Она рассказала.

— Ты понимаешь что-нибудь?

— Пока нет. Но подумаю, кто мог его так накрутить…

— Ты кого-то подозреваешь?

— Нет, я просто думаю. Пока. Кто его видел после тебя?

— Не знаю. Не хочу расспрашивать всех подряд… Никита не видел.

— Да? Уже что-то.

Поговорив еще немного, они попрощались.

Наташа набрала номер Никиты. Детский голосок ответил, что папа гуляет с собакой, спросил, что передать. Она попросила перезвонить ей, когда он вернется.

Подойдя к окну, Наташа увидела двух мам с колясками, подставивших детские личики уже вполне весеннему солнцу. Погладила себя по еще плоскому животу, улыбнулась. И вдруг заметила, как округлилась ее грудь, даже бюстгальтер стал тесен. «Придется купить новое белье. Наверное, лучше сразу в магазине для беременных. Заодно присмотрю себе джинсы и свитер, тогда еще долго никто ничего не заметит. А могут вообще не узнать — сезон открывается только в ноябре, а в ноябре я уже должна родить».

От этих мыслей и подсчетов ее отвлек звонок.

— Вы мне писали? — весело спросил Никита.

— Да. Я хотела тебя спросить кое о чем. Ты нигде не собираешься выступать со своими программами?

— А что?

— Ну, если есть возможность, я бы присоединилась. Небольшие финансовые затруднения…

— Здорово! Мне как раз нужна программа минут на тридцать для Дома ученых. Они просили что-нибудь лирическое, без гражданского пафоса. Мы с тобой читали как-то Гумилева и Ахматову, помнишь? Надо что-нибудь в таком духе… Давай «Песнь песней»? На два голоса?

— Хорошо. Не оригинально, но зато на века. Что еще?

— Не знаю, сам думаю. Может, тебе что-нибудь придет в голову неизбитое?

— Мне пока только Кнут Гамсун приходит в голову. «Пан».

— Молодец, Наташка. Он у меня есть, я сейчас возьму его и Библию и накидаю что-нибудь. А завтра после репетиции сядем и посмотрим, что получается. Мы такую любовь этим ученым забацаем, что они будут рыдать. Пока, пойду искать и записывать.

— До завтра.

Наташа тоже нашла на полке Библию, но в ее настроении ее больше привлекал «Екклесиаст», а не «Песнь песней».

Позвонили в дверь. Она открыла. На пороге стояла ее сумка, на ней лежала записка.

Со вздохом Наташа развернула ее. «Прекрати меня оскорблять и ставить в идиотское положение. Я не коллекционирую женские вещи и не имею привычки их носить. Более того, ни одной женской тряпки я больше в своем доме не потерплю. Если ты продашь машину, я буду считать это просто плевком в лицо. Прощай».

«Когда я тебя оскорбила и чем? — чуть не закричала Наташа вслух. — Что я сделала, хоть бы кто-нибудь мне объяснил! Я так его люблю, как никого в жизни, чем же я поставила его в идиотское положение?» Плача она разложила по местам вещи. Среди них оказались духи, шампунь и крем, оставшиеся в квартире Карела. Наташе было грустно и так хотелось закурить, что она выскочила из дома и долго бродила вдоль берега Яузы.

Через неделю состоялся вечер в Доме ученых.

Сидя за кулисами, Наташа слушала проникновенный голос Никиты. «Он держит зал. От этого бархатного баритона просто дрожь по позвоночнику. У каждой женщины, наверное».

Наташа встала, готовясь. Страстная, нежная мольба донеслась до нее:


Вот зима уже прошла,

Дождь миновал, перестал,

Цветы показались на земле,

Время пения настало, и

голос горлицы слышен в стране нашей.

Встань, возлюбленная моя,

прекрасная моя, выйди!

Появившись из темноты кулис в белом шелковом платье, она ответила:

«Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил. Я искала его и не находила его, звала его, и он не отзывался мне.

Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня, сняли с меня покрывало стерегущие стены.

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви».

И вот закончилась «Песнь песней». Наташа вновь отошла в тень, и голос Никиты с чувственной хрипотцой произнес: «Густая, алая нежность заливает меня, как я о тебе подумаю, словно благодать сходит на меня, как я вспомню твою улыбку. Ты отдавала все, ты все отдавала, и тебе это было нисколько не трудно, потому что ты была проста, и ты была щедра, и ты любила. А иной даже лишнего взгляда жалко, и вот о такой-то все мои мысли. Отчего? Спроси у двенадцати месяцев, у корабля в море, спроси у непостижимого Создателя наших сердец…»

«Он что, с ума сошел? Он же вообще не собирался брать этот кусок. И что мне теперь делать, интересно?» — заволновалась Наташа.

«Другую люблю я, словно раб, словно безумец и нищий! — воскликнул Никита и наконец произнес реплику, которой она ждала: — Кажется, голос! Млечный путь течет по моим жилам, это голос Изелины».

Наташа с облегчением подхватила: «Спи, спи! Я расскажу тебе о моей любви, пока ты спишь, я расскажу тебе о моей первой ночи…»

Доброжелательный зал ничего не заметил, и через десять минут Наташин отрывок закончился: «Когда-нибудь я еще расскажу тебе про Свена Херлуфсена. И его я любила, он жил в миле отсюда, вон на том островке — видишь? И я сама приплывала к нему на лодке тихими летними ночами, потому что любила его. И о Стаммере я тебе расскажу. Он был священник, я его любила. Я всех люблю…»

Она ушла за кулисы, дослушала последний романс в исполнении Никиты — свой любимый, и вышла вместе с ним на аплодисменты.

— Что это на тебя нашло? — спросила она его на обратном пути.

— А-а, ты об этом. Я этот кусок все прикладывал то туда, то сюда, уж больно он мне понравился. И тут вдруг прямо на сцене понял, где он должен быть — в начале. Оставляем?

— Как хочешь. Он действительно красивый, но на секунду я растерялась.

— Я положился на твою выдержку. И согласись, что «сердце метели» сразу в кассу, некий надрыв его оправдывает. — Он вручил ей белый конверт с гонораром, сказав:

— Вот твоя половина.

— Половину я не возьму, максимум сорок процентов, и то это много. Ты почти все сделал сам, к тому же выступал как администратор. — Она собралась уже отдать ему часть денег, но он вспылил:

— Послушай, ты сама сказала, что у тебя финансовые проблемы. К тому же почему ты считаешь, что я себя обидел? Если бы тебе деньги давал администратор, ты бы ведь не полезла сейчас в конверт, правда?

— Да, конечно, — растерялась она. — Я не хотела тебя обидеть, наоборот, я хочу и впредь с тобой выступать, но так, чтобы это было тебе не во вред.

— Я ничего не делаю себе во вред. Ты мне тоже нужна для выступлений. Я понимаю, что ты нарушила эту небольшую этическую заповедь, потому что знаешь, мы не чужие люди. Но кто тогда, скажи мне?

— Мы друзья, Никита, — тихо ответила она.

— Да. Да. Мы друзья. Я могу тебе помочь как друг?

— Как друг ты мне помог тем, что приглашаешь меня к сотрудничеству. Я еще раз повторяю, что не хотела тебя обидеть. Но согласна получать только заработанные деньги. Понимаешь?

— А мне вдруг захотелось тебя обидеть, знаешь ли. Чем я хуже Карела, скажи мне? Тем, что у меня денег меньше? Или, может быть, тем, что я русский?

— При чем здесь это? Я собиралась за него замуж выходить, он будущий…

— Будущий что? — гневно перебил ее Никита. — Я считаю, что он с самого начала не собирался на тебе жениться, ясно? Просто хотел, чтобы все было красиво и без нервотрепки. И он наверняка считает, что совесть его чиста. Он же расплатился с тобой по полной программе, на его взгляд. Пока ты была его любовницей, он ни в чем тебе не отказывал, верно? За несколько месяцев — машина, шуба, золото, тряпки, разве этого мало за «порядочную» женщину?

— Прекрати. Прекрати, а то я тебя ударю. Я бы никогда не взяла этого у него, если бы он не относился ко мне как к будущей жене.

— Да он нормально к тебе относился, твою мать! — заорал Никита, хватаясь за руль.

Она затормозила у обочины, смахнула злые слезы.

— Продолжай, я слушаю.

— А что тут слушать, интересно? Это дураку ясно. Он попытался купить тебя по-хорошему, ты небось не согласилась, так? Ты же меня с ума сводила из-за каждого рубля, который я решался на тебя потратить! Я тоже мужчина и понимаю его. Почему я не имею права дать денег своей любовнице, особенно если у нее их нет? Пойми меня хоть сейчас. Я жду того дня, когда ты ко мне вернешься. И это произойдет обязательно. Ты же носишь тряпки, которые он тебе купил, правда? Он ведь не женился на тебе, не так ли? Я даю столько, сколько могу, — может, для меня это больше, чем для него. Я тоже любовник, а не персональный вибратор.

— Ты мне больше не любовник и никогда им не будешь. Прекрати оскорблять меня, я этого не заслужила. Запомни, что в этом отношении я рассталась с тобой навсегда.

— Посмотрим.

Он хлопнул дверцей машины и пошел к метро.

Наташа автоматически трясущейся рукой открыла бардачок, вытащила завалявшуюся там пачку сигарет, закурила. Только докурив до середины, она осознала, что делает. Выбросила сигарету, глубоко вздохнула. Досчитала до десяти, тронулась с места.

22

Прошла премьера «Обманщиц», никого не разочаровав. Это была крепко сшитая, профессиональная халтура, рассчитанная на совершенно определенный круг зрителей.

Закончился апрель, начался май, принеся с собой неожиданную жару. Спектакли шли при полупустом зале, народ разъезжался по дачным участкам, подросткам-школьникам было не до театров.

Физически Наташа чувствовала себя прекрасно, на обычно бледном лице появилось даже подобие румянца — нежного и полупрозрачного. Грудь красиво увеличилась, живот пока не выпирал, но джинсы стали тесноваты из-за округлившихся бедер. Гастроли не намечались, Иван не планировал ничего до осени, отпуск обещал быть длинным.