— Нет, Уин, не так. Ты не понимаешь. Моя мать никогда не согласится с успехом телефильма, — запинаясь произнесла она. Уин смотрел на нее как-то странно, даже со злостью. Ей нужно было убедить его подождать еще немного. — Но это не важно. Важно то, что Тодд обещал Гаю главную роль в полнометражном фильме. Это будет картина года. А Тодд всегда держит слово. Именно этого мы и ждали, и это вот-вот произойдет.

— Не совсем так, — возразил он. — Это ты ждала или внушила себе, что ждешь. А я? Я ждал, когда ты повзрослеешь и станешь сильной, полноценной женщиной, а не робким, запуганным ребенком. Я ждал, что ты встанешь и пошлешь ко всем чертям этих двоих — Гая и, в особенности, свою мать. Я ждал, что ты наконец вырвешься из ее лап!

Дженни крутилась у него под ногами. Он взял ее на руки, прижал к себе и поцеловал в щеку.

Кэсси уставилась на него испуганным взглядом. Уин никогда раньше так с ней не говорил.

— Уин, дорогой, ты всегда был таким замечательным, таким терпеливым. Теперь все уже почти позади. Картина… На нее не уйдет много времени. Нам недолго осталось ждать.

Дженни коснулась щеки Уина.

— Уинни, — рассмеялась она.

— Нет, Кэсси, — обрезал он. — У нас больше не осталось времени. Ты меня не слушаешь. Ты должна сделать это теперь, до того как к Гаю придет успех и осуществятся твои иллюзорные мечты. Иначе это потеряет всякий смысл. Только в том случае ты сможешь обрести истинную свободу, если немедленно решишься на этот шаг. Проблема никогда не заключалась в твоих взаимоотношениях с Гаем. С самого начала речь шла только о твоих взаимоотношениях с матерью!

— Уинни! снова пролепетала Дженни.

Он посмотрел на девочку, лицо его дрогнуло. Затем он снова перевел взгляд на Кэсси.

— Только подумай. Если бы мать Дженни повзрослела и стала настоящей женщиной, Дженни могла бы называть меня папой. А ей не помешало бы иметь настоящего папу.

С этими словами он поставил дочку на пол и вышел из дома.

Кэсси приехала повидаться со мной, и я сразу же догадалась, что это не обычный визит. Она была чрезвычайно возбуждена, а когда я предложила ей чаю, она попросила чего-нибудь выпить.

— Конечно, — сказала я и отправила Дженни на кухню пить молоко с печеньем вместе с Ли и Мэтти, а сама повела Кэсси в бар.

Она пересказала мне свой разговор с Уином, и я подумала: «Ну наконец-то!» Мой нерешительный, сдержанный герой в конце концов заявил о себе.

— Но ведь он не прав, Баффи? Скажи мне, что он не прав.

— Ну, конечно, я этого не сделаю. Он сказал тебе то же самое, что я повторяла не один год. Все эти годы ожидания ты занималась самоуничтожением. Ты понапрасну тратила время, вместо того чтобы жить и быть любимой. И если теперь ты станешь дожидаться, когда выйдет этот фильм в надежде на триумф, то окончательно добьешь себя — тебе придется уползать с поля боя как побитой собаке. Уин прав. Это потеряет всякий смысл. Тебе следует пользоваться моментом, пока это еще что-то значит. А не дай Бог что-нибудь случится? Вдруг Гай первым захочет расстаться с тобой и подаст на развод? Если дела у него пойдут в гору, ничто уже не сможет ему помешать. Он возомнит, что больше не нуждается в тебе. С чем тогда ты останешься? Твое положение сделается еще хуже теперешнего. Ты останешься у разбитого корыта один на один со своей матерью. Она скажет, что ты не в состоянии удержать даже никчемного мужа. А если и у Уина лопнет терпение? Он и без того ждет уже достаточно долго, Кэсси. Постарайся не потерять его, — заклинала я. — Если ты неспособна противостоять Кассандре ради самой себя, сделай это ради Уина, ради Дженни!

Но она лишь рыдала. Она была безнадежна. Годы непреодолимого страха наложили на нее свой отпечаток.

Я пыталась найти слова. Что-нибудь, что помогло бы ей сдвинуться с мертвой точки:

— И еще, Кэсси. Картина — это долгая песня. За это время может произойти все что угодно. Может случиться что-то, что ты не в силах будешь объяснить своей матери. Поговаривают, что Гай ездит по городу и заманивает к себе молоденьких девочек. Тодд уже предупреждал Гая, но он все отрицает, говорит, что это неправда. Он стал таким высокомерным — намного более высокомерным, чем раньше. Кто знает, что у него на уме? Лучше тебе побыстрее от него избавиться, пока не разразился публичный скандал. Если ты этого не сделаешь, то тебе придется отвечать не только на вопросы матери. Не забывай, что есть еще Дженни. Ведь все считают, что ее отец Гай. И что тогда?

— Я убью его!

Я не принимала ее слова всерьез, расценивая их как проявление истерики, хотя было довольно странно слышать нечто подобное из уст слабой, беззащитной Кэсси. Моему спокойствию пришел конец, когда я услышала историю о Дженни Эльман, застрелившей своего мужа, и узнала, что в спальне Кэсси, в шкафу, дожидаясь своего часа, хранится оружие.

Вдруг мне пришло в голову, что Кэсси совершенно не отреагировала на мои слова о распускаемых о Гае слухах; она не удосужилась ни подтвердить их, ни опровергнуть.

— Гай Саварез слишком умен, чтобы ставить на карту всю свою жизнь ради каких-то дешевых потаскух.

Но так ли это на самом деле? Можно ли вообще считать умным эгоиста, возомнившего себя пупом земли?

Вдруг я поймала себя на мысли, что лучше было бы нам вообще никогда не слышать о Гае Саварезе. Лучше бы Тодду не снимать никаких картин с его участием. Гай Саварез — весьма сомнительный партнер. Он еще преподнесет всем нам сюрприз.

51

Наконец в игре Сюзанны появилось то, что все от нее ждали, хоть на это и ушло несколько месяцев. В основном благодаря бесконечным репетициям. Но она старалась и усердно работала над сценарием, написанным Лео. При помощи Тодда ей удалось нанять гастрольного менеджера и составить план выступлений на разных площадках. Вскоре она выехала в Лас-Вегас. А еще через три недели мы все отправились на премьеру — Тодд, я, Лео, Клео, Говард и Сьюэллен. Наконец Сьюэллен согласилась куда-то выехать, оставив детей дома, и этим местом был Вегас. Она уверяла, что едет исключительно из-за Говарда: как главный продюсер он нуждался в смене обстановки.

Мы заняли столик прямо перед сценой — вместе с нами была подруга Сюзанны Поппи и ее муж Бо Бофор, а также их старый друг, солидного вида господин средних лет по имени Бен Гардения. Его отличали искусственный загар и пышная седая шевелюра.

Не знаю уж чем, но персона Гардении привлекла внимание Сьюэллен. Сама же я была увлечена наблюдением за Поппи. Мне столько всего о ней рассказывали, что я ожидала встретить типичную вульгарную диву со жвачкой во рту, лишь с легким налетом лас-вегасского блеска. Но оказалось, что она одета в консервативное длинное вечернее платье с длинным, узким рукавом и высоким воротничком, а ее единственным украшением служит тоненькое бриллиантовое колье. Ее смоляные волосы были собраны в большой пучок у шеи, а на лице почти отсутствовала косметика, если не считать серых теней и немного туши на ресницах.

Ее лицо отливало снежной белизной, словно она никогда не была на солнце, и лишь в глазах играла жизнь — они все подмечали, и в них отражался выдающийся ум. Она была сногсшибательной, даже экзотической женщиной. Ее мужа отличало детское счастливое лицо, соломенного цвета волосы, не очень короткие и не очень длинные, и полный рот великолепных зубов, которые он неустанно обнажал, словно был рожден не для того, чтобы петь, а для того, чтобы улыбаться. Но в его лице я заметила какой-то изъян. В нем не было здорового бронзового отлива, свойственного парню, рожденному под солнцем Лас-Вегаса. Оно было каким-то оранжевым — результат воздействия кварцевой лампы и макияжа. Я слышала о его проблемах с весом — он страдал неуемным аппетитом, — но толстым назвать его было нельзя. Лицо его действительно казалось слегка одутловатым, но фигура, затянутая в безупречный белый пиджак, была довольно стройной. Скорее его можно было бы назвать плотным — он напоминал футболиста, лишь недавно оставившего спорт.

Я спросила его, где он теперь выступает, сказала, что мы были бы счастливы посетить его концерт. В ответ он неожиданно повалился на стол и, закрыв глаза, принялся выстукивать какую-то мелодию и напевать какую-то песню, слов которой невозможно было разобрать.

— Мы только недавно вернулись с гастролей, — поспешила вмешаться Поппи — при этом улыбались только ее бледные губы, а глаза так и остались безучастными. — У Бо сейчас отдых… «хиатус»[6], — добавила она после некоторой паузы. Затем откинулась на спинку стула, как бы продолжая размышлять над только что сказанным словом. Бо тем временем продолжал барабанить по столу, глаза его были прикрыты, голова раскачивалась из стороны в сторону. Он что-то напевал под воображаемый аккомпанемент.

Когда официант подошел к нашему столику, чтобы принять заказ, Бо вскинул в воздух указательный палец и начал произносить какие-то слова, но Поппи оборвала его.

— Нам ничего. — Бен Гардения улыбнулся.

За столом воцарилось невероятное напряжение, и я надеялась, что заговорит Тодд. Когда он говорил, все обретали какое-то спокойствие. Но он с интересом изучал Бо. Впрочем, не он один. Лео тоже был увлечен этим зрелищем. Вдруг я заметила, что Поппи изучает Тодда с неменьшим интересом. Говард, старый, добрый Говард был поглощен беседой с Беном Гарденией. Я наклонилась к Бо, пытаясь втянуть Поппи в разговор. А заодно и Сьюэллен с Клео. Но все мои попытки оказались безуспешными. Лео, наблюдая за Бо, погрузился в свои собственные мысли, а Тодд решил присоединиться к беседе Говарда и Бена. Клео же, всегда самая разговорчивая, оставалась безмолвной и сосредоточенной. Она тупо уставилась на скатерть и не произносила ни слов. Сьюэллен же с любопытством разглядывала Бо.


Действие вот-вот должно было начаться. Тодд обвел взглядом огромный зал.