А Бен… Ему было наплевать на ее желания. Его интересовало только то, что было нужно ему самому. А ему нужна была красивая холодная дива, манекен с совершенными чертами лица и безупречным телом, которое принадлежало бы ему. Как мог он смотреть на нее ледяным взглядом и одновременно так горячо желать ее? Как смел он заставлять ее ходить голой по комнате — взад-вперед, взад-вперед — оглядывая с ног до головы тело, которое принадлежало ему, а потом бесцеремонно валить ее на кровать, нисколько не заботясь о ее чувствах? Он обычно велел ей ложиться в постель, гладил ее тело так, будто дотрагивался руками до драгоценной жемчужины, затем, взглянув ей в глаза, приказывал перевернуться. И пока он делал свое дело теми способами, которые нравились ему, она утыкалась лицом в подушку и заливалась слезами. О Хайни, Хайни!

Как хорошо им было вдвоем! Хайни хотел только того, что хотела она, а она любила ездить на нем верхом. Она садилась на него и кричала: «Вперед! Вперед, моя лошадка!» И Хайни это нравилось не меньше, чем ей, потому что это была ее прихоть! И они вместе хохотали до упаду. А после этого он купал ее и целовал. Почему он отказался от нее и отдал ее в руки Бена?.. Бену, который спал с револьвером под подушкой! И каждый раз, когда Сюзанна зарывалась лицом в подушку и рыдала, ей казалось, что она чувствует тяжелый холодный ствол. И она действительно чувствовала его, только не щекой, а своим нутром — чувствовала, как ледяной металл врезается ей между ног, в ее теплые влажные внутренности.

Если бы она могла принимать что-нибудь, думала Сюзанна, то смогла бы выдержать. Но Бена просить бесполезно. «Бен, дай мне пожалуйста, маленькую таблетку…», — как она раньше просила эту сучку Поппи. Он и глотка не позволит ей сделать. Нет, он хотел, чтобы она была само совершенство и чистота, но только для него. Ей начинало казаться, что она сходит с ума. И что с того, что теперь она кинозвезда, что она часть киношного мира и живет в огромном доме на бульваре Сансет, если вот-вот свихнется, если каждую ночь ее внутренности разрывает этот курносый, сверкающий холодным блеском, тяжелый револьверный ствол?

Ей нужно как можно скорее рассказать обо всем Тодду и Баффи, рассказать о Бене, о револьвере, о своем кошмаре, и они, конечно, помогут ей. Разве Баффи и Тодд позволят Бену продолжать мучить ее?

66

На лето мы переехали в наш новый дом, на взморье, хотя Тодду теперь приходилось каждый день проделывать огромный путь, чтобы добраться до Голливуда. Сейчас, когда начались съемки «Белой Лилии», он с головой погрузился в работу. Он трудился даже по субботам и воскресеньям, когда все обитатели Малибу отправлялись на пикники. Но все равно нам жилось там чудесно, словно мы попали в другой мир. С нами была Ли и юноша из колледжа, который следил за мальчиками на пляже и купался с ними. Меган обещала помогать, но тринадцатилетней девочке трудно усидеть дома с младшими братьями, когда вокруг бурлит новая для нее пляжная жизнь, когда все вокруг учатся играть в теннис, катаются на лошадях, когда можно болтаться по берегу с хихикающими сверстницами в бикини и глазеть на загорелых мастеров серфинга. Моя дочь превратилась в настоящую кокетку, и я благодарила судьбу, что она не положила глаз на нашего юношу из колледжа. Иначе неминуемо возникли бы проблемы.

Это были замечательные дни. К нам приезжала Сьюэллен, однажды даже Кэсси вместе с Дженни заявились к нам на каком-то допотопном автомобиле. Клео тоже приезжала сюда и рассказала в подробностях историю своего развода. И именно Клео поведала мне о той беде, которая случилась на съемках. Не успели они приступить к работе, сказала она, как Бен поместил Сюзанну в санаторий.

Я не могла поверить в это! Тодд ни словом не обмолвился о происшедшем! И Сьюэллен тоже!

— Как же ты мог ничего мне не сказать! отчитывала я Тодда.

— Просто не хотел тебя расстраивать. Как сейчас. Посмотри на себя. Ты вся дрожишь. А тебе надо думать о ребенке.

— Конечно, меня трясет. Что с Сюзанной? Я хочу знать всю правду.

— Бен сказал, что она принимала наркотики. Он надеялся, что сам справится с этим, но не вышло. Похоже, она получала все, что захочет, от Поппи Бофор.

— Поппи? Боже мой! Думаешь, Бен говорит правду?

— Не знаю. Поппи утверждает, что это ложь. Наверняка Бен сам давал ей наркотики, чтобы она стала зависима от него и вышла за него замуж. Поппи говорит, будто она и не подозревала, что Сюзанна — наркоманка. Но я должен был сообразить. Мы замечали, что она вела себя как-то странно. Мы должны были догадаться. Но я был настолько занят фильмом, что совершенно ослеп.

— Мы оба ослепли! Не обвиняй себя. Я хочу увидеть ее. Где она?

— В Палм Спрингс. Но Бен говорит, что нам туда нельзя. Подозреваю, что у нее нервный срыв.

— А ты веришь ему?

— Мы обязаны ему верить.

— А как же фильм? Ты остановил съемки?

— Нет. Не совсем. Мы только начали. Я снимаю эпизоды, в которых она не участвует.

— Как долго это протянется?

Тодд пожал плечами.

— Бен говорит, что, может быть, месяца два.

Значит, теперь он предпочитает ссылаться на Бена: «Бен говорит»…

— А у тебя есть возможность ждать ее? Не исключено, что она пролежит дольше.

— Я должен, Баффи. Мы должны. Я в долгу перед ней. Ведь я не обращал внимания на ее проблемы.

Я взяла его за руку.

— Мы не обращали внимания. И сейчас ты поступаешь правильно!

В этот момент я так гордилась им, что мне хотелось расплакаться. Он ставил судьбу Сюзанны превыше всего — фильма, денег, студии. Я так гордилась и чувствовала такой прилив нежности к нему, что, казалось, просто умру от любви.

В ту ночь я молилась за Сюзанну, молилась с таким же жаром, с каким просила Бога за детей, за Тодда и за ребенка который жил во мне.

67

Я съездила в город на прием к акушеру, а через некоторое время мне позвонили из его кабинета и попросили снова приехать, чтобы сдать еще какие-то анализы. Тодд настоял, чтобы я отправилась в город вместе с ним и подождала, когда он освободится, чтобы мы и вернулись вместе. Даме в моем положении, говорил он, не следует искушать судьбу и трястись одной в общественном транспорте по Тихоокеанскому шоссе.

У меня взяли кровь и попросили заглянуть к ним часа через два. Я прошлась по улице до магазина «Найман Маркус», купила кое-что детям, но тут же вспомнила о Хайни и ужасно расстроилась.


Доктор Харви был встревожен и, похоже, не знал, как мне сказать, что его беспокоило. Увидев его в таком состоянии, я сама испугалась и принялась успокаивать его, тем самым пытаясь успокаивать и себя.

— Ну говорите же, доктор, наверняка ничего серьезного.

— Тут одно затруднение.

— Хорошо, скажите, какое.

— Похоже, что вы подцепили сифилис.

Я рассмеялась.

— Вот что вас волнует! Я в полном порядке, ваши лаборанты ошиблись.

— Нет, Баффи.

— Да, доктор. В вашей лаборатории допустили ошибку, ужасную ошибку. А вы и перепугались до смерти.

— Баффи, тут нет никакой ошибки. В прошлый раз мы взяли у вас анализ и получили положительный результат. Потому мы и вызвали вас сегодня. Мы снова взяли пробы и отослали их в лабораторию главного здания. Они провели несколько тестов.

До меня все еще не дошло. В голове царил полный кавардак.

— Доктор, вы все-таки кое-что упустили из виду. Я понимаю, что уже давно доказано: нельзя заразиться, сидя на толчке, но тогда я не представляю, каким образом… Я же не сплю со всеми подряд…

Он взял со стола несколько бумаг.

— Смотрите, Баффи. Вот результаты первого анализа. А вот сегодняшние результаты. Если вы их сравните, вы поймете…

Мне не хотелось смотреть в эти бумаги. Я стояла не шевелясь.

— Мне нехорошо, доктор. Я хочу домой.

— Вам придется признать это, Баффи. Вам придется смириться с этим, чтобы мы могли вам помочь.

Я снова села. Я вспомнила о золотом флаконе духов, который нашла в кармане Тодда.

— Простите, доктор, меня сейчас стошнит.

Одна из медсестер пошла со мной в туалет. Когда я вернулась, доктор Харви сидел в одиночестве у себя в кабинете, ожидая меня. Он не уйдет. Я села, и он несколько минут мрачно смотрел на меня. Я чувствовала, что мне трудно дышать. В конце концов я поняла, что нельзя не согласиться с выводами такого опытного специалиста, который лучше меня разбирается в этих вещах. Разве Клео не убеждала меня, что он лучший акушер в Лос-Анджелесе? Акушер кинозвезд, сказала она тогда. И чем я могла опровергнуть его слова? Семнадцать лет безраздельной любви и полного доверия? Какое это может иметь значение сейчас, в конце двадцатого века, да еще в Лос-Анджелесе?

Я попыталась вспомнить, какое было лицо у Тодда, когда он вернулся из Лас-Вегаса. Что в нем было такого, что я не заметила? Он был бледен, сказал, что неважно себя чувствовал. Я настаивала, чтобы он сходил к врачу. А он ответил, что обязательно пойдет, как только появится свободное время. Что еще? Я снова попыталась представить его лицо. Но не смогла. Как будто он умер, и его черты расплылись. Но я была не права. Он не умер. Умерла я, и на ребенке, которого я носила, стояла печать смерти. Тодд Кинг убил нас обоих.

— Я труп, — пробормотала я.

— Что, что? — переспросил доктор Харви.

— Это фраза моей тети Эмили… «Я труп».

Наверное, доктор Харви теряет терпение, подумала я.

— Никакой вы не труп, Баффи. Просто у вас истерика. Это бывает. — «С другими, но не со мной, счастливицей, доктор. Такого никогда со мной не было, поверьте, доктор». — Нужно принять решение, Баффи. Существует несколько…