– Да боже ты мой, радость-то какая! Семен Перфильич, солнце мое непотухающее, вот не ждала! Думала уж, позабыл ты свою Машку, Семен Перфильич, свет мой, позабросил…
В ее голосе зазвенели самые настоящие слезы, и Илья в который раз поразился: ну и артистка! Если бы не видел, как она тогда на Сухаревке посылала этого Сеньку ко всем чертям, – подумал бы, что она по нем ночей не спит.
Сенька вскочил как поджаренный, забыв про своих «господ-сочинителей»:
– Машка! Тебя позабыть! А ну-ка, иди ко мне, иди сюда! – Он взлетел по лестнице, прыгая через три ступеньки. – Позволь-ка ручку…
– А целуй обе! – милостиво разрешила Маргитка, протягивая руки ладонями вниз.
Сенька поочередно приложил их к губам, а затем легко подхватил девчонку и понес вниз. Проходя мимо Митро, весело подмигнул:
– Не в обиде, Дмитрий Трофимыч?
– Да бог с тобой, Семен Перфильич… Была бы девка рада… – равнодушно буркнул Митро, но в глазах его скакали веселые чертики.
Внизу Маргитка вырвалась:
– А ну пусти… Пусти, говорю, по порядку же все надо! Эй, бокал мне! Вина! Живо!
Не попросила – приказала, но откуда-то в ту же минуту появилась серебряная чарка на покрытом шалью подносе. Взяв поднос в руку и подбоченившись, Маргитка запела «величальную»:
Как цветок душистый аромат разносит…
Хор подхватил. Следя за Маргиткой, Илья краем глаза заметил, что по лестнице медленно спускается Дашка с гитарой в руке. Нахмурившись, он отошел к жене:
– Зачем ты ее разбудила? Без нее обошлись бы, пусть бы спала.
– Я не будила, – удивленно отозвалась Настя. – Это, верно, Маргитка, они же в одной комнате спят.
Илья быстро подошел к лестнице, протянул дочери руку, но та уже уверенно спустилась сама и, присев на ступеньку, начала настраивать гитару. Маргитка, уже закончившая величать, заметила ее:
– Э, Дашка, иди сюда! Это, господа, моя сестра троюродная из Оскола, Дарья Ильинишна, прошу любить и жаловать. Сейчас мы с ней вам петь станем!
Сенька взглянул на Дашку, и взгляд его стал растерянным, когда он заметил ее немигающие глаза. Наклонившись к Маргитке, он тихо спросил что-то, та кивнула. Быстро подойдя к Дашке, села рядом с ней на ступеньку лестницы, зашептала ей на ухо. Дашка молча взяла аккорд на гитаре, и девушки вдвоем запели «Успокой меня, неспокойного».
С первых же нот Илья убедился, что Маргитка сделала большую ошибку, решившись петь в дуэте с Дашкой. И хотя Дашка старалась как могла придержать свой голос и даже нарочно понижала его на самых сильных нотах, все равно было ясно, кто из них певица, а кто – так, изображает из себя таковую. Маргитка хмурилась, морщила нос и, наконец, прямо посередине песни решительно сказала:
– Так, все!
Дашка умолкла, пожала плечами. Маргитка расхохоталась на весь зал:
– Хватит, говорю, тоску разводить! Господа повеселиться приехали, тоску разогнать, а мы тут воем, как шавки на луну… Эй, Яшка! Гришка! Петя! Давайте нашу переулошную, Семена Перфильича любимую!
Молодые гитаристы с готовностью сорвались с места. Еще не успели вступить гитары, а Маргитка уже запела, уперев кулаки в бока и откидываясь назад, глядя прямо в лицо Паровоза зелеными недобрыми глазами:
Разгулялись-разыгрались в огороде свиньи,
Сенька спит себе на крыше, я – на пианине!
Трынди-брынди, ананас, красная калина,
Не поет давно у нас девочка Марина!
– Это еще что? – изумленно спросил Илья у Митро. Тот в ответ пожал плечами, невесело усмехнулся:
– Вот такое теперь поем, морэ… Ей-богу, иногда как вспомнишь, как Настька со Стешкой на два голоса «Не шумите, ветры буйные» или «Не смущай» выводили, просто сердце кровью обливается! А что поделать? Каков спрос, таков и товар…
Илья только махнул рукой. Автоматически продолжая наигрывать на гитаре нехитрую мелодию, глядел на то, как Маргитка бросается в пляску и, разошедшись, бьет дробушки по-русски, выставив вперед острые локти и блестя зубами.
Моя теща по хозяйству сильно беспокоится,
Цельный день козла доила, а козел не доится!
Паровоз смотрел на нее, улыбался все шире… и вдруг сорвался с места, как пружина, взвился в пляске, завертелся вокруг Маргитки, дробя каблуками пол. Цыгане хором подхватили припев незамысловатой песенки:
Трынди-брынди, ананас, красная калина,
Не поет давно у нас девочка Марина!
Под конец пляски Сенька схватил Маргитку на руки, вместе с ней повалился на диван, поцеловал под сумасшедший хохот девчонки, и у Ильи еще сильнее заскреблось под сердцем. Понимая, что думает глупости, что девчонка старается для хора, делает деньги, что даром ей не нужен этот Сенька, он все-таки не мог избавиться от непонятной досады. Чтобы не смотреть на обнимающуюся с Паровозом Маргитку, Илья отошел к окну, сел на подоконник. От нечего делать принялся разглядывать «господ-сочинителей», не принимающих участия в веселье и о чем-то тихо разговаривающих за столом. Вернее, говорил один из них, тот, что был помоложе, с буйной шевелюрой рыжеватых волос и голубыми навыкат, как у лягушонка, глазами. Записная книжка лежала, раскрытая и забытая, перед ним, а карандашом молодой человек размахивал, как дирижерской палочкой.
– А вы отговаривали меня сюда идти, Владислав Чеславыч! Я всегда говорил, что цыгане – это чудо нашей эпохи. И прелесть что за девушка эта Маша! Живая, удивительная, влюблена в нашего героя…
– И не удивительная, и не влюблена, – брюзгливо перебил его собеседник, человек лет сорока с острым лицом, сильно испещренным морщинами, и лысиной, проглядывающей в гриве темных, зачесанных назад волос. – Не быть тебе вторым Толстым, мой друг, слишком ты восторжен. Покажи этой Маше сотенный билет – и она тебе изобразит еще не такую вселенскую страсть.
– Вы циник, Заволоцкий, – со вздохом заметил молодой человек. – Но согласитесь хотя бы, что эти песни, эти пляски египетские – необыкновенны! Право, ничто не умеет так растеребить души, как цыганская песня. Вот вы упомянули Толстого, а Лев Николаевич и сам писал, что ни одной музыки в России не любили так, как цыганскую…
– Лев Николаевич, Алеша, тоже человек и тоже может говорить глупости, – раздраженно возразил Заволоцкий. – Я, слава богу, двадцать лет занимаюсь теорией музыки. И могу утверждать со всей определенностью, что никакой цыганской песни и никакого цыганского танца нет и не было. И не только в России, но и во всем мире.
– Не кощунствуйте, Заволоцкий! – сердито сказал сочинитель. – Всему есть предел. Обоснуйте хотя бы ваше чудовищное предположение.
– Извольте. – Заволоцкий, не поворачиваясь, указал в сторону сидящей на диване с Паровозом Маргитки. – Пять минут назад эта ваша египетская богиня пела «Успокой меня, неспокойного». Давай спросим кого угодно из хора. Да вот хоть этого… Любезный, подойди-ка! – обратился он к Илье, с растущим интересом прислушивающемуся к разговору.
Тот быстро спрыгнул с подоконника:
– Что угодно вашей милости?
– Скажи-ка, друг, «Успокой меня, неспокойного» – цыганская песня?
– А как же?! – поразился Илья, не раз слышавший этот романс еще во времена своей молодости от хоровых цыганок. – Самая что ни на есть!
– Уверен ли ты в этом?
– Да ее еще моя прабабка пела! – не моргнув глазом заявил Илья.
– Ну вот тебе, Алеша, – пожал острыми плечами Заволоцкий. – А если ты помнишь университетский курс литературы, «Успокой меня, неспокойного» есть сочинение Дениса Давыдова. Бравый гусар сочинил романс, показал цыганам, те его с удовольствием запели, и через полвека – пожалуйста, цыганская песня. Давеча захожу в нотный магазин на Кузнецком, прошу показать новинки, передо мной гордо выкладывают «Сборник цыганских песен». Беру, читаю – и что же? «Кашка манная», «Не стой передо мною», «Калинка», «Не целуй, брось» – все русские стихи, все русские песни… Третьего дня слушал Вяльцеву в «Эрмитаже». Объявляют цыганский вальс «Струны уныло звучат». Таскин берет вступление, Анастасия Дмитриевна – дыхание, зал замирает и… «Хотел бы в увлеченьи к груди твоей прильнуть и в этом упоеньи умчаться в дальний путь»! Мало того, что текст сам по себе пошлейший, сочиненный приказчиком из Охотного ряда! Но чего же, скажи мне, в этих виршах цыганского?! Даже «Шэл мэ вэрсты», которые с таким успехом поют в «Стрельне», даже это – и то просто переложение «Сто я верст, молодец, прошел», всем известной русской песни! Цыгане поют то, что от них хотят слышать, только и всего.
Видно было, что молодой человек несколько сбит с толку. Он растерянно рисовал кривые рожицы на полях записной книжки и тер кулаком лоб. Илья, тоже озадаченный, снова сел на подоконник и, радуясь тому, что о нем забыли, продолжал слушать спор.
– Н-ну, предположим… Допустим… – Алексей Петрович пририсовал одной из рожиц рожки и отложил карандаш. – А что вы еще говорили по поводу пляски, которой якобы тоже не существует? Как же это тогда у Лескова?
– Да оставь ты в покое классиков, Алеша! Такие же Владимиры Ленские, как и ты… Марья Дмитриевна! Марья Дмитриевна, нельзя ли тебя на минуточку? – позвал Заволоцкий, и Илья, повернувшись, убедился, что «Марья Дмитриевна» – это не кто иная, как Маргитка, с невероятной важностью подошедшая к столу.
Сенька с дивана, улыбаясь, наблюдал за ней.
– Что изволите, Владислав Чеславыч? – с улыбкой спросила Маргитка, опираясь рукой о столешницу.
Тот невольно улыбнулся ей в ответ:
– Видишь ли, Маша, у нас тут профессиональный спор. Не покажешь ли ты начало своей «венгерки» – то, как ты танцуешь в ресторане, медленную часть?
– Для вас всегда с удовольствием, – церемонно поклонилась Маргитка. – Эй, кто там есть? Илья Григорьич, подыграй-ка!
Она взглянула на Илью смеющимися глазами, повела плечами и, не дожидаясь аккомпанемента, пошла плясать.
Илья видел эту ее пляску сотни раз. И в ресторане, на сверкающем паркете, и на кладбище, когда она кружилась, босая, по траве, и дома, среди цыган. И всякий раз сладкий вздох замирал в горле, когда он смотрел на эти плавно поднимающиеся, как крылья, руки, эту тонкую талию, этот узкий мысок туфельки, скользящий под подолом. Он чуть было не выругался от возмущения, когда прямо посреди пляски Заволоцкий резко сказал: «Спасибо, довольно» – и Маргитка застыла с поднятыми руками.
"Сердце дикарки" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сердце дикарки". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сердце дикарки" друзьям в соцсетях.