — в сердцах подумала Наташа, переодеваясь в четвертый раз.

Она выскочила из подъезда, заматывая на ходу шарф. У машины, улыбаясь, стоял Карел. В руках он держал голубые гиацинты. «Он еще красивее, чем мне тогда показалось, — с замиранием сердца поняла Наташа. — С этим надо что-то делать». Она взяла себя в руки и улыбнулась в ответ.

— Ну, здравствуй! — вырвалось у нее.

— Здравствуй! — Он склонился к ее руке и открыл дверцу. — Сядем рядом, хорошо?

— Конечно. — Наташа поздоровалась со Стефаном, который радостно закивал ей. Карел опустился рядом, захлопнул дверь.

— Мы перешли на ты, я правильно понял?

— По-моему, да, — засмеялась Наташа.

— Я так этому рад! — улыбнулся он в ответ, снова целуя ее руку. Борода мягко защекотала пальцы. «Совсем не колючая», — подумала Наташа.

Вопреки ее опасениям, никакой принужденности не возникало. Они ехали по заснеженной, предновогодней Москве, и он рассказывал о своей поездке в Питер так, будто они дружили много лет.

Они вошли в маленький, незнакомый Наташе ресторанчик в районе Патриарших, и Карел поспешил заботливо снять с нее пальто, опередив улыбчивого латиноамериканца-гардеробщика. Наташа остановилась перед зеркалом, придирчиво в него заглянула. После долгих колебаний она решила просто распустить волосы, и они свободными волнами лежали на черном свитере, который эффектно подчеркивал их пепельно-русый цвет. Синяки, слава Богу, прошли бесследно, легкий макияж не бросался в глаза. Тонкая золотая цепочка, оттянутая медальоном, четко обозначала округлость груди под мягким трикотажем. «Вроде все в порядке», — решила Наташа и обернулась к своему спутнику.

— Что оно тебе сказало? — сурово кивнул он на зеркало.

— Что бывают и хуже, — улыбнулась Наташа.

— Это оно от зависти, — вынес приговор Карел и ввел Наташу в маленький зал без верхнего освещения. Тяжелые дубовые столы и массивные кресла стояли в небольших нишах, создавая видимость уединения, уютно горели масляные лампы и светильники на стенах. «Гуманно, — подумала Наташа. — При таком освещении не только я, и мама сойдет за невесту…»

Привыкнув относиться к себе с иронией, она и не подозревала, какое впечатление производит, каким чистым, холодным пламенем сверкают ее синие глаза, как волшебно преломляется свет в неуловимо-серебряного оттенка волосах, как удивительно нежен профиль ее лица, полупрозрачного, как дорогой фарфор. Карелу пришлось задержать дыхание, прежде чем он спросил: