В глубине души Беатриче и сама так думала. Мартина мягкая, чувствительная девушка. К тому же предпочитает беседовать с пациентами, а не практиковать за операционным столом. А это не лучшие качества для хирурга. И все-таки…

– Если бы ты видел меня во время моей первой операции, ты бы думал иначе…

– Нет, Беа. Ты прирожденный хирург. До мозга костей. С этим надо родиться.

Беатриче не могла сдержать улыбки.

– Ты мне льстишь. Это, конечно…

Ее прервал телефонный звонок.

– Брайтенрайтер, – сквозь зубы процедил в трубку Томас, не вынимая сигареты изо рта. – Да, конечно. Сейчас ее дам. Она сидит напротив меня. Это тебя, Беатриче. Твоя мать.

Беатриче нахмурилась. Она запретила матери звонить ей в больницу – даже когда четырехлетняя Мишель требовала маму. Девочке приходилось терпеливо ждать ее возвращения с работы. Звонок из дома всегда означал что-то срочное – несчастный случай или что-то в этом роде. К тому же ее шеф не очень приветствовал такие звонки. Беатриче встала и взяла трубку.

– Да? – и тут же ощутила, как резко и неприветливо звучал ее голос. Однако ее раздражение тотчас улетучилось: мать была в полном отчаянии, она рыдала в трубку. Произошло что-то ужасное… – Что случилось? – Беатриче почувствовала, как к горлу подползает страх. Два года назад ее отец перенес тяжелый инфаркт. Может быть, что-то с ним… – Говори же наконец, что случилось? Что-нибудь с отцом?

– Нет, Беатриче… – фрау Хельмер захлебывалась от слез, – Мишель… она…

– Что? – Сердце Беатриче судорожно стучало в груди. – Мишель? Что с ней?

– Мы в больнице. Врачи говорят, что малышка в коме!

Беатриче почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. В глазах потемнело, в висках застучали молоточки. Ее дочка, ее маленькое, светящееся радостью сокровище с белокурыми волосами и большими голубыми глазами… Нет. Она, должно быть, ослышалась. С чего бы ей впадать в кому? У Мишель не было ни диабета, ни какого бы то ни было другого заболевания, связанного с обменом веществ, сердце тоже в порядке. В худшем случае – опухоль или несчастный случай…

– Где вы сейчас находитесь? – Беатриче не узнала своего голоса.

– В больнице Вильгельма. Пожалуйста, приезжай быстрее…

Дальше она уже ничего не слышала. Как в трансе, положила трубку.

– Какой номер у шефа? – спросила она Томаса. Во рту пересохло, язык прилипал к гортани.

– Тридцать четыре ноль восемь.

Она набрала. Почему так медленно крутится диск? Раньше она этого не замечала. Чиновники из управления никак не догадаются установить современный кнопочный аппарат. Она тратит бесценное время на такую ерунду! Наконец услышала сигнал. Это означало, что на другом конце провода звонок приняли. Она положила трубку. Взгляд был прикован к часам, висевшим на стене, над дверью ординаторской. Была половина третьего – без двух минут. Время тянулось мучительно долго. Наконец зазвонил телефон. Послышался картавый голос шефа с его распевным австрийским акцентом.

– Доктор Майнхофер, это Хельмер. Я должна отлучиться. Моя дочь только что попала в детскую больницу.

– Да, – прозвучало холодно. Неужели больше нечего сказать в таких случаях? Только «да»? Никаких «я сожалею»! Никакого участия. – А какая ситуация в отделении?

Еще никогда голос шефа не казался ей таким бесчувственным. У него что, нет сердца? Ее ребенок, которому нет еще и четырех лет, лежит в больнице. Ей срочно нужно бежать к ней! Это понял бы даже каменный истукан. И все-таки в глубине души звучал голос в защиту доктора Майнхофера. В конце концов он выполнял свой долг. Какие бы удары судьбы ни настигали его сотрудников, он, прежде всего, стоит на страже больных – их нельзя оставлять без присмотра.

– Не знаю…

Томас кивнул: вероятно, он прочитал ее мысли или услышал слова заведующего.

– Я заменю тебя завтра, – тихо произнес он.

Ни единого намека на насмешку, никакого цинизма.

Беатриче с облегчением закрыла глаза.

– Доктор Брайтенрайтер меня заменит, – ответила она дрожащим, как будто не своим, голосом.

– Насколько мне известно, до понедельника он свободен, – холодно ответил доктор Майнхофер.

«Господи, ему доставляет удовольствие вызывать в других людях чувство вины, – подумала Беатриче. – Неужто недостаточно, что у нее от страха за ребенка сейчас остановится сердце?»

– Но если он считает это возможным, пусть заменяет. Только эти часы ему не оплатят как сверхурочные. Договаривайтесь с ним сами. Вы можете идти, доктор Хельмер. Когда можно рассчитывать на ваше появление?

Беатриче покачала головой. Она с трудом сдерживала слезы.

– Не знаю. Я не представляю, что случилось, и…

– Когда будете знать, сообщите моей секретарше, чтобы мы могли планировать нашу работу.

Беатриче швырнула трубку. Она была в ярости, которая затмила даже страх за Мишель, но вскоре снова вернулась к своим мыслям, еще более мрачным, чем прежде.

Кома. Это слово стучало молотом по голове, громко и беспощадно, как громыхают гигантские поршни в старом судовом моторе. Ее бил озноб, словно здесь, в ординаторской, вдруг разразилась полярная зима.

– Выдержишь? – Томас мягко тронул ее за руку.

Взглянув на него, она вспомнила, как часто возмущалась его черствостью, цинизмом и высокомерием. Но то, что она минуту назад услышала от шефа, затмило все эти пороки. Оказывается, Томас Брайтенрайтер способен на искреннее сочувствие и готов помочь в беде. Как она ошибалась в нем!

– Спасибо, – с трудом проговорила Беатриче. – Не знаю, что и сказать…

Он махнул рукой:

– Пустяки. Лучше поторопись. Возьми такси, а то еще врежешься на своей машине в первый попавшийся столб.

Она покачала головой:

– Все будет хорошо.

Беатриче подошла к двери. Каждый ее шаг превратился в пытку. Казалось, сила земного притяжения вдруг возросла в сотни раз. Медсестры, врачи, сиделки, встретившиеся ей в коридоре, словно застыли, окаменели, и сама она двигалась как в замедленной киносъемке, изо всех сил борясь с дикой заторможенностью, которая вдруг сковала все тело. Наконец она добралась до санпропускника.

«Раздевайся, – скомандовала себе Беатриче. – Сейчас ты должна переодеться. Почему все дается с таким трудом? Сейчас, когда каждая минута на счету?»

Стянув с себя бахилы, она бросила их в мусорное ведро. И вдруг вспомнила, что именно здесь немногим более четырех лет назад все и началось. Здесь, в этом помещении, у нее из халата выпал сапфир – один из камней Фатимы. Отсюда он впервые унес ее в загадочное путешествие в Бухару.

Беатриче вздрогнула. Она редко вспоминала о камнях Фатимы и тех двух путешествиях. У нее была тысяча других повседневных забот: успеть вовремя забрать Мишель из детского сада, что-то купить на ужин – словом, все то, о чем постоянно думает каждая работающая одинокая женщина с ребенком. Камни Фатимы вспоминались ей в минуты, когда она блаженно лежала в ванне или, усталая, отдыхала в постели. Иногда она видела их во сне, и тогда одно за другим выплывали воспоминания. Но в ординаторской такого с ней не случалось. Каждый день, собираясь в операционную, она заходила сюда, и ни разу ее не посетила подобная мысль. Почему именно сейчас это ее тревожит? Сейчас, когда надо думать только об одном – о Мишель!

Беатриче сняла операционную одежду, бросив ее в пластиковый мешок. В нижнем белье прошла через вторую дверь в раздевалку, где висели ее вещи – белая блузка и белые брюки. Мысли о первом путешествии не отпускали ее.

Тогда в Бухаре она встретила Али аль-Хусейна[1] – известнейшего в тогдашнем мире врача, и, как бы невероятно это ни звучало, он стал отцом ее Мишель. Ах, если бы он был сейчас рядом с ней – в эту страшную минуту!..

Беатриче вдруг вспомнила, что оставила ключи от машины в ординаторской. Надо бы вернуться, чтобы взять их и сообщить медсестрам, что ее будет замещать Томас. То, что он сегодня сделал для нее, она никогда не забудет. До конца своих дней.

Спустя мгновение Беатриче с удивлением обнаружила, что она уже в отделении. Она не помнила, как сюда добралась. Зайдя в ординаторскую, подошла к шкафу, где висела ее сумка.

– Доктор Хельмер? – Сестра Урсула бросила на нее обеспокоенный взгляд. – Что-нибудь случилось?

– Мне надо уйти, – ответила Беатриче и поразилась, как ровно звучит ее голос – словно она забыла что-то ничего не значащее: пропуск или кошелек с деньгами. – Мне позвонили и сообщили, что дочка в больнице. Доктор Брайтенрайтер останется вместо меня.

Сестра Урсула сочувственно посмотрела на нее. Она тоже была мать, и ее трое сыновей вечно приходили из школы со ссадинами и ушибами.

– Что-нибудь серьезное?

Беатриче покачала головой.

– Пока не знаю.

Спустя некоторое время, сидя за рулем машины, Беатриче взглянула на часы. Было 2 часа 33 минуты. Значит, с того момента, как она позвонила шефу, прошло всего пять минут, но у нее было ощущение, что минуло не меньше часа. Выходит, все произошло намного быстрее, чем ей казалось. Беатриче заметила, что она в больничной одежде. Может, вернуться и переодеться? Правила внутреннего распорядка запрещали покидать территорию больницы в таком виде.

Неважно. Пусть наказывают – ей все равно! Проще заплатить штраф.

Она включила двигатель и выехала с парковки. Пожилой человек на желтом велосипеде вдруг выскочил ей навстречу. Она еле успела затормозить.

«Пожалуй, надо было послушаться Томаса и взять такси», – подумала она, вздохнув с облегчением. Незадачливый велосипедист безмятежно крутил педали, не подозревая, что еще один миг – и его отбросило бы на капот машины.

«Возьми себя в руки, – твердила Беатриче. – Иначе не доберешься до больницы, где лежит Мишель. А она на другом конце города».

Наконец ей удалось отвлечься от тяжелых мыслей о дочке и полностью сконцентрироваться на дороге. Способность сосредоточиться она воспитала в себе в последние годы. Это явилось следствием ее хирургической деятельности. Если ты не в состоянии в половине третьего ночи после двадцатичасового рабочего дня зашить исполосованный ударами ножа желудок, тебе не работать в хирургии.