Маргитка ждала его на обычном месте – у полуразвалившейся могильной плиты, на поросших мхом камнях. В высокой траве дрожали солнечные пятна, по растрескавшимся камням скользили ящерки. Ветер, едва шевеливший листву и прячущиеся в траве незабудки, поднимал выбившиеся из кос Маргитки черные завитки, бросал их на плечи девочки, на лицо. Она терпеливо смахивала их, смотрела на пропадающую в траве, едва заметную тропинку. Илья старался подойти незаметно, но стоило его рубашке мелькнуть в кустах акации, как Маргитка быстро повернулась, вскочила, бросилась к нему. Илья и слова не успел сказать – а она уже ревела дурным голосом у него на груди.

– Илья… Ох, Илья… Ох, боже мой…

– Ну, что ты, дурочка? – тихо сказал он.

Маргитка подняла заплаканное лицо:

– Илья! Ты меня любишь еще? Скажи – любишь еще?

Илья смутился: не любил он таких разговоров. И слов таких не любил, но куда было деваться?

– Конечно, люблю, девочка. Зачем спрашиваешь?

Глаза Маргитки сердитыми колючками уперлись в его лицо.

– А что ты мне вчера наговорил, проклятый? Какими словами называл, а?

– Мало тебе еще. – Илья притянул ее к себе, усадил рядом, на плиту. – Еще раз с Паровозом увижу – совсем убью. Чего ему от тебя надо?

Он хотел пошутить, а Маргитка вдруг вздрогнула, опустила глаза, и даже рука ее, сжимавшая ладонь Ильи, вдруг задрожала так, что он испугался:

– Что с тобой?

Маргитка молчала, закусив губы. Илья смотрел на нее с тревогой. Разом вспомнился вчерашний грозовой вечер, бледность Маргитки, ее ошибки в пляске, застывший взгляд, мрачный Сенька за дальним столиком…

– Скажи, Илья… – вдруг медленно, не глядя на него, начала Маргитка. – Скажи мне… Ты меня вправду убить можешь?

– Одурела? – через силу улыбнулся он.

– Да кто тебя знает, черта бешеного… Сначала зарежешь, потом подумаешь – может, и не надо было.

– Ну, вот еще. – Илья чувствовал, что все эти речи не к добру, и начинал злиться. – Чего стряслось-то? Натворила чего?

Маргитка криво усмехнулась, и Илья испугался по-настоящему. Он еще не видел ее такой. Даже вчера она так не улыбалась.

– Чайори, что случилось? Говори, не трону я тебя! Дочерью клянусь, конями своими клянусь, чтоб они околели, – ничего не сделаю! Ну – говори!

Маргитка молча кивнула несколько раз. Тихо, словно уговаривая саму себя, сказала:

– Ты не думай, я бы тебе в жизни не проболталась, только он, Сенька… Он же не отвяжется теперь. Я думала – один раз, а он…

– Что – один раз? – глухо переспросил Илья.

Маргитка, всхлипнув, закрыла лицо руками, и Илья, как ни старался, так и не сумел оторвать их.

Через четверть часа солнце спряталось за деревьями и между стволами поползли тени. Бледная Маргитка прижимала руки к щекам, в упор, умоляюще смотрела на Илью. Тот сидел, низко опустив голову. Сказать было нечего.

– Илья… – осмелилась Маргитка. – Ну, что ты молчишь? Ну, поколоти меня, если тебе лучше будет. Я – ничего…

– Глупая… – едва сумел выговорить он. – Да… зачем же ты это сделала? Для чего?

– Для тебя… – Маргитка уткнулась лицом в колени, тихо заплакала. – Он, Сенька… он сказал, что жене твоей расскажет и отцу моему… На отца мне плевать, ничего он со мной не сделает, а вот Настька, твоя Настька… Я же тебе тогда клялась, что она ничего не узнает! Что мне делать было, скажи, что?!

Дожил, подумал Илья, закрывая глаза. Докатился. Доигрался, старый черт. Сопливая девчонка тебя от жены бережет. От стыда свело скулы, а Маргитка, как назло, всхлипывала все громче и громче:

– Может, ты думаешь, что я сама хотела… что вру… Да клянусь тебе, я чуть не сдохла, пока до этой «Каторги» растреклятой добрела. Так страшно, такие там рожи ползают, так воняет, что хоть святых выноси! Не знаю, как живая и целая добралась. А Сенька… я же… да меня тошнило от него, наизнанку выворачивало… думала – никогда это не кон…

– Замолчи! – не выдержал Илья.

Маргитка тут же стихла, уставилась на него круглыми от ужаса глазами, и Илья понял – она в самом деле боится его.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Зачем?

– А затем! – заорал он на все кладбище. – Выдумала, безголовая! Да сказала бы мне, я бы от этого Паровоза кости на кости не оставил! Не поглядел бы, что он – первый вор. Сволочь хитрованская! Да разве тебе эти дела решать надо?!

– Не-е-ет! – залилась слезами Маргитка. – Ты бы его зарезал, а тебя за это – в каторгу-у-у… А если бы он тебя-я-я…

– Не твоя печаль! Что я – мальчишка бесштанный? Ножа в руках не держал? Разобрались бы как-нибудь без бабьей юбки! Тьфу, зараза, убью я тебя, ей-богу, убью!

– Ты обещал!!! – заголосила Маргитка, закрываясь обеими руками, и Илье вдруг стало смешно. Ну, чего она боится, дурочка маленькая…

– Поди сюда, – со вздохом сказал он.

Миг – и Маргитка сжалась в дрожащий комок у него на груди, приникла лицом, ладонями, тут же вымочила слезами всю рубаху, зашептала сбивчиво, икая и вздрагивая:

– Илья, сволочь ты этакая… Черт таборный… Да я для тебя еще не то… Все, что хочешь, сделаю! К Настьке твоей в прислуги пойду, лишь бы при тебе… Я знаю, я уже придумала, как нам быть… Бери меня за своего Гришку, я согласна, пусть сватов приводит. Буду ему жена, а тебе – невестка… Никто ничего не узнает, мы с тобой таиться будем, комар носа не подточит…

Илья молчал, гладя спутанные волосы прижавшейся к нему девочки. Ошеломленно думал о том, что в такую кучу он не вляпывался с того дня, как к ним в дом подкинули Дашку. Да какое там… Сейчас хуже! Тогда просто грех случился на стороне, мало ли их было, а тут… Ну, что ты с ней поделаешь?!

– Нет, за Гришку ты не пойдешь.

– Почему? Так же лучше будет! – Маргитка смотрела удивленно, Илья видел – она не притворяется. И поди ей объясни, что так обойтись с собственным сыном даже у него, Ильи Смоляко, совести не хватит. А уж Настьку в такое впрягать…

– Илья, тогда уедем! – Маргитка вдруг вскочила, встала перед ним, прижав руки к груди, – зареванная, с красными пятнами на лице, с прилипшими к щекам волосами. – Уедем, Илья! Едем в твой табор! Клянусь, буду по базарам побираться, буду воровать, буду гадать, никогда не пожалею! Я же цыганка все-таки. Настька этому научилась, и я выучусь. Да выкинь ты ее из головы, она же старая, страшная! Дети взрослые уже, не пропадет она с ними. Не можешь же ты ее любить! А я молодая, я тебе еще десяток детей нарожаю, тебе со мной хорошо будет… Уедем, уйдем! Ты же жизнь моя, Илья! Вся жизнь моя!

Маргитка разрыдалась, повалившись на колени и схватившись за голову. Илья смотрел в землю. В голове стучало, билось в виски только одно: допрыгался.

Неизвестно, как бы он выворачивался на этот раз, если бы Маргитка вдруг не успокоилась. Шмыгнув носом, она старательно вытерла слезы, пригладила волосы. Скосив глаза на Илью, попыталась даже усмехнуться:

– Ладно… черт с тобой. Обещала я, что не буду тебя неволить – и не буду. Живи со своей ведьмой дальше. Только расскажи мне как-нибудь, за что ты ей лицо изрезал. Нешто шлялась от тебя?

– Маргитка!

– Ну, молчу, молчу… – Маргитка села рядом с ним. – Живи с ней. Любишь-то ты меня, правда? Ну, и люби дальше. Меня отец еще не скоро замуж продаст. Да я и не пойду, больно надо. Сразу с моста вниз…

– Не болтай чепухи. – Илья обнял ее за плечи. – И… вот что еще. Если Паровоз к тебе снова с этими разговорами подкатит, сразу меня зови. Сей же минут! Я сам с ним разбираться буду. Поняла?

Маргитка кивнула, утыкаясь носом ему в плечо. Илья поцеловал ее, взял холодную, мокрую от слез ладошку, задрожавшую в его руке. В самом деле, уехать, что ли, с ней? Нельзя ведь так дальше. Никак нельзя. Хочешь не хочешь, а решать что-то надо. Но что тут можно сделать? И как разбирать наломанные им дрова, и куда он денется от Настьки? Семнадцать лет вместе – не шутка, да и в мыслях у него никогда не было уйти от нее, хоть и таскался по бабам в молодости… А кто не таскался? Да ведь девок много, а жена одна, и ведь золотая жена, у кого еще есть такая? Да, все верно, все правильно, но… Маргитка – как с ней? Как он теперь – без нее?

– Господи всемилостивый и милосердный, да не думай ты ни о чем! – вдруг рассвирепела Маргитка, с силой вырываясь у него из-под руки. – Я что, сюда пришла на твою морду грешную любоваться? Смотри, стемнеет скоро. Не думай ни о чем, не жалей! Ну, посмотри ты на меня, сатана проклятая, посмотри ты на меня…

Илья посмотрел. И, как всегда, ему хватило минуты. Розовеющее солнце падало за овраг, откуда-то издалека едва доносился колокольный звон, трещали в траве кузнечики, из-за могильных плит полз туман, Маргитка лежала, закрыв глаза и раскинув руки, в измятой траве, а он, Илья, давно перестал бояться, что кто-нибудь их увидит. Чего бояться? Пропади все пропадом.

Возвращались они, как обычно, порознь. Маргитка, проводив Илью с кладбища, побродила между могилами, зашла в сторожку, поговорила с Никодимом и домой вернулась уже потемну.

Из-под двери комнаты выбивалась полоска света, слышалось сопение, смешки, тихий голос Дашки. Раздосадованная Маргитка с силой пнула дверь. Три десятка лиц повернулись к ней. Маленькая комнатка была забита детьми и молодыми цыганами – сидели на кровати, на подоконниках, на полу и даже в открытом шкафу. Сама Дашка восседала на единственном стуле, держала на коленях пятилетнего брата Ваньку, а у самых ее ног удобно устроился Яшка с неизменной гитарой. Маргитка успела услышать конец фразы: «…и сказала тогда ведьма: не видать тебе больше твоей красавицы Ружи».

Умолкнув, Дашка повернулась на звук открывшейся двери. Маргитка вошла, уткнула кулаки в бока, враждебно сказала:

– Пораззявили рты, детки малые… А ну вон все отсюда! Джан![53] Джан! Живо у меня!

Среди детей пронесся испуганный ропот, кое-кто уже начал подниматься: Маргитки побаивались.

– Сидите, чаворалэ, – негромко приказал Яшка. – Ты что же, холера, здесь командуешь? Не к тебе пришли! Дождешься у меня сейчас, косы на руку накручу и отвожу по полу! Где шлялась целый день, паскуда? Явилась на ночь глядя и гавкаешь?