— Извините, — сказала Джессика, улыбнувшись натянутой улыбкой, которую можно было считать ее средством защиты от всех чужих детей.

Когда она выходила из комнаты, Наоко успокаивала надсадно орущую, раскрасневшуюся Хлою, Майкл поглаживал ее неестественно огромную голову (впрочем, может быть, Джессике только так казалось, что голова у девочки неестественно огромная), а Паоло держался на почтительном расстоянии от них, словно был придворным низшего ранга. Таким образом, никто даже не заметил, что Джессика вышла.

Ей до зарезу нужно было попасть в туалет, но по всему дому были расставлены эти ужасные детские заградительные барьеры. Теперь, когда Хлоя пошла, опасности подстерегали ее на каждом шагу, и особенно на лестницах, возле низких журнальных столиков и полок. Она могла преспокойно добраться до такого места, на котором валялись разные дистанционные пульты управления — величайший соблазн для ребенка (Хлоя так и норовила схватить их своими липкими пальчиками), или до террасы, которая была превращена — наряду со всеми другими комнатами — в настоящую тюрьму.

Да, Хлоя не могла преодолеть расставленные на ее пути заградительные барьеры. Но и для взрослых эти барьеры представляли серьезную проблему. Надо было найти на их верхушке маленькую кнопочку, нажать ее и одновременно приподнять сам барьер вверх. Потом нужно было перешагнуть через его порожек, умудрившись при этом не растянуться во весь рост. Чтобы добраться до туалета, Джессике пришлось преодолеть три таких барьера, и тут она удостоверилась в том, о чем и раньше уже догадывалась: у нее началась менструация.

Значит, еще один месяц прошел впустую. Еще один месяц у нее будет такое чувство, словно Тот, Кто призвал ее к жизни, собирается отозвать ее обратно. Еще месяц в глазах ее мужа будет светиться это плохо скрываемое разочарование, хотя никто из них ни слова не посмеет сказать другому и оставит все свои опасения при себе. Опасения в том, что их брак так и останется бездетным.

И, видимо, чтобы окончательно сломать ее, приступ боли в животе приобрел сходство с действием бормашины в кабинете у стоматолога. «Я не должна плакать, — лихорадочно думала Джессика. — Никто не должен видеть меня плачущей».

Однако из туалета пора было выбираться. Надо срочно попасть домой, принять душ и позволить мужу окружить себя вниманием и поддержкой. Она почти бегом бросилась назад в гостиную, споткнулась о порожек открытого детского барьера и с грохотом растянулась во весь рост на полу.

Когда, наконец, она предстала перед своими родственниками, Майкл как ни в чем не бывало стоял на коленях перед Хлоей и играл с ней в детские прятки — пикабу. Малышка с сухими глазами громко вскрикивала от восторга (что говорило о серьезных скачках ее настроения), а Наоко из кухни давала мужу ценные указания, а заодно продолжала знакомить окружающих с гастрономическими предпочтениями дочери.

— Я попыталась протереть ей брокколи со сладким картофелем, но все зеленое этот забавный ребенок отказывается есть. Господи, Джессика, что с тобой?

Джессика весело улыбнулась. На лбу у нее росла свербящая шишка величиной с теннисный мяч, на лодыжке без сомнения в скором времени образуется огромный синяк, ладони горели, ободранные о жесткий ковер.

— Все нормально! — пропела она как можно более естественным голосом, а потом повернулась к мужу: — Как ты думаешь, нам не пора?


Они сидели в машине, и Паоло выслушивал поток ее излияний:

— Ты заметил, что в наше время детей могут иметь все? — фонтанировала Джессика. — Геи. Лесбиянки, которые ничего общего не хотят иметь с мужским членом. Шестидесятилетние старушки, у которых с грехом пополам работает только один яичник. Я где-то читала, что вынутые после абортов зародыши тоже могут начать производить детей. Представляешь? Те, кто даже не родился, могут иметь детей! Только не я.

Машина, в которой они сидели, голубой «Феррари», принадлежала к числу последних супердорогих моделей, привезенных из Италии братьями Бареси. В таком шике была своя необходимость. Майкл часто повторял, что нельзя торговать импортными итальянскими машинами и приезжать на работу на «Форде». Сам он ездил на красном «Маранелло», но в запасе имел «БМВ» с детским креслом и ремнями безопасности.

— Они совершенно не хотели делать тебе больно. То есть нам делать больно, — поправился он. — Они вели себя так без задних мыслей. Просто они так счастливы, что ничего не могут с собой поделать. У них и в мыслях не было перед нами хвастаться.

— Знаю, — мрачно призналась Джессика, повесив голову.

«Ведь мы будем вести себя точно так же, — думал Паоло. — Если у нас будет ребенок, мы будем любить его так, что и внимания не обратим на тех, кого это может уязвить». Паоло казалось, что, когда у людей появляется ребенок, весь остальной мир для них как бы перестает существовать.

Потому что ребенок заменяет собой целый мир.

— Знаешь, что сказал мне брат? — продолжал Паоло. — Что сексом с Наоко они не занимались уже семь недель.

Джессика с ужасом посмотрела на него.

— Ты совсем не слушаешь того, что я тебе только что сказала?

— Я тебя слушаю. Только это все равно очень странно, ты понимаешь? Что-то в этом есть не совсем нормальное. Хлоя, конечно, замечательная. И ты, понятное дело, очень хочешь иметь своего ребенка. То есть нашего ребенка. Но мне кажется, с ними что-то произошло. Не знаю, как объяснить. Когда родилась Хлоя, между ними появился какой-то зазор.

— Она меня моложе! — патетично воскликнула Джессика, в свою очередь не слушая мужа. — Наоко младше меня на четыре года. Ей столько же лет, сколько Меган. Когда Наоко исполнится столько лет, сколько мне сейчас, Хлоя пойдет в школу.

— Что-то с ними не так, — настаивал Паоло.

Он задумчиво размышлял о том, что его золовка, Наоко, вообще-то закончила университет и имела степень доктора философии. Ее специальность — археология. А теперь она может говорить только о том, какую кашку ест ее дочь. И где-то в глубине души у Паоло зашевелились сомнения.

Нет, его ничуть не обескураживала необходимость заниматься сексом с пластиковым флакончиком. И никакой неполноценности он не испытывал оттого, что часть его спермы оказалась до безобразия ленивой, так что никак не могла оплодотворить яйцеклетки Джессики. Доктор сказал, что им просто надо некоторое время воздерживаться. Множество пар умудряются завести детей при гораздо худших показателях. И пусть его жена должна проходить все эти бесконечные тесты и сканирования, которые не приносят ей ничего, кроме унижений, — Паоло всегда останется на ее стороне. Он всегда будет с ней рядом, будет поддерживать и любить, потому что эта женщина создана для него. Это Паоло понял в тот самый момент, как впервые ее увидел.

Но его мучили сомнения: сможет ли он быть таким же преданным отцом, как Майкл? Все эти бесконечные сюсюканья, игры, глубокий анализ содержимого горшочка. (Подумать только! Его брат — супербабник, дон Жуан района Дагенхэм, — вдруг зашепелявил, как маленький ребенок!) Эти вечные опасения, как бы ребенок не столкнулся с журнальным столиком, или не вывалился из окна, или не проглотил пульт дистанционного управления!

Создавалось впечатление, словно после произведения на свет новой жизни собственная жизнь человека кончается. Мать Природу взрослый человек больше не интересует, и она выбрасывает его, как отработанный материал.

И в этом заключался какой-то парадокс. Их сексуальная жизнь с Джессикой приобрела характер бледный и вымученный по той причине, что они все время пытались завести ребенка. А сексуальная жизнь Майкла и Наоко вообще прекратилась именно по той причине, что они ребенка завели.

Когда-то Майкл сходил с ума по Наоко. Он даже пропускал из-за нее утренние футбольные матчи по воскресеньям в парке — он просто не мог от нее оторваться! А после рождения Хлои все осталось в прошлом.

Разумеется, Паоло и теперь хотел, чтобы у них с Джессикой родился ребенок.

Но главную причину своего желания он видел в том, что это осчастливит саму Джессику. Впрочем, разве не достаточный повод для того, чтобы подарить миру новую жизнь?


Объем работы показался Меган чрезмерным.

То есть она бы справилась с нагрузкой — но только не в том темпе, какого от нее требовали в больнице. Все доктора давно уже ушли на обед, а у нее в коридоре все еще толпились пациенты. Впрочем, вечерами их было еще больше, потому что она, как правило, опаздывала на вечерний прием после дневного обхода. Поэтому ее ничуть не удивило, когда доктор Лауфорд вошел в ее кабинет и сказал:

— На вас имеются жалобы.

От этих слов перед ее глазами, словно по мановению волшебной палочки, пронеслись все годы, проведенные в медицинском колледже. Все эти истеричные, заляпанные кровью ночи в Хамертоне. Все эти измученные тела, которые она осматривала и ощупывала во время бессонных ночных дежурств, все эти слабые сердца, которые она пыталась успокоить, все эти резиновые перчатки, которые она натягивала на руки, чтобы проверить прямую кишку у старых, разлагающихся изнутри людей.

И вот теперь эта немощная, разлагающаяся плоть выпихивала ее вон с работы.

Она не знала, кто из больничных докторов накатал на нее жалобу. Все вели себя в разной степени нагло. Сволочи, думала она беспомощно. Все вы грязные сволочи.

Ничего удивительного нет в том, что пациентки к ней льнут, думала Меган. Она старательно избегала этих старых хрычей в белых халатах с торчащими из ушей волосами и пятнами на брюках. Этих докторов, которые относились к своим больным презрительно и с подчеркнутой брезгливостью выслушивали их жалобы на «проблемы с желудком». Меган не могла понять такого отношения: словно последствия катастрофически прерванной беременности ничем не отличались от проблем вроде текущего на кухне крана, а доводящие до инвалидности менструации были столь же обычным делом, как сломанный электрический чайник.