Джун Зингер - Съемочная площадка

Она налила себе вина, а я отказалась от спиртного. Я подозревала, что в последнее время она слишком много пьет, но не считала себя вправе давать ей советы. Я думала, что она спросит меня, как идут съемки «Белой Лилии». Это было уже просто смешно. Вначале буквально каждый спрашивал, когда же, наконец, начнут работу над фильмом. Теперь же всех интересовало, когда съемки закончатся. Но Кэсси не задала мне этого вопроса. Казалось, она потеряла к съемкам всякий интерес. Теперь ее мать была больна, и Кэсси решила, что и фильм, и Гай уже не имеют для нее никакого значения. Она спросила о другом: чем я занималась эти дни. И я сказала, что ходила к психиатру.

— Ты! — с усмешкой воскликнула она. — Но, по-моему, ты единственный нормальный человек из всех, кого я знаю.

— Нет, не вполне нормальный, — улыбнулась я.

— Именно, что вполне. Помнишь, несколько лет назад ты советовала мне обратиться к психиатру. Наверное, надо было тебя послушать. Может, тогда бы я так не запуталась.

— Сейчас еще не поздно, — заметил я, хотя сама не очень в это верила. Бесполезно было тратить остатки своей энергии на то, чтобы убедить ее. Она и раньше не очень-то меня слушала. А сейчас и подавно.

— Слишком поздно, — решительно заключила она.

В ее голосе, как всегда, звучали нотки безнадежности, и я вдруг почему-то опять начала успокаивать ее.

— Тебе просто нельзя сдаваться, Кэсси. Ты слишком молода, чтобы сдаться. Почему ты не позвонишь Уину? Пусть он напрямую откажет тебе.

— Его молчание и есть отказ. Он настаивал, чтобы я во всем призналась матери, считал, что это необходимо. Ну, ты помнишь… Но он ясно дал мне понять, что только в этом случае будет иметь со мной дело. А теперь я уже ничего не могу ей рассказать. Она больна и вряд ли вообще поймет, о чем я говорю. И я даже не могу в угоду Уину разорвать свой брак. Потому что рвать уже нечего. Он сам умер. Так что я уже ничем не могу доказать Уину свою любовь. Доказать, что он первый, а не второй в моей жизни. Ни один мужчина не хочет быть вторым. Даже если это не любовь, а каприз. Теперь он решит, что я бросилась к нему, потому что меня отвергли. Он больше не хочет меня видеть. Да и с чего бы ему хотеть меня видеть?

— Потому что он любит тебя, — заметила я. — И несмотря ни на что знает, что и ты любишь его. Потому что существует Дженни. — Произнеся эти слова, я почувствовала, что у меня в душе затеплилась надежда. Может быть, сейчас мне все-таки удастся ее уговорить? — Кэсси, — настаивала я, — он не может отказаться от Дженни.

— Я не могу использовать для этого Дженни.

— А почему ты решила, что не можешь? — возразила я. — Слушай внимательно, Кэсси. В этой жизни приходится использовать все, что у тебя есть. И кроме того, ты сделаешь это для Дженни. Дай своему ребенку надежду. Верни ей настоящего отца! — Похоже, мои слова убедили ее. Она сделает это для Дженни. Я заметила по ее глазам, что она решилась. — И не звони. Поезжай! В ближайшие выходные. Эти дни вы можете провести вместе.

— Но моя мать… Дженни…

— С мамой останутся ее сиделки и друзья. А Дженни можешь привезти к нам.

Она взглянула на меня, и впервые за эти годы в ее глазах засияла надежда — впервые с тех пор, как они с Уином расстались.

— Да? — спросила она, ожидая подтверждения моих слов.

— Да! Конечно да, Кэсси!

— Я так и сделаю! Баффи, спасибо тебе!

И она бросилась меня обнимать.

— Не за что меня благодарить.

— Есть за что. Я благодарю тебя за то, что ты моя подруга и не махнула на меня рукой.

Черт возьми… Я почувствовала, как у меня из глаз покатились горячие слезы.

Должен же от меня быть хоть какой-нибудь прок…

Во всяком случае, нельзя сказать, что этот день пропал зря.

До конца недели я не могла думать ни о чем другом, кроме своего бегства из кабинета Гэвина во вторник. Интересно, это конец? Хочу ли я, чтобы это был конец? Так быстро? С самого начала мне бы следовало все понять. Я должна была бы понять, что Гэвин — человек серьезный, и те отношения, которыми я собиралась ограничиться, он долго терпеть не станет. Что рано или поздно они или совсем прекратятся, или же перерастут в нечто более серьезное. И он не мог не понимать, что я не тот человек, который способен на более серьезные отношения. Я не могла решить, стоит ли мне продолжать регулярно ходить к нему по понедельникам.

В пятницу утром позвонила Сьюэллен. Она сказала, что будет дома весь день и предложила забежать к ней. Мы уже давно не говорили с ней по душам. Я поехала к ней после обеда, надеясь, что она не станет меня допрашивать.

Нет, это был Лос-Анджелес, и лошадей здесь мало. Одни автомобили. Много-много автомобилей, переходящих из ряда в ряд, наполненных энергичной музыкой. У светофора девушки начинали причесываться. Большинство машин было спортивного типа, на многих бамперах были наклейки. Наклейки с дорожными лозунгами. Действительно, как без них обойтись?

Я свернула в квартал, застроенный домами из стекла и темного дерева. Я вспомнила, что Сьюэллен выбрала этот район из-за детей, поскольку он был в стороне от оживленных магистралей с их бесконечными потоками машин. Я взбежала по ступеням террасы, и Сьюэллен, в белом поварском фартуке, с волосами, заплетенными в две косички, открыла мне дверь. Из недр дома доносились аппетитные запахи.

— Я думала, ты готовишь в том домике, что вы восстановили с Клео.

— Сегодня у меня выходной, и я готовлю для семьи. Я подумала, что пора их побаловать.

Я прошла за ней в кухню, оборудованную по последнему слову науки и техники, отделанную выбеленным дубом. Она соединялась с оранжереей, где росли герани, цвели орхидеи, было множество разных трав.

— Ну, и что происходит? — как бы между прочим спросила Сьюэллен. Слишком уж между прочим. С того самого дня, как моя сестра потребовала, чтобы я отдала свои драгоценности ради спасения брака, она относилась ко мне с подозрением.

— Ничего особенного.

— Ты еще ходишь к этому психоаналитику?

— Да, хоть какое-то развлечение, — ответила я. — Вы с Клео работаете без передышки, а Кэсси возится с матерью… И Сюзанна тоже работает, — поспешно добавила я, не желая, чтобы у Сьюэллен возникло хоть малейшее подозрение, почему это я не вспомнила о ней. — Мне просто не с кем поиграть. А если у женщины нет дела, то она набрасывается на детей и мужа. Она без конца их воспитывает. Разве не так?

Она проигнорировала мое последнее замечание.

— У тебя есть и друзья.

Я поморщилась:

— Ничто не заменит старых друзей.

— Твоя беда, Баффи, в том, что ты привыкла работать. Для тебя это было лучше.

— Ты так никогда раньше не считала. Там, в Огайо, ты всегда говорила, что я должна сидеть дома с детьми.

Она открыла дверцу духовки, посмотрела внутрь и опять захлопнула дверцу.

— Это было давно, а сейчас — совсем другое дело. То было в Огайо.

— Ну и что? Какое это имеет значение?

— А то, что там было меньше соблазнов…

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Кроме того, твои дети уже большие. Почему бы тебе не начать работать на студии, Баффи? Ты сможешь быть им полезна. Ты им нужна. Говард говорит, что Тодду нужен человек, чтобы управлять компанией звукозаписи.

Я скривилась.

— Ах, это. Очередной продукт деятельности Тодда по омоложению. Реформированная «Голд рекордз Компани».

— Говард говорит, что Тодд действительно вернул этой компании былую славу.

— Да. Думаю, им здорово повезло, что у них оказались записи Бо. Но если дела у них идут настолько хорошо, то зачем им я?

— Что с тобой происходит? Неужели тебе безразлично, что Тодд из сил выбивается?.. Да и Говард тоже? Они же работают на износ.

— Тогда пусть Тодд переложит часть работы на других исполнителей. И если ты не перестанешь меня воспитывать, я поеду домой. Я приехала сюда немного поболтать и развлечься, а не для того, чтобы ты меня здесь пилила.

— А что думает Тодд о твоем посещении психиатра?

— Не знаю. Я с ним это не обсуждала.

— Баффи, ты счастлива?

— Ну и денек! Ну что это за вопрос? Конечно, я счастлива. О такой жизни, как у меня, мечтают все молодые американки. Ведь я живу в Беверли-Хиллз.

— И что, жизнь в Беверли-Хиллз делает тебя счастливой?

— Ну разумеется. Это означает, что если я буду проявлять осторожность и держаться поближе к дому и к бульвару Сан-сет, то так и просижу в этой золотой клетке. В Южной Калифорнии именно это и означает счастье. И еще раз повторяю, Сьюэллен, я приехала к тебе не для того, чтобы меня допрашивали.

— И почему же ты приехала?

— Потому что ты меня пригласила. Я уже сказала — просто поболтать. А также посмотреть, как ты. Проверить, нет ли у тебя каких-либо проблем, — улыбнулась я ей.

— А у тебя, Баффи?

— Что у меня?

— Возникли какие-то проблемы?

Я встала и подошла к плите. Затем подняла крышку, сунула палец в кастрюлю, потом облизнула его:

— Вкуснота!

— Это не ответ!

— Что здесь происходит, Сьюэллен, что это за семейные обеды?

— В последнее время я обычно готовлю для других, а домой — детям и Говарду приношу то, что останется. Но когда появляется возможность, я стараюсь приготовить для Говарда что-нибудь особенно вкусное и питательное, по-настоящему домашнее, так, чтобы он потом целый месяц об этом вспоминал. В конечном счете, — добавила она после небольшой паузы, улыбнувшись, — я хочу его испортить для какой-нибудь похотливой киски, которая обрушит на него африканские страсти, но будет держать на йогурте.