— Повезло. А сама откуда?

Снова вздохнула. Сколько раз уж отвечала на этот вопрос?

— Красноярский край, Енисейский район. Вам-то что? — с вызовом спросила. Леня усмехнулся. Я не видела, поняла по голосу:

— Да ничего. Просто спросил.

Он подвинул вперед ручку, которая разделяла наши сиденья, и вдруг переместил ладонь мне на колено. Я даже сразу не поняла, что случилось, а потом застыла. Кровь бросилась мне в лицо. Жаром запылали щеки. Сафрон… Его рука была горячая, жилистая, шершавая. Грубая. И голос… Голос уверенного в себе человека, который знает, что добьется своего. «Одной тебе не справиться, ты выйдешь за меня».

Когда в груди больше не осталось воздуха, я резко отбросила руку Лени, отшвырнула ее подальше, как тушку убитой мыши.

— Ну, ты чего, милашка? — снова усмехнулся он.

— Что вы себе позволяете?! — возмутилась я. — А еще приличный человек! У вас так принято в городе?

— Ладно, ладно, не истери! Может, ты мне понравилась.

— А если вы мне не нравитесь?!

— Ты такая переборчивая? У тебя в деревне лучше парни?

Он откровенно издевался надо мной. Ухмылялся так гадко, что захотелось вдарить его дрыном по морде. Жаль, дрына нет, как тогда, с Сафроном… Ничего, если полезет еще раз, вмажу сумкой, там два красивых камешка, которые я подобрала на набережной неделю назад.

Но Леня больше попыток не предпринимал. Он молча рулил, став серьезным, молчал и смотрел на дорогу. А я кусала губы. Зачем он все это делал? Зачем сказал, что я ему понравилась? Я не понимала. Сафрона я понимала. Ему мать велела ко мне присмотреться еще несколько лет назад, он и присматривался: то подарок пришлет с младшим, то воду из колодца поможет вытянуть. А отец после похорон моего тяти приходил к мамке. Говорил с ней долго, один на один, меня выгнали в сени. Но я подслушала, не будь дура. Речь шла о сватовстве. Мол, и хозяйка я хорошая, и собой неплоха, и детей, даст Бог, рожу много. Перестарок, конечно, к восемнадцати годам иду, но зато послушная и молчаливая, а еще благодарна буду их семье, что возьмут меня в таком возрасте, сироту.

Мамка тогда молчала, все за сердце держалась, черная с лица сидела… Только мужа в землю положила, а тут и дочь забрать хотят. Чтобы помочь, но все же забрать. Только вечером заговорила со мной о Сафроне. Спросила — люблю ли, хочу ли замуж…

Мы с мамкой всегда говорили по душам. Чего таиться? Секретов у нас не было. Вот я и сказала ей — не знаю, ничего не чувствую к этому парню, да и замуж пока не тороплюсь. А хозяйство… Справимся вдвоем, а в покос наймем мужика из деревни за пару ягнят и кроличьи шкурки. На том и порешили. А потом и мамку Господь прибрал к себе… Кроме Сафрона, ко мне никто не сватался, писаной красавицей я никогда не была, да и на посиделки, на вечерки не ходила. Поэтому слова Лени меня удивили. Неужели в Питере девушек нет красивых? Че ко мне лезть-то?

— Эй, очнись, приехали.

Я вздрогнула от неожиданности. Тьфу, напугал. Нельзя так погружаться в свои мысли, надо отбросить прошлое и жить настоящим. Кивнула Лене и отстегнула ремень:

— Спасибо, что подвезли. Прощайте.

Он схватил меня за руку, удерживая:

— Да подожди ты, чего скачешь! Вот психанутая!

Я глянула ему в глаза. Там мелькнула усмешка и пропала. Леня достал из кармана пиджака коричневый бумажник, а из бумажника — купюру в тысячу рублей. Протянул мне:

— Держи, это от Вадима Петровича, за то, что привезла его домой в целости.

Несколько секунд я смотрела на голубенькую бумажку, а в голове крутилась мысль

— есть в этой ситуации что-то неправильное, некрасивое. А вот что — кто его знает. Мне вдруг стало противно, и я осознала, что почувствовал мальчишка на остановке, когда не хотел брать мои деньги. Я же не за тысячу рублей старалась! А они не поняли, эти двое. Тьфу!

— Мне бы хватило и простого «спасибо», — с достоинством отвела его руку и в последний раз взглянула в голубые глаза. — Только никто мне его не сказал. Прощайте.

И все же выскочила из машины, пока Леня не решил снова меня удержать. Пошла прочь, к дому, так быстро, как только могла, чуть ли не побежала. Хоть бы не погнался за мной! Не хочу я больше их видеть — ни его, ни Вадима Петровича.

В холле я прошла мимо консьержа, с которым уже здоровалась утром, а он только проводил меня взглядом. Что на мне, цветы нарисованы, или что другое? Глянула в зеркало, висевшее сбоку от лестницы. Уж лучше бы цветы, право слово! А так — обычная девчонка, скуластая, глазастая, нос картошкой, рот большой. Коса заплетена до пояса, да слабо, вон — прядки торчат из-за ушей… И главное — невзрачная вся какая-то, губы блеклые, глаза серые, волосы неопределенного светлого цвета. Да уж, красота, хоть стой хоть падай! Врать Леня не умеет, что даже странно. Все они неискренние здесь, в городе. Думают, что ложь их спасет или поможет чем-то. А ложь только дальше загоняет душу в ад. Я не превращусь в городскую. Ни за что на свете! Не дождетесь!

Глава 5. Предложение на вес золота

7 сентября

— Я никак не могу понять… Это же надо умудриться быть уволенной с трех работ за три дня!

Тетя выглядела раздраженной, ковыряясь вилкой в рагу. Катерина поставила перед ней кувшинчик с соусом и заметила вполголоса:

— Смысл обеда состоит в том, чтобы еду доносить до рта.

— Ты хоть не нервируй меня! — вспыхнула тетка. — Васса! Скажи мне, как можно накосячить при уборке холла гостиницы? Как?

Я вжала голову в плечи. Мне было стыдно, очень стыдно. Тетя с Катериной изо всех сил старались пристроить меня на работу, а я только ошибалась, делала все не так. Ну, перепутала средства для мытья полов. Вместо того, чтобы весело блестеть, как зеркало, они стали матовыми. А что я, виновата, что ли, что оба средства в одинаковых бутылках и отличаются только мелкими надписями на английском? Да и не учила я английского, откуда мне знать, что такое «mat» и «brilliant»? А в гостинице… Мне дали в руки шланг от пылесоса, сказали все пропылесосить отсюда и досюда, а, как включать и выключать, не показали. И кнопок там было с десяток. В общем, я по старинке, веничком… Администратор увидала, разоралась громче болотной выпи и выгнала. Зато на третьей работе я не косячила. Просто нас было четверо на одно место, и выбрали не меня.

Но от этого не легче. Теткин гнев прошел, но лучше бы она гневалась, а не спрашивала вот так, в пустоту. Что я могу ответить? «Простите, тетя». Так уже говорила. А больше ничего в голову не приходило. Я исправлюсь, честное слово… Я научусь… Кто бы подсказал только. А то они все требуют, а подсказывать не хотят.

— У меня есть для тебя последнее место, — задумчиво произнесла тетка, отправив в рот небольшую порцию овощного рагу. — На этот раз действительно последнее.

Я тут же воспрянула духом, а Катерина съязвила:

— Нет уж, знаю я вас, Аделаида Марковна! Если она и там не подойдет, приставите ее ко мне помогать, а мне один только паркет в гостиной сколько нервов стоил!

— Катерина, молчи. В память о сестре, ушедшей от нас так рано, я обязана позаботиться о племяннице, — твердо ответила тетка.

— Тетя Ада, я вам очень благодарна, — пискнула я робко. — Я не подведу вас больше.

— Прошу тебя, Васса, заклинаю, не зови меня так, — неприязненно откликнулась та. — Надеюсь, что не подведешь. С уборкой не прокатило, попробуем тебя пристроить к животным. Лошадей знаешь?

Я кивнула. С лошадями у меня всегда находился общий язык, как и с собаками. Воодушевленная предстоящей работой, я быстро расправилась со своей порцией рагу. Тетка промокнула рот белой салфеточкой и велела Катерине:

— Пойду звонить Арнольду с конюшни, а ты мне подай чай в гостиную.

И выплыла из кухни, запахнув просторный домашний халат в огромные красные цветы. Я только вздохнула:

— Ну почему я все делаю не так, как надо…

— Ладно тебе страдать! — резко громыхнула Катерина. — Иди вон посуду сложи в посудомойку. Этому я тебя уже научила.

Научила, точно. Я собрала тарелки, выскребла остатки пищи в мусорку и принялась расставлять по выемкам в решетке машины. В этот момент и раздался звонок в дверь.

Катерина вытерла руки о полотенечко, пошла в прихожую открывать. Мне это было неинтересно — я как раз пыхтела, пытаясь вместить в маленькую посудомойку семь чашек из-под кофе и чая. Дядя Костя пил очень много чая, поэтому его кружки скапливались на столе кабинета, и два раза в день Катерина на цыпочках прокрадывалась к профессору, чтобы забрать их и вымыть. Но знакомый голос из коридора заставил меня застыть.

— Добрый день, могу я видеть Аделаиду Марковну Рубинштейн?

Я не могла поверить своим ушам. Вадим Петрович? Что он тут делает? Стараясь не шуметь, я закрыла машину и подошла к двери, выглянула в прихожую. Ух ты! Милосердный Боже! Выбритый, выглаженный, весь лощеный и серьезный, мой недавний алкоголик выглядел, как будто только сейчас его фотографировали на обложку журнала. Костюм с иголочки, галстук, начищенные ботинки, прическа… И лицо — строгое, закрытое ото всех, ничего на нем не разобрать. За его спиной маячил Леня с бумажным пакетом и букетом длинных белых роз, упакованных в целлофан. Я смотрела на них из своего укрытия, широко раскрыв глаза, а Катерина, видно, сразу приметив, какой важный господин пришел к ним, вежливо пригласила войти и спросила:

— Как мне о вас доложить?

Вадим Петрович полез в карман пиджака и достал бумажник, из которого вынул прямоугольник из плотной бумаги:

— Вот, пожалуйста.

Катерина кивнула, жестом указав на жесткое кожаное кресло у стены, которое служило всем обитателям дома для обувания, и поспешила в гостиную. Я же спряталась еще больше, стараясь не двигаться. Интересно, для чего Вадим Петрович пришел к тетке? Уж не из-за меня ли? Да нет. Быть того не может. Вон, цветы… Может, он с моей тетей знаком? Может, он даже за ней ухаживает? Он способен. Не знаю, почему, но мне показалось, что он бабник.