Адам моргнул, потерев глаза руками. Господи, эти воспоминания всплыли в его голове ни с того ни с сего и обрушились так внезапно, что на какое-то время он забыл, где находится. Только что он находился там, с Морганной, ненавидя ее за то, что она умерла. Ненавидя за то, что все это время она смотрела на него свысока, поскольку у него не было того, что ей полагалось от рождения.

Ненавидя всех людей с их лицемерными душами, всех смертных как одинаково подлых созданий. И наконец вспомнив, что он все-таки был полубогом – так катись они к черту! – долгое время бродил по горам как сама Смерть.

Адам стиснул зубы и проклял призрачные голоса давно ушедших времен из темных закоулков своей памяти, куда он добровольно никогда не заглядывал. Это было его тайное пристанище, место забвения. Слой за слоем складывались в эту темницу его воспоминания и оставались там, простираясь в прошлое на тысячи лет. Погрузиться в нее – это все равно, что обречь себя на безумие. И еще одной ложью Цирцену было то, что, если Туата-Де узнает слишком многое за слишком короткое время, он сойдет с ума; но это утверждение оказалось невероятно близко к правде: к безумию вели не знания, а неумение вовремя забыть.

– Ты не знаешь Дэррока, ka-lyrra, – ответил Адам. – Он любит поиграть со своей жертвой, прежде чем убить ее. Он не стал бы рисковать, пока я держал тебя, потому что, если бы я сразу же не потерял сознание или не умер, я мог бы переместить нас в безопасное место. На этот раз он решил не скрывать своих Охотников и себя от моего взора с помощью feth flada, потому что хотел, чтобы я его видел и слышал. Он пытался спровоцировать меня, чтобы я к нему повернулся, и тогда бы он разъединил нас. Готов поспорить, что после того, что он видел, до тебя он хочет добраться не меньше, чем до меня.

– Зачем?

Адам посмотрел на Габби. Она подняла волосы наверх с помощью одной из заколок, которые так любила, а из-под нее вверх выпустила маленький забавный хвостик, весело болтавшийся из стороны в сторону по мере того, как они подскакивали и раскачивались на неровной дороге. На Габби был мягкий замшевый пиджак, отделанный овчиной, поднятый воротник которого окаймлял ее стройную шею. Предвечернее солнце пламенным шаром опускалось за горизонт, освещая ее изящный профиль, в то время как она покусывала нижнюю губу.

И ее внешность казалась Адаму самым живописным видом во всей Шотландии, гораздо более прекрасным, чем поросшие цветами горные равнины и сверкающие реки. Она была забавна, упряма, сексуальна, умна и полна человеческой страсти, иона дала ему что-то, чего он не мог объяснить. Целуя Габриель тогда в номере, сжимая в своих объятиях ее чувственное, цветущее тело, Адам понял, что приблизился к тому, чтобы ощутить небесную благодать настолько близко, насколько могло приблизиться к небу бездушное существо. Габби ответила ему горячей страстью, которую он почувствовал в ней в тот самый миг, когда впервые ее увидел, и которая постепенно усиливалась, переходя в оргазм. Адам мог бы легко довести до него Габби и после того, как их прервали, мог бы сжалиться над ней и принести ее телу долгожданное освобождение, когда они перемещались или даже позже, в поезде или в самолете.

Но он не собирался отпускать ее так легко. Он наслаждался тем, что ее терзает болезненная мысль о его осведомленности. Какое мучение ей это доставляет! Так же, как ему доставляло мучение постоянное, болезненное ощущение ее присутствия. Они будут страдать вместе. Когда он наконец подарит ей первый оргазм, за ним последует еще десяток. Когда его член будет погружен в нее, глубоко, до самого основания, он обожжет ее своим собственным оргазмом.

В его человеческое тело будто вселилось нечто, как то было с МакКелтаром; Адам смотрел на Габби, и внутри него все рычало: «Мое!» И уже не существовало пути назад ни для кого из них. Если она этого еще не поняла, то скоро поймет.

– Чтобы насолить мне. Дэррок извращенный ублюдок. Он любит отбирать у меня все. Особенно смертных женщин. Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы он не узнал о Морганне. Но теперь ему известно о тебе и он не намерен останавливаться на достигнутом.

Габби раскрыла рот, потом закрыла. И снова раскрыла:

– А он насолит тебе, если доберется до меня?

Адам посмотрел в ее сторону, но она не обернулась. В ее голосе послышались напряженные нотки. В первый раз за время пути ее взгляд был прикован к дороге. Этот вопрос важен для нее. И для него тоже.

– Да, Габриель, – спокойно сказал Адам. – Насолит.

– О!

Она долго молчала и наконец сказала:

– А ты уверен, что там, куда мы едем, мы будем в безопасности?

Он слабо улыбнулся. Значит, она, так же как и он, не умеет менять тему разговора, перескакивая с одного вопроса надругой. Неважно. Время еще есть. Он позаботится о том, что бы у них было достаточно времени.

–Мы уже в безопасности; мы пересекли границу. В тот самый миг, когда ее пересечет Туата-Де и войдет на территории Келтара протяженностью в тысячу лиг, королеву тут же известят об этом, а пересекший рубеж будет считаться вторгшимся в чужие владения. Это единственное место, куда Дэррок не сможет добраться, не выдав себя Эобил. И как только он себя выдаст игра будет окончена, а этого он не допустит. Кроме того, он плохо ориентируется в мире людей и, насколько я знаю Дэррока, сосредоточится на том, что, по-видимому, привело его в Цинциннати. Он займется поисками Цирцена.

– А о том, что ты пересек границу, королева тоже узнает?

– Граница была создана для Туата-Де, каковым я больше не являюсь, так что, думаю, нет.

– Ты думал, что Дэррок не сможет найти нас так быстро.

Это не было вопросом, но Адам все равно ответил:

– Я недооценил Дэррока; я не предполагал, что он решится привлечь больше Охотников. Он бы не смог найти нас так быстро с четырьмя Охотниками, которых ты видела в Цинциннати. Но он вызвал подмогу.

– Сколько других? – спросила она, глядя на него тревожно распахнутыми глазами.

– Тебе необязательно об этом знать.

Когда Адам повернул ее лицом к себе, он смотрел через ее плечо. Целая толпа Охотников материализовалась прямо за ее спиной, ожидая того момента, когда он повернется к Дэрроку и отпустит ее. Адам никогда не видел столько Охотников одновременно в одном месте за пределами их тюрьмы – Ансилии. Даже его такой легион привел в замешательство.

И даже более того. При одной лишь мысли о том, что они могут вцепиться когтями в Габриель, что-то произошло с его человеческим сердцем, и он почувствовал, как оно вот-вот выпрыгнет или сожмется в тяжелый гигантский кулак.

– Они были у меня за спиной? – с опаской спросила Габби. Она догадалась об этом. Адам кивнул.

– Э-э-э... больше... дюжины?

– Да.

– Ты прав, – поспешно сказала она. – Я не хочу об этом знать. – Последовала еще одна долгая пауза. – Знаешь... э-э... то, что Дэррок сказал, будто вы менялись смертными... у него свело челюсти.

– Что, Габриель?

– Это... правда?

– Нет, – ответил Адам. – Дэррок лжет. Он пытался вбить эту чушь тебе в голову. Посеять между нами раздор, провернуть старый добрый трюк под названием «Разделяй и властвуй».

– Правда? – Габби смотрела на него с надеждой, широко распахнув глаза.

– Да, – сказал Адам. – Правда. – Он глядел на нее не отрываясь, изо всех сил желая, чтобы она ему поверила, и ненавидя себя за ложь, хоть Габби, похоже, и готова была ему поверить. Но то, каким он был раньше, не имело ничего общего с тем, каким он стал сейчас, и Адам не хотел, чтобы Габби осуждала его за старые грехи.

Она медленно кивнула и переменила тему:

– Ты уверен, что эти МакКелтары, к которым мы едем, поверят мне? Даже если они не смогут тебя увидеть?

– Ах, ka-lyrra, я не знаю ничего, во что могли бы не поверить МакКелтары. Они слишком много повидали на своем веку.


– Дэррок, мы их потеряли, – сказал Бастион.

Дэррок смотрел на Охотника, сохраняя ледяное молчание. Наблюдая за Адамом и его маленькой смертной, он вспомнил те давние времена, когда они вместе ездили на Дикую Охоту и охотились плечом к плечу, как братья-полубоги, свободные и непобедимые, не подчиняющиеся ничему и никому. Они были неразлучны и умели читать мысли друг друга. Смертные казались им лишь жалкими животными, с которыми можно поразвлечься, поиграть, можно натравить их друг на друга и смотреть, как они переживают свои глупые трагедии.

Но Адам изменился. Общение с людьми его испортило. И он настроил свою расу против своего друга. Против него Дэррока, который когда-то помог Адаму, как не помогал никому другому.

Адам встал на защиту людей и большую часть времени начал проводить среди этих созданий со скоротечными жизнями. Дэрроку казалось непостижимым, что какое-либо Существо обладающее здравым смыслом, могло предпочесть общество людей общению с Туата-Де.

Он ждал, когда Адам одумается, раскается и преодолеет свое странное восхищение людьми. Но проходили тысячелетия, а все оставалось по-прежнему, и Дэррок стал испытывать к Адаму отвращение.

Разгневанный тем, что принц Д'Жай страстно увлечен общением со смертными, Дэррок сделал себя и Охотников видимыми для него. Он хотел, чтобы его лицо со шрамом было последним, что Адам увидит перед смертью, чтобы он смотрел на то, как Дэррок будет издеваться над его девушкой.

Но Адам отреагировал на его насмешки не так, как обычно. Нет, он повел себя так, словно Дэррок ничего не значил для него, словно эти насмешки не могли его задеть и значение имела только безопасность его жалкой маленькой смертной. Второй раз за свою жизнь Адам укрыл своим телом человека и переместился, прежде чем Дэррок успел его остановить.

И теперь син сириш ду (который больше не достоин так называться) был где-то далеко и знал, что Дэррок выпустил Охотников на свободу. И Дэррок не сомневался, что Адам понял смысл этого: старейшина собирается бросить вызов королеве.