Мы обе покатились со смеху, и я подумала: «Боже мой! Ведь жизнь — это кино! Хотя нет, не кино. Мыльная опера!»

Я редко виделась с Кэсси и уже не спрашивала о том, как же закончилась ее история. Я столько времени возилась с ней и тщетно пыталась дать какой-нибудь толковый совет. Но теперь сама попала в историю и была переполнена собственными переживаниями. Она ни словом не упомянула об Уине, и я решила, что она, наверное, совсем не встречается с ним. Также она ни словом не упомянула о Гае, и мне стало ясно, что и его она не слишком часто видит. А еще я знала, что он все еще очень занят, потому что они торопятся доснять все сцены, в которых не участвует Сюзанна, до сих пор не покинувшая стены санатория в Палм Спрингс.

70

Сюзанна апатично сидела в своей уютной палате и ждала Бена, который должен сегодня забрать ее. Ей уже не хотелось ни кокаина, ни алкоголя, ни сигареты. Она не хотела ничего, даже известности и славы. У нее было только одно отчаянное желание — жить подальше от Бена и его «дула». И единственное, что она сейчас чувствовала, — это ужас.

Бен ни разу не навещал Сюзанну с того самого дня, когда он отвез ее в Институт Перси, чтобы из его жены снова сделали совершенство, если и не по-настоящему, то хотя бы с виду. И она мечтала собраться с духом и уничтожить собственную красоту, чтобы он уже никогда не вернулся и не заявил свои права на нее. Только об этом она и думала.

И однажды ночью, когда няня Берри принесла ей снотворное и стакан воды, чтобы запить его (в Институте Перси не пользовались маленькими бумажными стаканчиками), Сюзанна разбила стакан о металлическую этажерку и подняла руку, держащую осколок, к щеке, готовая разрезать ее от уха до подбородка, но на какой-то момент замерла в нерешительности… и упустила шанс. Няня Берри схватила ее за запястье и сжимала его, пока Сюзанна не выпустила из пальцев стекло и не разревелась, бормоча что-то о каком-то дуле.

Доктор Генри Перси как психиатр прекрасно понимал, что Сюзанна не выздоровела полностью. Но, будучи владельцем такого престижного дорогого института, он с трудом мог совмещать функции врача с обязанностями директора. Если тот, кто платил по счету, полагался на мнение специалиста Хэнка Перси, тогда никаких проблем не возникало. Если же человеком, оплачивающим счета, был какой-нибудь Бен Гардения, который точно знал, что ему, Бену, надо, тогда могла сложиться неловкая ситуация.

Хэнк Перси изложил Бену Гардении свой взгляд на состояние пациентки. Она избавилась от вредных привычек, и у нее уже нет ни физической, ни психологической потребности в инородных веществах. Но что касается ее общего душевного состояния…

Бен оборвал его на полуфразе:

— Вы что, док, занимаетесь благотворительностью?

И тем самым сразу поставил Перси на место. Конечно, он не станет больше задерживать Сюзанну. Теперь ее судьба уже не в его руках.

Когда няня вошла к Сюзанне, чтобы помочь ей надеть то, что привез муж — шелковую кружевную комбинацию персикового цвета, изысканный французский шелковый костюм, лакированные туфли из чудесной итальянской кожи, ей почудилось, что перед ней сидит большая красивая кукла и смотрит на нее огромными глазами, расширенными от… Няня никак не могла подобрать нужное слово. Может быть, от ужаса?


Пока Сюзанна была в санатории, Бен нанял декораторов для отделки комнат. И ей показалось, что она приехала в совершенно чужой дом. Они с Хайни много разговаривали о том, какой у них будет дом — настоящие апартаменты кинозвезды: все в белом атласе и белом бархате, белые ворсистые ковры, большие задрапированные диваны и кушетки, типичная обитель кинозвезды, утопающая в цветах.

А Бен и его декораторы сотворили нечто вроде музея Медичи. Ионические колонны и столбы, стены из черного мрамора, мраморные урны, пьедесталы, статуи. Покрытые бархатом троны, фламандские гобелены, неподъемные стулья из полированной бронзы, громадные греческие урны. Картины и скульптуры, римские саркофаги из желтого мрамора. Обшитый панелями итальянский буфет четырнадцатого века. Все такое странное и чуждое. В спальне хозяина в качестве украшения были собраны церковные произведения искусства. А религиозная утварь и испанская кровать эпохи Возрождения словно были завернуты в тяжелые гобелены. У Сюзанны возникло ощущение, что она очутилась в роскошном гробу.

Хотя какая разница. Она опустилась на кровать, которая больше годилась для Клеопатры или Марии Антуанетты, чем для современной кинозвезды. Но актриса ли она на самом деле? Может быть, она как раз та самая Клеопатра или даже Мария Антуанетта? Они обе рано умерли. А что, если и она уже мертва? Правда, не совсем. Бен в это время переодевался в туалетной комнате, предвкушая удовольствие, которое сейчас получит, играя со своей добычей. Что ж, это его право. Она была его собственностью. Так или иначе, он купил ее. А она даже не знала, что предназначалась для продажи и не представляла, сколько стоит.

И никого из тех, кто мог бы спасти ее, не было рядом: ни Поли, ни Хайни, ни даже Баффи и Тодда. Они ни разу не навестили ее в санатории. Они злились на нее. Злились за то, что она вышла замуж за Бена, поэтому не станут спасать ее. Она не могла винить их за это. Они трое были друзьями, а она привнесла новую мелодию в их дружный хор — переливчатую мелодию холодной голубой стали. Нет, они не станут ее спасать.

Сюзанна просунула руку под подушку. Да, он там, справа. Все еще там. Револьвер Бена. А Бен приближается к ней. Может быть, сегодняшней ночью эта холодная голубая сталь войдет в нее и взорвется внутри, а ее прах развеется по ветру?

71

Я собралась пойти на съемки в тот день, когда Сюзанна должна была наконец вернуться к работе. Не то чтобы мне очень хотелось принять участие во всеобщем ликовании по поводу ее возвращения. Просто я не видела ее с того рокового дня, когда отправилась к своему врачу. Для меня казалось важным установить сегодня те отношения, которые отныне будут существовать между нами, — вежливого знакомства.

Когда Сюзанна появилась, я подумала, что она стала еще привлекательнее, чем раньше. Это уже не была та ослепительная восемнадцатилетняя дева, с которой я когда-то познакомилась. Не походила она и на яркую дешевую красотку, какой была, работая в Лас-Вегасе. Она сияла настоящей классической зрелой красотой, ужасно похудела и оттого казалась еще более беззащитной. Она была необычайно бледна, но эта бледность придавала ей особую утонченность. Лицо ее осунулось, но это только подчеркивало прелестные ямочки на щеках и изящные скулы. Ее странные янтарные глаза казались глубже, и их будто заволокло темной дымкой. Что ж, такие глаза обычно принадлежали не раскрашенным прелестницам, а легендарным красавицам. Но несмотря на все ее очарование, было заметно, что она лишилась чего-то очень важного. Однако я никак не могла определить, чего именно.


Вся съемочная группа — операторы, бутафоры, осветители, костюмеры, девочки на побегушках — устроили ей овацию, аплодируя так, словно свергнутая с пьедестала героиня вернулась победительницей. Но я кожей чувствовала, что это неправда.

Как признанная королева, она проходила между своими подданными, расточая улыбки, кивая то одному, то другому, пожимая руки. И вдруг я поняла, что было не так, чего ей не хватало. Ей не хватало сияния, того особого сияния, которое всегда выделяло Сюзанну из толпы, даже в самые тяжелые минуты ее жизни. Сейчас она была великолепным, роскошным, утонченным манекеном со стеклянными глазами.


Я уже готова была подойти к ней, чтобы формально поприветствовать и разом покончить с этим, как внезапно ее муж по-хозяйски обхватил ее рукой, и в ее глазах что-то промелькнуло. Страх! В этом не было никаких сомнений. Пораженная, я отвернулась, пока она сама не позвала меня. Тогда я снова направилась к ней и заставила себя прикоснуться к ее щеке, целуя воздух.

— Рада, что ты вернулась к работе, — скороговоркой выпалила я самым безучастным тоном, на какой была способна.

Сюзанна попыталась удержать меня.

— Баффи, у меня не было возможности выразить тебе свое сочувствие по поводу того, что ты потеряла ребенка. Я…

Она бросила взгляд на Бена Гардению, чья настойчивая рука уже тащила ее прочь. Она растерянно улыбнулась мне, и ее глаза… Я не могла поверить в это, ее глаза пытались встретиться с моими! Но тут Бен увел ее.

Я была ошарашена. Как она могла? Как смела? Поистине ее нахальство беспредельно! Стараться заглянуть мне в глаза после того, как она бессовестно предала меня! Я посмотрела на Тодда, от взгляда которого мог закипеть воздух, разделявший нас. А ему какого черта надо! Может, и ему хватает наглости желать, чтобы я была снисходительнее к этой беззащитной потаскухе со стеклянными глазами? Не без помощи которой он уничтожил меня?

Хотя, надо признать, в какую-то секунду во мне что-то дрогнуло… Когда я заметила в ее глазах страх и когда рука Бена, словно железные наручники, схватила ее запястье, она с такой мольбой посмотрела на меня! Я понимала, что должна проявить твердость характера, чтобы опять не попасть в ее ловушку и не кинуться к ней с теплыми словами, пытаясь поддержать. Но когда я увидела наблюдающего за нами Тодда, я взяла себя в руки и снова почувствовала силу.

Когда начались съемки, я уехала. Села в машину, миновала ворота, повернула в сторону бульвара Сансет, направляясь на запад, обратно в Беверли-Хиллз, оставляя позади Голливуд. Все-таки человеческая психология — странная штука, размышляла я. Сюзанне, от которой я не так уж много видела добра, мне не очень хотелось мстить. Против своей воли я даже испытывала к ней нечто вроде жалости. Но к Тодду я была беспощадна. Чем сильнее он страдал, тем сильнее я жаждала, чтобы его страдания не прекращались. Вид и запах его крови горячили меня еще больше.