– Ну, знаете ли, Владислав Чеславыч! – обиженно выпалила она. – Барышнями своими в балетном классе так командуйте, а я…
– Ну, что ты, Маша, – досадливо поморщился Заволоцкий, – у меня в мыслях не было тебя обидеть, и, я уверен, сегодня ты еще станцуешь мне все до конца… но позволь вопрос. Была ли ты в этом сезоне в театре на балете?
– Была, как не быть… – Растерянная Маргитка даже забыла о своей обиде и совсем по-детски затеребила край платка. – На «Лебединое озеро» бегали на Пасху.
– Ну вот, что и требовалось доказать! – удовлетворенно воскликнул Заволоцкий, откидываясь на спинку стула. – Алеша, эти ее па-де-де, эти батманы тебе ничего не напоминают?
– Но не хотите же вы сказать… – медленно начал сочинитель.
– Именно! Именно что хочу сказать! Обычное привнесение балетных па в русскую «Барыню». А зимой она насмотрелась в Петровском парке «Черкесских плясок» и два месяца скакала в ресторане, как балаганный черт. Купечество в восторге – как же, цыганские страсти! А потом были выступления в «Эрмитаже» эфиопской царевны Рузанды, и пожалуйста – эти переплетенные руки и запрокидывания корпуса!
– То есть…
– Манера, мой милый! Манера исполнения, наложенная на танцевальные движения, только и всего. И, заметь, все равно какие движения – балетные, народные, псевдоэфиопские и бог знает какие еще! То же самое, что делают севильские гитаны и румынские лаутары. Я не удивлюсь, если в следующем сезоне наши цыганки запляшут «Танго смерти» – говорят, оно в большой моде в Париже…
Маргитка, видя, что на нее не обращают внимания, надменно задрала подбородок и отошла от стола.
– Змея, а не человек, – пожаловалась она Илье. – Сидит, смотрит, слушает – и все ему не так! И песни не те, и пляски не такие, и двадцать лет назад голоса были, а сейчас – смех один…
Тот только пожал плечами, не поняв из ученого разговора и половины.
– Раз не нравится – чего ходит?
Маргитка фыркнула, что-то ответила, но Илья уже не услышал ее. Потому что в двух шагах, у другого окна, негромко запела Настя.
Он совсем забыл, что жена тоже находится здесь, в этой комнате, в двух шагах от него. Настя стояла лицом к окну, глядя в темный сад, где шуршал дождь. Ее стройная фигура в черном платье казалась статуэткой. Свечи бросали мягкий свет на ее высокую прическу, играли искрами на браслетах. Настя пела вполголоса, явно для себя, но Илья расслышал слова. Давно она это не пела.
Как хочется хоть раз, последний раз поверить,
Не все ли мне равно, что сбудется потом?
Любовь нельзя понять, любовь нельзя измерить,
Ведь там, на дне души, как в омуте речном…
В зале один за другим смолкли разговоры. Илья давно привык к такой реакции на пение жены, но и у него уже побежали мурашки по спине. Дэвла… и откуда в ней это? Понимая, что надо бы подойти и подыграть ей, раз уж все равно все слушают, он не мог сделать ни шагу и лишь стоял и смотрел на стройную и прямую спину Насти, на блеск свечей в ее волосах, на тонкие пальцы, лежащие на подоконнике. Она сама повернулась к нему. Оглядев зал, чуть улыбнулась, взглядом попросила: помогай. Илья хорошо помнил этот романс и сразу же нашел вторую партию. Настя подошла к мужу, встала рядом, и дальше они пели вместе.
Проглянет солнца луч сквозь запертые ставни,
И все еще слегка кружится голова.
По-прежнему звучит наш разговор недавний,
Под струнный перебор звучат твои слова.
Краем глаза Илья увидел светлую дорожку, бегущую по щеке Насти. Он поспешно отвернулся и заметил, что Сенька Паровоз сидит на самом краешке дивана, весь подавшись вперед, и с полуоткрытым ртом слушает романс. Вот-вот, дорогой, с неожиданной гордостью подумал Илья. Это тебе не «Трынди-брынди, ананас». Прибавил дрожи струнам, и голос Насти взлетел к потолку и забился там на такой горькой ноте, что Илья невольно умолк, закрыл глаза. Настька… Ох, Настька… В ноги бы тебе повалиться за все, что было, и за то, что сейчас творится…
Не нужно ничего – ни слов, ни сожалений,
Былого никогда нам больше не вернуть.
Но хочется хоть раз, на несколько мгновений
В речную глубину без страха заглянуть.
Пусть эта даль – туманная, пусть эта глубь —
безмолвная,
Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…
Твои глаза бездонные, слова твои обманные
И эти песни звонкие свели меня с ума.
Романс кончился. Мягко вздохнув, смолкла гитара. Илья стоял опустив голову, боясь встретиться глазами с женой. Он сам не знал, чего боится, но чувствовал: один-единственный Настькин взгляд, и он невесть что сотворит.
В полной тишине с дивана поднялся Сенька Паровоз, быстро перешел комнату, и Илья увидел его изумленное лицо. Сейчас особенно ясно было видно, как еще молод этот знаменитый на всю Москву налетчик. Подойдя к Насте, он уставился на нее в упор. Та, уже успев вытереть слезы, встретила его спокойным ясным взглядом.
– Откуда ты, мать? – с запинкой спросил Сенька. – Я… тебя не видал тут ране.
– Разумеется, не видал, – улыбнулась Настя. – Я здесь в гостях. Зови меня, парень, Настасья Яковлевна.
Она протянула руку. Сенька осторожно взял ее в обе ладони, спросил:
– Можно?.. – И, дождавшись улыбки, неумело поцеловал. Затем, спохватившись, полез в карман, вытащил деньги не считая.
– Вот… Это – тебе. Все тебе. И это…
Смятые ассигнации усыпали подоконник, несколько бумажек упали на пол. Настя кивнула:
– Спасибо, молодец. – И, не поднимая упавших билетов, отошла.
За ассигнациями Сенька нагнулся сам, собрал их все, передал Илье. Он взял не кланяясь, краем глаза увидел бледное, застывшее лицо Маргитки с закушенными губами. Забившись в угол дивана, она ненавидящим взглядом смотрела на Настю.
– Иезус Мария… Настасья Яковлевна? Илья! Вы? Это вы?!
Все в комнате обернулись на этот возглас. Заволоцкий, бледный, с дрожащими губами, утративший свой лениво-презрительный вид, неловко поднимался из-за стола. Выйдя, он устремился к Насте, но на полпути остановился, повернулся к своему спутнику и срывающимся голосом сказал:
– Вот, Алеша… Вот она.
– Та самая?.. – прошептал молодой человек, невольно оглядываясь на висящий над роялем портрет.
А Заволоцкий уже переводил глаза с Ильи на Настю, растерянно улыбался и спрашивал:
– Но… как же так? Откуда? Из каких степей далеких?.. Господи, как я мог не разглядеть, не узнать так долго…
– А вот я вас сразу узнала, Владислав Чеславыч, – спокойно сказала Настя. – Хоть и изменились сильно. Кудри утратили…
– Да что кудри, что кудри, Настасья Яковлевна! – всплеснул руками Заволоцкий, и Илья, удивленно переводящий глаза с жены на барина, только сейчас сообразил, кто находится перед ним.
Мать честная, сто лет прошло… Отчетливо вспомнился ледяной январский вечер, темный зал, отблески свечей, юноша студент, смущенно читающий свои стихи, глаза Насти, совсем девчонки, восхищенно сжавшей руки. Кажется, она тогда первой и закричала: «Надо из этих стихов романс сделать!» И получились «Твои глаза бездонные», и он же, Илья, пел это целый сезон.
– Но, как же вы, Настасья Яковлевна? Куда же вы исчезли? Илья, как ты мог ее увезти из хора? Как мог уехать сам?! Видит бог, такого тенора, как у тебя, я больше не слышал нигде и никогда. Слышишь, Алеша, – нигде и никогда! Клянусь великой тенью Чайковского!
– Не трожьте покойников, Владислав Чеславыч, – проворчал Илья. – Теноров на Москве немерено. Рассказали б лучше, сами-то как?
– Да что я… – Заволоцкий отвечал Илье, но не отрываясь смотрел на Настю, и она улыбалась ему глазами. – Что я… В молодости все казалось ветерком, столько было надежд и чаяний, столько прожектов, и вот… Извольте видеть: учитель бальных танцев. Попутно сотрудничаю в «Московском листке» вот с этой юной надеждой отечественной журналистики.
– Да что ж тут плохого? – Настя опустилась на стул, жестом пригласила Заволоцкого сесть рядом. – Это ведь дело, барышень обучать. И в газету писать тоже нужно, если с умом. А стихов больше не сочиняете?
– Ушли вы – и ушло вдохновение, – серьезно сказал Заволоцкий. – Поверьте, как только вы скрылись из Москвы, не смог выжать из себя ни строчки. Даже в университете в Татьянин день. Не так давно видел в магазине ноты нашего с вами романса, который вы только что пели. Разумеется, стоит имя другого автора, название – «Твои глаза зеленые», отчасти изменен текст… Купил, как воспоминание о буйной юности. Пылится теперь на полке. А как Илья его пел, боже праведный!
– Он и сейчас не хуже поет, – сказала Настя, и Илью поразила нежность, скользнувшая в ее голосе.
Он невольно взглянул на жену, поймал ее улыбку. Притворно нахмурившись, спросил:
– Нэ, со – мангэ тэ багав ваш лэскэ?[46]
– Сбага,[47] Илья, – неожиданно ответил вместо Насти Заволоцкий, и Илья, смутившись, сообразил, что все студенты маслишинской развалюхи вполне сносно изъяснялись по-цыгански.
– Простите, Владислав Чеславыч… Не забыли романэс?[48]
– Кое-что помню. Я ведь часто бываю здесь и в других хорах, занимаюсь изучением цыганского искусства. Но что обо мне! Ты спой, пожалуйста. Мой друг такого, ручаюсь, никогда не слышал… да и не услышит более. Илья, ради бога, «Отойди, не гляди» вместе с Настасьей Яковлевной! Алеша, иди немедленно сюда!
Но тот уже и сам торопливо подошел, сел верхом на стул и совсем по-детски опустил голову на кулаки. Настя положила руку на гриф гитары мужа. Илья вздохнул и взял аккорд. Перед тем как начать петь, покосился на диван и увидел, что ни Маргитки, ни Сеньки Паровоза нет в комнате.
На улице шел дождь. Невидимые капли барабанили по листьям, тихое шуршание наполняло ночной воздух, мокрая трава блестела в свете окон. Стоя на крыльце, Маргитка куталась в шаль, с болезненной гримасой вслушивалась в поющие голоса.
– Поет, проклятый… С ней поет! С ней!
– А ты чего хотела? – Стоящий рядом Паровоз вытер мокрое от дождя лицо, усмехнулся. – Она ему жена, а ты кто?
"Сердце дикарки" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сердце дикарки". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сердце дикарки" друзьям в соцсетях.