Айлин Даймонд - Сердолик без оправы

— А на кого еще? — невинным тоном поинтересовалась Аннабел, выбираясь с рюкзаком в руках. — Неужели на этих республиканцев?

— Ну, ты же знаешь, — ядовито ответила мать, поднимавшаяся вслед за ней на веранду дома. — Ведь Огден Хакен — Президент лиги милосердия!

— Да, я не забыла этого твоего определения, — машинально ответила Аннабел, радостно вдыхая знакомые ароматы кофе, восковой мастики для паркета и ванильного печенья, заново вникая в атмосферу дома, основательно позабытую за две недели. — Но я думала, что ты от него отказалась.

— Увы, мне довелось убедиться в его верности, — раздраженно подтвердила Джоан. — Именно так мистер Хакен повел себя с некоей представительницей этих республиканцев. Она, видишь ли, одинокая безработная мать, пособия ей не хватает, она нуждается в помощи! Огден, ясное дело, принялся помогать, да так энергично, что ничего не оставалось, как прекратить с ним общение. Я не могла стерпеть измены общему делу! Впрочем, это теперь неважно. Прости, дорогая, я очень спешу.

Крепко сжав губы, высокопринципиальная леди громко хлопнула дверью кабинета, оставив дочь наедине с новыми мыслями и чувствами.

Ох, зря, видно, завела я этот разговор, думала Аннабел, совершая в любимой комнате преображение горной туристки в домашнюю девочку. Но кто бы мог ожидать такого развития событий? От мертвой хватки Джоан Кловер еще никто не уходил.

Но, с другой стороны, рассуждала Аннабел, устало упав в любимое кресло и озирая знакомые стены, чего можно было еще ожидать от Огдена Хакена, доброго Огдена, который никогда никому ни в чем не откажет?

Доброта Хакена вдруг открылась с другой стороны. Гораздо менее приятной, чем та, к которой Аннабел успела привыкнуть.

Все это значит, решила она, вставая с кресла, что добрый мистер Огден Хакен отрекся от Джоан Кловер так же легко и быстро, как до этого отрекся от Кловер-младшей под прессом Кловер-старшей. Как отречется от обладательницы недостаточного пособия по безработице, когда в лацканы его безупречного костюма вцепится следующая жертва мировой несправедливости.

Аннабел помрачнела и рывком открыла дверь в ванную. Напоследок оглянулась на фотографии.

Папочка и знаменитый горный восходитель наконец-то дождались возвращения заблудшей дочери и поклонницы. Красавчик Бобби, как ни в чем не бывало, продолжал жизнерадостно скалить зубы.

И на эту троицу Аннабел вдруг взглянула по-новому. Смывая под теплым душем следы долгого бурного путешествия, она ловила себя на новом чувстве — равенства с такими бравыми людьми, как отец и альпинист-одиночка. А Бобби стал попросту смешон. После нежданно свалившейся с неба сказочной поездки весь тинейджерский инфантилизм исчез начисто.

— Вот я и повзрослела, — философски произнесла Аннабел, облачаясь в домашние одежды.

Не без удовольствия отметив, как свободны стали в поясе легкие бриджи, она неторопливо сушила и расчесывала значительно высветлившиеся на горном солнце волосы и гордо разглядывала в огромное настенное зеркало загорелую постройневшую крепкую красотку, в изящной палевой блузке.

Только вот веки чуть-чуть припухли, озабоченно подумала она, приблизив лицо к зеркалу. И какая-то странная зеленоватость вот тут, у губ. Ну, это просто усталость. Высплюсь — пройдет.

Бодрым шагом Аннабел вернулась в комнату, энергично отвесила пару приветственных тумаков упругому кожаному болвану и с новой радостью почувствовала возросшую силу рук, крепость всего тела.

— Да, мистер Кловер! — заявила она портрету. — Ваша дочь времени даром не теряла! Теперь мне нипочем любые горы, я знаю, что это такое!

И перевела взгляд на соседа на постере. Значит, это там, в тех самых горах, осталась твоя возлюбленная? И ты с тех пор ищешь ее? Или бродишь, вспоминая ее каждый час? И не она ли хранит тебя от лавин, камнепадов и гроз?

На безмолвные вопросы альпинист отвечал взглядом согласия. В его глазах за мужественностью и упорством скрывалась грусть. Вернее, тоска. По той, ушедшей, в честь которой он продолжал совершать свои подвиги.

Потом Аннабел взглянула на жизнерадостного Бобби. Поглядела, усмехнулась и решительным движением разорвала картинку на четыре части. Скомкала и выбросила в мусорную корзину.

Теперь я знаю, чей портрет займет его место, Радостно пообещала она самой себе. Как жаль, что я не догадалась захватить фотокамеру! Да, ведь он сказал, что уволится… Значит, и на новом буклете его не будет. Ничего. Пусть не будет картинки. Лучше всяких картинок живой, милый, любимый Гарри! Скорей бы он приехал! Сколько осталось ждать? Наконец-то он увидит моих любимцев, увидит этот гранитный осколок, эти постеры на каждой стене и окончательно поймет, что выбрал себе достойную подругу! Боже мой, когда же он приедет?..

Наконец, устав от впечатлений и мыслей, Аннабел сладостно растянулась на заждавшейся девичьей кровати и мгновенно уснула.

Пробудилась почти к вечеру. Вышла в гостиную, прислушалась. В доме было тихо. Она подошла к двери материнского кабинета. За стеной не слышалось ни малейшего движения. Аннабел решительно открыла дверь.

Она сама бы не могла сказать, что заставило ее войти. Внезапный порыв — пожалеть мать, которая ради будущего счастья решилась на такую жертву, как добровольно отпустить дочь в опасные горы? Или такое же внезапное желание рассказать обо всем, что с нею произошло в этих горах? Но, может быть, мать испугается, устроит грандиозный скандал и больше никогда никуда ее не отпустит?

Но ни одно из намерений и страхов не оправдалось. Кабинет был пуст. Джоан Кловер не было дома.

В столовой, на привычном Аннабел месте, стояли на столе заботливо накрытые блюда, а на пустой тарелке лежала записка. Твердым красивым почерком матери было написано:

Сообразив, что впереди ее ожидают две недели тишины и покоя, Аннабел пришла в полный восторг. Заодно как следует разберемся с добрым мистером О.Х., пообещала она отложенной подальше записке, жадно срывая крышки и салфетки с поджидавших яств.

Все оставшиеся часы законного отдыха прошли в самых приятных занятиях — еде, болтовне по телефону с подружками, просмотре электронных писем от знакомых и чтении дружественных блогов. И лишь взглянув в окно, за которым черным маревом колыхалась ночь, Аннабел спохватилась и кинулась в постель.

Но не прошло и получаса, как с отчетливостью проявились две истины: что сегодня гарантирована бессонница и что Огден Хакен предал мать.

Она сама не понимала, почему второе соображение так больно поразило ее. Днем бескрайнее добродушие Хакена выглядело почти нормально.

Наверное потому, что я в него все-таки никогда не была влюблена, размышляла Аннабел, закинув руки за голову и мрачно следя за перемещением большой яркой звезды в безлунном черном небе. Но маму… маму жалко.

Любила ли она его? Любил ли он ее? Да и любил ли он Аннабел? Аннабел впервые задумалась о том, что любовь может быть преходящей. Как это может быть? Как может быть, что еще вчера не отрывал от тебя глаз, а сегодня не можешь поймать и малейший взгляд? Вчера еще тебя било током от прикосновения его ладони, а сегодня рука — это просто рука, и больше ничего.

Как уживаются эти две вещи? — мучилась Аннабел, без сна ворочаясь с боку на бок всю бесконечно долгую ночь. Когда происходит разрыв с минувшим мгновением? Почему оно больше не повторяется? Куда уходит любовь? Может, просто вянет, как цветок, за которым не ухаживают: раз посадили, значит, так и будет расти, вечно?

Под утро Аннабел вынесла вердикт: любовь — это такое же вечно слабое, нуждающееся в уходе и присмотре существо, как цветок, как ребенок, который никогда не вырастет.

Ребенок… Гарри… Эти два слова вызвали томительно-сладкое ощущение ожидаемого счастья, которое блаженно засыпающая Аннабел не успела доосознать.

Возвращение домой всегда радует. Возвращение с гор на равнину создает новый контраст и вызывает новые ощущения. А возвращение с обретенной любовью превращает обыденность в сказку. И Аннабел, проснувшись в тихом, привычном домашнем уюте, первым делом вспомнила последние вечерние ощущения. Радость вспыхнула в душе с новой силой и вызвала такую эйфорию, что ее хватило и на бодрый поединок с боксерским чучелом в качестве утренней зарядки, и на звонок мямле, растяпе и неудачнику в одном флаконе.

Звонким голосом Аннабел сообщила мистеру Хакену о своем явлении и готовности принять дела. Огден откликнулся с привычной услужливостью. Через пару часов Аннабел уже сидела в офисе и, выслушав всю положенную гамму комплиментов от коллег, энергично наводила порядок в файлах, перемежая деловой разговор с воспоминаниями о веселой горной прогулке. Огден сидел рядом, объясняя изменения в порядке работы. Оба тщательно избегали какого-либо упоминания о миссис Джоан Кловер.

Аннабел была рада, что может спокойно войти в прежний ритм без прежнего давления со стороны мамочки, да еще усиленного новыми неприятностями. Вспоминая о них, она бросала быстрый взгляд на Огдена, пытаясь понять, что он чувствует. Рад или не рад, что оказался вне зоны досягаемости для мисс и миссис Кловер? И всякий раз казалось, что не рад.

К вечеру, когда Огдену уже решительно нечего было делать в офисе, вместо того чтобы попрощаться, он все сидел и сидел, перебирая папки с инструкциями, и то и дело заводил разговоры, мешая Аннабел сосредоточиться на выяснении путаницы в информационных досье на участников предвыборной кампании. Наконец Аннабел, не удержавшись, с досадой произнесла: