Тони Парсонс - Семья

Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

Приготовив ужин, он внес в гостиную поднос, уставленный тарелками с горячими спагетти, салатом, сооруженным из увядшей зелени и перезревших томатов, и бутылкой лучшего вина, которое он смог найти в доме.

— Фирменное вино этого дома, — провозгласил Паоло. — Знаменитое Бареси Болоньез.

Он очень боялся, что вот сейчас она устало скажет ему, что не голодна, но она отбросила в сторону глянцевый журнал и потерла ладони.

— Где ты хочешь есть — за столом или на диване? — спросила она, меняя положение тела. Он взглянул на ее голые ноги и ощутил прилив желания.

— А ты как хочешь? — спросил Паоло и поставил поднос на журнальный столик. Потом откупорил бутылку вина: «Надо дать ему слегка выдохнуться», — подумал он.

— Мне хорошо здесь, — сказала она.

— Тогда давай ужинать здесь.

Они сидели перед телевизором, ели, потягивали вино и разговаривали о том, что ему предстоит завтра сделать на работе.

Двери были заперты, шторы задернуты, они были сыты и чувствовали себя в безопасности и тепле, и им казалось, что на свете не существует никого, кроме них троих.

Кроме Паоло, Джессики и их нерожденного ребенка.

— Что это за песенка, которую ты все время поешь? — спросила Джессика.

Она сидела на верхней ступеньке лестницы и наблюдала за тем, как Хлоя, пыхтя и отдуваясь, пыталась на четвереньках покорить свой личный Эверест, то бишь самостоятельно подняться по лестнице. Наоко следовала за ней по пятам, готовая в любую минуту подхватить дочь, если та вздумает упасть. Во рту Хлоя держала соску, но при этом ухитрялась хрюкать и ворчать, и, выбрасывая вверх свои маленькие ручонки, словно пловчиха, переваливалась на новую ступеньку, в то время как Наоко напевала по-японски какой-то приятный мотив.

— Что это за песенка? — снова спросила Джессика.

— Да это простенькая детская песенка, — улыбнулась Наоко. — В ней говорится о псе, который работал полицейским и нашел однажды на улице потерянного котенка.

Хлое эта песенка очень нравилась. Всю неделю она была в плохом, капризном настроении, потому что у нее резались новые зубки, и успокоить ее могли только некоторые, самые любимые вещи.

Например, она любила сосать пустышку, причем не просто сосать, а причмокивать при этом. Она любила играть в игру «Я сама поднимаюсь по лестнице». И еще она любила эту симпатичную японскую песенку.

А от того, что ей нравилось, Хлоя никогда не уставала. И могла повторять это до бесконечности. И готова была закатить истерику, если ее желания не выполнялись. На этой неделе Наоко и Хлоя приходили к Джессике каждый день. Дело в том, что и Наоко, и Джессика (каждая по-своему) чувствовали себя одинокими. Проводя все дни с маленькой Хлоей, Наоко испытывала потребность в общении со взрослыми людьми. А на Джессику вид матери и ребенка действовал благотворно, словно залечивая глубокие, все еще свежие раны.

Эти встречи радовали их обеих. Наоко могла пообщаться с человеком, разговор с которым состоял не только из детских междометий и невнятных звуков, а Джессика была счастлива избавиться от гнетущей тишины, которая царила в доме до тех пор, пока ее муж не возвращался с работы.

Наоко имела возможность спокойно приготовить Хлое еду, потому что в это время ребенка развлекала Джессика. Наоко доводила молочко до нужной температуры и — так как Хлоя уже перешла на твердую пищу — размалывала овощи и фрукты до нужной консистенции, чтобы девочка с ними справилась. Джессика научилась менять Хлое памперсы, купать ее, укладывать спать днем. Единственное, чего не умела делать Джессика, это петь волшебную японскую песенку. Впрочем, даже ее она уже сама знала почти наизусть:

— Кошечка не могла объяснить копу, где она живет и как ее зовут, — рассказывала Наоко, пока Хлоя пыталась преодолеть последние ступени лестницы и от чрезмерного напряжения ворчала еще громче. — Она могла только плакать.

У Хлои открылось второе дыхание, и она победно оставила позади последние две ступеньки. Джессика поймала ее на руки и горячо поцеловала в щечку. Как всегда, свежий детский запах поразил ее в самое сердце. Это было что-то невыразимо трогательное, мятно-молочное и цветочное одновременно. Наоко поднялась вслед за дочерью и села рядом с Джессикой. Между ними теперь установились простые дружеские отношения. Они стали настоящими подругами.

— А о чем еще говорится в этой песенке? — спросила Джессика.

— Я попробую передать смысл, — с улыбкой ответила Наоко и начала переводить:

Маленькая кошечка потерялась.

Где твой дом? Где твой дом?

Она не знает, где ее дом.

Она забыла, как ее зовут.

Мяу, мяу, мяу.

Мяу, мяу, мяу.

Она только плачет.

Но пес-полицейский растерялся тоже.

Гав, гав, гав.

Гав, гав, гав.

— Наверное, при переводе что-то теряется, — сказала под конец Наоко.

— Вряд ли, — возразила Джессика. — Я бы в жизни не подумала, что пес-полицейский растерялся и не знает, что делать. Они оба растерялись — мужчина и женщина.

— То есть, кошечка и собачка.

— Песенка чудесная, Наоко.

Некоторое время они сидели молча, не испытывая потребности говорить, и ждали, пока Хлоя отдохнет и вернется в базовый лагерь у подножия лестницы, чтобы начать оттуда новый подъем на вершину. А потом Джессика сказала:

— Я видела своего ребенка. Он сидел в мешочке кремового цвета. Совсем крошечный мешочек. А вокруг много, много крови. Но все равно, это был уже настоящий ребенок. Многие говорят, что это еще не ребенок, но они не правы. Конечно, имени у него еще не было. Я даже не знаю, кто это был: он или она. Но все равно: во мне сидел настоящий ребенок! А потом он умер, и те, кто утешает меня тем, что у меня будет другой ребенок и что обо всем, что было, мне надо поскорее забыть и не принимать близко к сердцу, просто ничего не понимают! У меня умер ребенок, причем именно этот! Доктора, сестры — никто этого не понимает. Им кажется, что я плачу о самой себе. А я плачу о том ребенке, который никогда не появится на свет. О том самом, конкретном ребенке, и именно о нем.

Она посмотрела на Хлою, которая пыталась освободиться из рук матери, чтобы начать игру с начала.

— У Майкла связь на стороне, — тихо произнесла Наоко.

Джессика ошарашенно посмотрела на нее:

— Как такое может быть? Как он мог так с тобой поступить?

— Дело не во мне. Дело в нашей семье.

— А откуда ты узнала?

— Мне написала эта женщина. Если хочешь, я покажу тебе письмо, хотя, кажется, я его уже выбросила. Она говорит, что беременна. — Наоко горько рассмеялась. — Если бы ты ее увидела, то наверняка подумала бы, что она слишком стара для таких приключений. Это женщина с его работы. Секретарша в салоне.

Джессика однажды видела Джинджер и, помнится, подумала, что когда-то та наверняка была красавицей.

— Теперь он клянется именем матери, что все позади. Говорит, она ушла из фирмы. Обещает, что больше никогда в жизни ее не увидит. Но как я могу ему верить?

Наоко взяла на руки дочь и прижалась к ней лицом. Джессика знала, что ей тоже знаком этот запах — запах головокружительной детской чистоты, от которого перехватывало дыхание. Как может быть человеческое существо таким чистым и неиспорченным?

— Очень трудно уйти от человека, когда у тебя ребенок, — продолжала Наоко. — Ведь тут замешана и ее жизнь. Если я уйду, то разобью и ее семью тоже.

Джессика смотрела, как Наоко бережно отнесла Хлою вниз и поставила на ковер. Потом снова поднялась наверх и села рядом с Джессикой. Хлоя радостно улыбалась им снизу, предвкушая впереди новый подъем, на этот раз без материнской страховки.

— Ничего, пусть попробует сама, — сказала Наоко. — Вряд ли она упадет. У нее уже хорошо получается.

— Да, — отозвалась Хлоя, указывая крохотным пальчиком на мать и Джессику. — Да.

«Да» было первым словом, которое она научилась произносить. Майкл считал, что оно означает «папа», но он ошибался. Оно означало: «Я на тебя смотрю». И еще: «Что все это значит?». И еще: «Какой забавный этот ваш старый мир!». Короче, оно означало и будет означать все, что угодно, до тех пор, пока Хлоя не научится выговаривать свое второе слово.

— Что же теперь будет? — спросила Джессика.

— Не знаю. Майкл говорит, что все позади, и мне бы очень хотелось ему верить, но мне почему-то кажется, что он лжет. Можно, конечно, попросить его уйти, но тогда Хлоя будет расти без отца. Или можно его простить, но тогда я буду знать, что у меня муж, который любит погуливать на стороне. В любом случае проиграю либо я, либо мой ребенок. И поэтому я не знаю, что делать.

Джессика и Наоко еще немного посидели молча, а когда Хлоя начала свое новое восхождение на вершину лестницы, обе запели ее любимую японскую песенку. Сперва Джессика неуверенно повторяла за Наоко, а потом пела все увереннее.

Маленькая кошечка потерялась:

Мяу, мяу, мяу,

Мяу, мяу, мяу.

Пес-полицейский растерялся:

Гав, гав, гав,

Гав, гав, гав.

Когда Хлоя добралась до вершины и взглянула на них сияющими глазами, обе женщины тоже засмеялись от счастья. И Хлоя вторила им, демонстрируя все свои блистающие непорочной новизной выросшие зубки.

Посреди квартала красных фонарей в Маниле находился бар «Киску потискай».

Этот бар появился здесь во времена Вьетнамской войны, и вначале его клиентами были, в основном, американские солдаты, желающие отдохнуть и поразвлечься. Затем времена изменились, и сегодня сюда заходили, как правило, бизнесмены-репатрианты, желающие подцепить девочку и уколоться. И музыка за тридцать лет тоже существенным образом изменилась.