— Меган, — сказал он, сжимая ее руку. — Ребенок обязательно родится. С ребенком будет все в порядке.

И ее глаза вновь наполнились слезами — на этот раз горячими слезами благодарности, и она даже не пыталась их смахнуть. Оказывается, ей так давно хотелось услышать, что ее ребенок будет жить! Но в то же время она себя предостерегла: это нехорошо! Совсем нехорошо: сперва забеременеть, а затем решиться продолжать отношения с виновником этой беременности. Ни к чему хорошему это не приведет.

С какой стороны ни посмотри, подобный путь ведет в тупик.

Меган вместе с сестрами уже выходила из госпиталя, как вдруг в фойе встретила своего лечащего гинеколога. Как всегда, стоило мистеру Стюарту появиться на публике, как вокруг него тут же начиналось какое-то движение и поднимался шум. Словно он был не гинекологом, а поп-звездой.

Медсестра в регистратуре смотрела на него с откровенным обожанием. Две акушерки так и шныряли рядом с ним, хихикая и шушукаясь, надеясь, что он обратит на них внимание. Мистер Стюарт улыбнулся Меган, обнажив ровные белые зубы. Вокруг его голубых глаз собрались морщинки. Волосы цвета спелой пшеницы лежали в художественном беспорядке, словно он был слишком занят, чтобы заниматься такими пустяками, как причесываться.

Сестры Меган многозначительно улыбнулись. Меган знала, о чем они думают. Твой лечащий врач — мужчина? Да еще мужчина с внешностью Роберта Редфорда? Забавно!

— Мне бы хотелось вам кое-что показать, — обратился к Меган мистер Стюарт. — Если, конечно, у вас есть пять минут.

Он говорил абсолютно безразличным тоном, но когда три сестры вслед за ним оказались в отделении интенсивной терапии, Меган поняла, что он с самого начала это спланировал. Причем поступал так со всеми женщинами в ее ситуации.

Отделение интенсивной терапии казалось заброшенным. Нигде не было видно ни сестер, ни (что самое удивительное) детей. Только ряды пустых инкубаторов. Но тем не менее все трое с готовностью вымыли руки в большой, индустриального типа ванной комнате и, следуя дальше за доктором Стюартом, вдруг осознали, что на самом деле отделение не пустовало. В одном из дальних инкубаторов лежал младенец — такой маленький, что его едва можно было принять за младенца.

— Его зовут Генри, — сказал гинеколог.

Меган подумала, что для человечка, который весит меньше двух пакетов молока, имя довольно странное. Само имя представлялось ей внушительным и воинственным — имя королей, имя настоящих, сильных мужчин.

Оно совершенно не подходило к невыразимо крошечному существу, малюсенькой живой песчинке, которая дышала внутри инкубатора.

В отделении интенсивной терапии было очень тепло, и тем не менее Генри был одет, словно для прогулки в морозную зиму. Его завернули в одеяло, на ручки натянули варежки, на голову нахлобучили что-то наподобие меховой шапки, выглядевшей очень странно на головке размером с небольшое яблоко, и эта шапка к тому же все время сползала на его жалкое, морщинистое личико.

— Господи! — Джессика всплеснула руками. — Такое впечатление, что это самое одинокое существо в мире! — Она огляделась кругом. — А где все?

— Не беспокойтесь, за ним хорошо ухаживают, — заверил ее доктор Стюарт.

Кэт не могла произнести ни слова. В голове ее вертелась одна и та же мысль: я даже представить себе не могла! Оказывается, такое случается сплошь и рядом, а я ничего об этом не знала. Джессика вцепилась ей в руку и не могла отвести глаз от инкубатора. Не нужно было даже смотреть на нее, чтобы понять, что она плачет.

Меган наблюдала за Генри, и внутри у нее поднималась паника. Вот, в таком же положении окажется и мой ребеночек! Именно в таком инкубаторе он либо выживет, либо умрет! А то, что он туда попадет, нет сомнения. Но внешне она старалась сохранять профессиональное самообладание, делать вид, что все идет нормально. Как будто все вопросы представляли для нее исключительно научный интерес.

— Когда он родился? — спросила она.

— Два дня назад, возраст тридцать пять недель, — ответил мистер Стюарт. — Но он развивается хорошо. Конечно, пока это еще совсем крохотулечка, но его мать долго сидела на стероидах, и поэтому у него сильные легкие. — Он с сочувствием посмотрел на плачущую Джессику. — Причин для печали нет никаких. Посмотрите, ребенок дышит сам! — Потом повернулся к Меган. — У его матери тоже была эклампсия.

Меган взглянула на мистера Стюарта другими глазами. До чего же умную вещь он придумал! Мягко, ненавязчиво пригласил ее в отделение интенсивной терапии и показал Генри. Какой замечательный врач и просто мудрый человек!

Таким способом он готовил Меган к тому, что ее ребенок родится преждевременно.

14

А потом вся жизнь сосредоточилась на ребенке.

Меган, которая собиралась работать до момента, когда у нее начнут отходить воды, которая воображала, что будет принимать больных и выписывать им лекарства до тех пор, пока в родовых путях не покажется головка малыша, вдруг обнаружила, что у нее нет времени ни на что, кроме того как готовиться к родам, или, вернее, оттягивать их как можно дольше.

Доктор Лауфорд проявил поистине впечатляющее участие. Он разрешил Меган взять весь отпуск сразу, уверил ее, что если понадобится дополнительный отпуск, то и этот вопрос они как-нибудь уладят. С кривой улыбкой Лауфорд пошутил, что у врачей-то всегда есть возможность выписать коллеге больничный лист.

Декретный отпуск они даже не обсуждали, точно так же, как и вопрос о том, как ребенок повлияет на суммарную оценку успеваемости Меган и как она вообще представляет себе свою новую жизнь. Сможет ли она в один год стать и матерью, и дипломированным доктором? Никто не знал наверняка. Но, готовясь к роли матери-одиночки, Меган не видела для себя другого выхода, кроме как стать доктором по возможности.

Привыкшая к роли всеми любимого младшего ребенка, а затем к роли блестящей студентки с большими перспективами, она даже помыслить теперь не могла о том, чтобы просить деньги у отца или сестер. Она слишком сроднилась со своими прежними ролями и теперь просто отказывалась признавать, что жизнь поставила ее в очень трудное положение и готовит для нее совсем другие жизненные роли.

Отпуск Меган проходил так: ежедневно она ходила в больницу сдавать анализ крови и мочи и делать мониторинг биения пульса ребенка. Главные опасения вызывала ее собственная, болезненная кровь.

Она пыталась представить себе (правда, безуспешно), как будет протекать ее трудовая жизнь после рождения малыша. Как скоро ей удастся вновь выйти на работу? Сможет ли она писать курсовые работы, пока ребенок мирно спит в колыбельке? Будет ли все еще кормить грудью, когда придет время отвечать на вопросы аттестационного листа? Или ее организм не выдержит таких нагрузок, и она сойдет с дистанции у самого последнего барьера? На эти вопросы Меган не находила ответов.

Она даже не могла себе представить своего ребенка.

Между тем ежедневно, снова и снова, ей приходилось отвечать на одни и те же вопросы, которые задавали акушерки и мистер Стюарт. Как у нее со зрением? Не плывет ли у нее перед глазами? Не появляются ли в глазах вспышки света? Не мучают ли ее отупляющие головные боли? Все эти расспросы в сущности сводились к одной проблеме: как развивается эклампсия?

Сперва Меган не обращала особого внимания на мистера Стюарта. Он казался ей не столько врачом, сколько шоуменом, выступающим перед обожающими его медсестрами и акушерками. Но постепенно она поняла, что ей с ним очень повезло, потому что за внешностью Роберта Редфорда скрывался блестящий гинеколог с обширными знаниями и опытом. По мере приближения родов Меган все больше осознавала, что его юмор и очаровательная непринужденность были всего лишь профессиональной маской, манерой поведения у постели больного и к его человеческим качествам не имели никакого отношения.

Мистер Стюарт тщательно изучал результаты ультразвукового обследования, анализы крови и мочи, кривые давления Меган, а также едва слышный ритм сердцебиения Поппи. Он уделял и матери, и ребенку столько внимания, сколько мог, боролся за каждый лишний день беременности, чтобы легкие ребенка успели развиться как можно лучше. Но вместе с тем доктор прекрасно осознавал, что кровь Меган в любую минуту может буквально вскипеть, и тогда ему придется не просто принимать роды или делать кесарево сечение, а бороться за жизни обеих. Конечно, он старался не допустить, чтобы дело зашло так далеко. Но Меган прежде всего боялась за жизнь ребенка, а заботы о собственной жизни полностью переложила на плечи мистера Стюарта.

Ее давление все еще оставалось высоким, сто пятьдесят на девяносто пять (уровень полнотелого пожилого чиновника, ведущего сидячий образ жизни), но тем не менее было стабильным. Каждое сканирование показывало, что ребенок вполне здоров, хотя растет немного медленнее, чем предписывает норма. У Поппи появилась привычка скрещивать свои крошечные ножки, словно она терпеливо ожидала наступления великого дня, как пригородный пассажир терпеливо ждет прибытия электрички. И этот простой жест открывал в сердце Меган источники любви, о существовании которых она и не подозревала раньше.

Ничего страшного с Поппи не происходило. Меган прекрасно осознавала, что вся проблема в ней, в матери. Она лежала на больничной койке, а Джессика стояла рядом с ней, и вместе они слушали с помощью сонографа с каждым днем усиливающееся сердцебиение Поппи, и вместе радовались, что у Меган в животе растет эта маленькая жизнь.

— Сердечный ритм уверенный и стабильный, — с улыбкой сказала медсестра. — Я оставлю вас ненадолго. — Она сжала руку Меган. — Не беспокойтесь, мамочка. У вас родится прекрасная дочь.

Когда медсестра ушла, Меган повернулась к Джессике.

— Иногда мне кажется, что я ее подведу еще до родов, — сказала она.