Все утро я ловила по радио разные станции и слушала прогнозы погоды, в надежде, что скажут что-нибудь утешительное. Но к полудню мне пришлось смириться с мыслью, что буран будет продолжаться всю ночь. В час дня я вычислила, что в Голливуде десять, и Тодд уже два часа как на ногах. Погода там, видимо, хорошая. В два я подумала, что он наверняка уже заканчивает завтрак, а это значит, что скоро он может позвонить.

Но он не позвонил. Тогда я решила позвонить сама, но вспомнила, что не знаю, в каком отеле он остановился. Почему-то мне показалось, что это может быть «Уилшир», и я набрала номер, но мне ответили, что его у них не было. Тогда я позвонила в «Беверли-Хиллз». Раз Тодд собирался встретиться сначала с Хайни, а затем с Сюзанной, и наверняка кто-то один из них все еще оставался в бунгало, значит, ему удобнее всего было остановиться именно в этом отеле. Но и в «Беверли-Хиллз» его не оказалось. Они набрали номер бунгало, которое все еще числилось за Мюллером, но там никто не снял трубку.

Я могла бы позвонить Клео. Может, она знала, в каком отеле остановился мой муж. Но, подумав, решила не делать этого. Она наверняка знала, но мне не хотелось, чтобы она решила, что мне не известно, где находится мой муж. Это начинало напоминать паранойю.

В шестичасовом прогнозе сообщили, что буран в нашем районе заканчивается и двигается на восток. В Калифорнии три часа, и погода, безусловно, солнечная. Позвонила Сьюэллен и спросила, есть ли известия от Тодда. Ничего хорошего я ей сообщить не могла.

— Не стоит беспокоиться, Бафф. Должно быть, это из-за бурана. Какие-нибудь неполадки на линии.

Это было очень мило с ее стороны. Она могла бы добавить: «А я дозвонилась тебе без проблем».

В девять вечера снегопад прекратился, и, несмотря на полную темень, мне показалось, что небо стало проясняться. Я схватила трубку, чтобы набрать номер Сьюэллен и свериться с ее наблюдениями, но вдруг обнаружила, что теперь, когда буран миновал, мой телефон не работает.

Это было последним ударом — в полном изнеможении я рухнула в постель. Я задремала, и поэтому не знала сколько прошло времени, прежде чем у дома неожиданно хлопнула дверца автомобиля. Я бросилась к окну и посмотрела на улицу. Уличные фонари я оставила горящими, и в их свете вдруг увидела Тодда. Моего Тодда. Он стоял возле такси и расплачивался с водителем.

Я сбежала вниз, даже не потрудившись надеть халат. Мне хотелось поскорее повиснуть у мужа на шее и осыпать его лицо поцелуями в благодарность за то, что он наконец к нам вернулся. Я распахнула дверь — он стоял, широко улыбаясь, — вернувшийся герой-победитель.

— Ты не поверишь — я вылетел из Калифорнии в восемь утра по их местному времени. Знаешь, сколько они продержали нас в Чикаго? Не хотели выпускать рейс, пока здесь не наладится погода. Знаешь, сколько я добирался из аэропорта? Мне показалось, что в такси я провел больше времени, чем в воздухе… Но ни дождь, ни град меня не могли остановить…

Но я его не слышала. Все, что мне хотелось, — это обнимать и целовать его. Но вдруг у него за спиной я увидела фигуру, одетую в меха.

— Посмотри, кого я привез.

— О, Баффи, — взмолилась Сюзанна. — Мне просто некуда больше было пойти…

Тодд отправился наверх, чтобы посмотреть на спящих детей и переодеться. А я помогла Сюзанне выбраться из ее белой до пят норковой шубы, и такой же огромной норковой шапки. Затем мы прошли в библиотеку, и, произнося лишь самые необходимые слова, я разожгла камин и налила ей полный стакан виски.

Она рыдала и пила.

— Тодд спас мне жизнь, взяв меня с собой, — выговорила она сквозь слезы, — Хайни меня убил бы!

— Это просто смешно, — произнесла я совершенно бесстрастно. — В порыве гнева все так говорят. Это ничего не значит. Я даже детям это говорю, когда они выведут меня из себя. Но я же не имею этого в виду.

— О, Хайни именно это и имел в виду. Я это точно знаю. Только Тодду удалось его временно отговорить.

— Я не могу поверить, что Хайни на такое способен. Он любезный, воспитанный человек, — заявила я уверенно. Она разрыдалась еще сильнее, но я заставила себя забыть о жалости. — Как ты могла так поступить, Сюзанна? Да еще с Лео?

— Но я делала это ради Хайни, — не унималась она. — Ради нашей картины. Мне казалось, что, раз Лео увлечен мной, влюблен в меня, это может подвигнуть его на что-то гениальное, и эту гениальность он сможет воплотить во мне, в моей игре, перенести ее на экран. Я это где-то читала. Это сказал один выдающийся режиссер. Он сказал, что режиссер должен быть влюблен в свою ведущую актрису. Что, работая с ней бок о бок, он познает ее, а она — его, и что при каждодневном плодотворном общении это чувство усиливается. И тогда, через объектив, она начинает казаться ему еще красивее, и в конце концов он влюбляется. Может быть, даже он влюбляется не в саму актрису, а в созданный ею образ…

— Но ведь он не сказал, что актриса должна ложиться со своим режиссером в постель, правда?

— Разве ты не понимаешь? — удивилась она. — Я переспала с Лео только для того, чтобы наша картина была проникнута духом любви, как никакая другая в истории кино!

Я отдавала себе отчет в абсурдности доводов Сюзанны, но, принимая во внимание особенности ее характера, мне было понятно, какое это все имело для нее значение. Неужели все действительно так, как она говорит? Неужели она действительно переспала с Лео не ради любви, не ради секса и даже не ради самого Лео? Я точно знала, что, пока Лео еще не был режиссером, она не питала к нему никаких чувств, кроме презрения. Я знала, что секс ничего не значит для Сюзанны и является лишь орудием. Да и любовь была для нее чем-то иллюзорным. Таким же иллюзорным, как и голливудские персонажи.

— Теперь я лишилась всего, — стонала она. — Мой Хайни… Мой дорогой Хайни… Моя жизнь. — Несмотря на все негодование, в моем окаменевшем сердце вдруг стало просыпаться чувство сострадания к Сюзанне. Безусловно, Хайни она потеряла, и эта потеря была для нее невосполнима. — Он так меня любил.

«Жаль, что ты не вспомнила об этом, когда обнимала Лео Мэйсона». Мне не хотелось сдаваться и прощать ее слишком быстро.

— Да, он тебя любил, — я старалась говорить построже.

— Не знаю, как мне теперь жить без него.

«Раньше жила, и теперь проживешь».

— Ты найдешь способ. Ты же обходилась без него раньше. И потом, у тебя есть твоя карьера.

— Разве? «Любовь и предательство» теперь, наверное, закроют навсегда. А ради этой картины я пожертвовала всем.

Это становилось невыносимым. Вот уже и до пожертвований дошли.

— Лечь в постель с таким эгоистом! Он никогда не думал ни о чем, кроме собственных удовольствий. А я еще ему в любви признавалась! Боже! — кричала она. — Я чуть с жизнью из-за этого не рассталась!

Клео тоже была больше расстроена закрытием картины, чем изменой мужа, но все же я была обязана спросить:

— То, что ты шла на жертву ради картины, понятно, но разве тебе не пришло в голову, как ты поступаешь по отношению к Клео? Ты же ее… Была ее подругой!

— Клео! — Она и не думала о ней. — Она самая грязная интриганка, которую я когда-либо встречала. Даже не удивлюсь, если окажется, что это она надоумила Лео меня трахнуть. Ради Лео, ради его карьеры она готова пойти на все.

Ее слова прозвучали для меня как удар грома. Об этом я и не подумала — Клео надоумила Лео переспать со звездой Сюзанной. Конечно, то, что говорила Сюзанна, ничего не значило. Но могло ли такое произойти в принципе? Неужели Клео до такой степени изменилась? Этого я не знала, не могла знать и вряд ли когда-нибудь узнаю.

— Они использовали меня… Они оба! Дерьмо они и больше ничего! Но Хайни… Мой дорогой Хайни — он так меня любил. Они дерьмо, но Хайни всегда был для меня личностью.

Меня поразило, что она говорит о Хайни в прошедшем времени, как будто он умер… Умер для нее так же, как и Поли Уайт.

Я проводила ее наверх и уложила спать.

— Утро вечера мудренее, — сказала я напоследок.

— Что мне делать, Баффи?

— Что-нибудь придумаешь завтра.

— Черт побери, ты говоришь совсем как Скарлетт О'Хара, — произнесла она с грустной улыбкой.


Тодд ждал в библиотеке. Он обнял меня и поцеловал, совсем как главный герой целует героиню на киноэкране. Я положила голову ему на грудь. В одном Сьюэллен была права. Нет ничего, в чем я могла бы отказать Тодду, с чем могла бы не согласиться. Я слишком любила его, чтобы сомневаться в его мудрости и доброте. И тут я вспомнила, что сказала Сюзанна о Клео: «Ради него она готова пойти на все».

Что происходит с такими женщинами, как мы? Разве для нас ничего не значили пропагандистские высказывания о правах женщины, о ее привилегиях? Разве мы, подростки пятидесятых — начала шестидесятых, родились слишком рано, чтобы наши сердца стали по-настоящему независимыми? Разве мы на пять лет поспешили?

Но тут у меня мороз пробежал по коже от одной мысли о том, что, родись я на пять лет позже, никогда бы не смогла встретить и полюбить Тодда Кинга! От этой мысли я окаменела. Гораздо лучше быть зависимой, чем потерять любимого Тодда Кинга и лишиться его любви. Гораздо лучше? Да между этим такая же разница, как между жизнью и смертью.

И все же мы с Клео были разными, и разница эта заключалась в наших мужьях. Тодд был полной противоположностью Лео. Было и еще одно существенное отличие. Я никогда не потерпела бы даже малейшей неверности. Пламя моей любви к Тодду горело слишком сильно — это была жадная, ревностная, всепоглощающая любовь.


— Извини, что мне пришлось привезти с собой Сюзанну. Я знаю, что ты была не очень-то к ней расположена, когда я уезжал. Но она все время плакала, просила не бросать ее на произвол судьбы. А мне ужасно хотелось домой. Мне нужно было немедленно с тобой поговорить, и я просто не знал, что делать. У меня не хватило сил повернуться к ней спиной, когда она попала в такую беду.