Первый случай разбогатеть представился в тот день, когда снова, наверное, уже в двадцатый раз, сломался наш старенький «кадиллак». Кто-то сказал Тодду, что некто Прентис Хобсон, учащийся средней школы в свободное время занимается ремонтом автомобилей. Хобсона по праву можно было назвать гениальным механиком. Тодд пришел в восторг от его работы, да и цена оказалась приемлемой. Вскоре Тодд приладился покупать по два сломанных автомобиля в неделю, Прентис приводил их в порядок, а Тодд выгодно перепродавал. Не прошло и двух месяцев, как Прентис едва успевал ремонтировать автомобили, которые уже просто негде было ставить. Тогда Тодд опять взял деньги с нашего банковского счета и внес задаток за стоянку. Он спросил у Прентиса:

— Тебе нравится ходить в школу?

— Не очень.

— А как ты учишься?

— Неважно. Я не люблю просиживать над книгами.

— Чем ты собираешься заняться после школы?

— Буду механиком. А кем же еще? Это единственное, что я действительно умею.

— Тогда почему бы тебе прямо сейчас не бросить школу и не перейти окончательно ко мне на работу?

Прентис почесал затылок:

— И не закончить школу?

— Ведь тебе учиться еще два года, так? А затем ты собираешься стать механиком? Но если ты уже сейчас перейдешь ко мне, через два года ты будешь командовать бригадой из четырех парней, а сам станешь старшим механиком. Ты на два года обгонишь тех, с кем сейчас учишься.

— Что вы хотите сказать, мистер Кинг? Вы собираетесь сделать старшим механиком человека без диплома?

— Собираюсь, и именно так и сделаю. И я еще кое-что пообещаю тебе, Прентис. Мне нравится, как ты работаешь, и когда мы по-настоящему развернемся, я возьму тебя в долю.

Прентис перешел к Тодду, и дела на их стоянке пошли в гору.


На втором месяце беременности я узнала о существовании Лесозаготовительной компании Уэстервельта. Будучи старшим бухгалтером компании «Райан и Фельдман», я проверяла счета компании Уэстервельта и обнаружила, что она терпит убытки практически каждый год. Тодд отправился к Чарльзу Уэстервельту и предложил купить у него компанию, но мистер Уэстервельт заявил, что у него и в мыслях не было расстаться с делом, которому посвятил сорок лет жизни.

— Но вы же каждый год терпите убытки, — настаивал Тодд. — Ваши затраты намного больше, чем прибыль, а значит, ваш капитал тает. И вы не успеете оглянуться, как обанкротитесь. Если я сейчас куплю вашу компанию, у вас будет достаточно денег, чтобы с миром уйти на покой, уехать, скажем, во Флориду или в Калифорнию и радоваться жизни.

— Но со мной в деле мой сын Чарли. Что станет с ним, если я продам компанию?

— Я сделаю Чарли менеджером. Мне бы хотелось с ним работать. Ведь он знает свое дело, не правда ли? Он ценный работник. Если он будет стараться и фирма начнет процветать (а я очень надеюсь, что так и произойдет), я отдам ему его долю. Обещаю вам.

Чарльз Уэстервельт-старший клюнул на эту приманку, а мне стало немного не по себе от того, с какой легкостью Тодд раздавал паи.

— Зачем ты каждому даришь по куску?

— Все очень просто, дорогая моя Баффи Энн. Если человек получает долю в деле, он работает намного эффективнее. Он вывернется для тебя наизнанку.

Мне это было понятно. Я сама работала на Тодда и вкладывала в свой труд всю душу. Иногда мне даже казалось, что ее уже не хватит ни на что другое.


На пятом месяце беременности, когда я все еще работала в фирме мистера Райана и мистера Фельдмана, я выяснила, что у одного ликерного магазина дела идут все хуже и хуже из-за приверженности его хозяев старым принципам торговли. Остатки наших денег в банке были пущены на покупку этого магазина, а я бросила свою прежнюю работу и занялась переоборудованием магазина, из которого решено было сделать супермаркет. Я вела все текущие дела и не закрывала магазин даже на время ремонта. Работала вплоть до той минуты, когда Тодд посадил меня в наш старенький «кадиллак» и отвез в роддом. Через восемь дней я завернула нашу дочку Меган в розовое одеяло и отправилась обратно в супермаркет, но на этот раз в новом белом «кадиллаке», подаренном мне по случаю рождения ребенка. Я ехала в машине, которая символизировала процветание нашей семьи.


Когда я рассылала извещения о рождении Меган, мы получили сообщение о свадьбе Кэсси Хэммонд с Гаэтано Саварезом. Это событие явилось для нас полной неожиданностью. Я давно ничего не слышала о Кэсси и недоумевала, почему они не устроили пышные торжества, учитывая высокое социальное положение Кассандры Блэкстоун Хэммонд.

* * *

Однажды мать Кэсси узнала, что та встречается с Гаем Саварезом, хотя за ней ухаживает Дуг Фенвик. Однако она не заявила категорическим тоном: «Я запрещаю тебе видеться с ним». Вместо этого она стала настаивать на том, чтобы дочь встречалась с ним, приглашала его на обед, а затем незаметно развернула целую кампанию по его дискредитации. Даже когда они в первый раз пригласили Гая на обед в особняк Блэкстоунов и он устроился в розовом бархатном кресле за широким бронзовым столом, покрытым эмалью, в украшенной гобеленами гостиной, Кассандра нарочито уставилась на его ногти, чтобы заставить Кэсси и Гая невольно усомниться в их чистоте, хотя он усердно чистил их перед тем, как явиться на обед.

А самое смешное было то, что к этому моменту Кэсси вовсе уже не была так увлечена Гаем, как в самом начале. Еще до того, как Кассандра приступила к выполнению своего плана, у Кэсси стали появляться сомнения. Кое-что смущало ее, например, холодность, с которой Гай целовал ее, то, что он ни о ком никогда не сказал доброго слова и привык отзываться о людях лишь как о «мерзких богачах» или о «грязных нищих». Не нравилось ей и то, как после знакомства с ее матерью он принялся взахлеб говорить о ней. О том, какая она замечательная леди, как, должно быть, богата и какое шикарное место — особняк Блэкстоунов. От этих слов на душе у Кэсси оставался какой-то неприятный осадок.

Но Кассандра ни разу не сказала: «Хватит!». И Кэсси продолжала видеться с Гаем и вела себя, как маленький ребенок, который, понемногу смелея, делает вперед шаг за шагом и ждет, на каком этапе его одернут. Может быть, ей хотелось, чтобы наступил момент, когда Гай Саварез забудет, что она недоступная дочь Кассандры, и так или иначе овладеет ею, и она наконец уверится, что его и в самом деле влечет к ней, а кроме того, познает близость с человеком, которого девчонки в школе называли не иначе как «самцом».

Возможно, если бы не вмешалась судьба, так продолжалось бы еще месяцы, а то и годы (если бы не вмешалась и сама Кассандра), она встречалась бы и с Дугом, и с Гаем, хотя и не была влюблена ни в того, ни в другого, и ждала бы, когда Дуг сделает официальное предложение, когда что-нибудь скажет мама, наконец, когда в ее жизни появится кто-то еще — нежный, любящий мужчина ее грез.

И судьба вмешалась — в лице Даррена Прути, кинорежиссера, который вел курс в университете. Кэсси училась в его группе, и однажды он пригласил ее к себе в кабинет, чтобы показать, как нужно играть сцену. Кабинет был крохотным, и все его пространство занимала кожаная кушетка. Когда Кэсси села на черную кушетку рядом с грузным режиссером и почувствовала прикосновение его жирного бедра, она подумала, что, наверное, не надо было сюда приходить. В ту же минуту она попробовала извиниться и уйти, но он удержал ее. И, даже не сделав галантной попытки обольстить, он навалился на нее, придавив всеми своими двумястами двадцатью фунтами веса. Когда она стала сопротивляться, он принялся оскорблять ее. Он назвал ее шлюхой. И заявил, что она такая же, как все остальные девчонки, которые хотят сняться в кино.

Кэсси задыхалась от тяжести его тела. Он с такой силой ударил ее по щеке, что у нее посыпались искры из глаз. Он снова ударил ее, на этот раз по затылку, и на Кэсси накатил жуткий страх. «Да ведь ему ничего не стоит убить меня! Он и ломаного гроша не даст за мою жизнь!»

Он надавил пальцем, одним лишь жирным пальцем, ей на горло, и Кэсси показалось, что он может проткнуть ее, и она изойдет кровью или задохнется. Она перестала сопротивляться, чтобы ослабить боль. И замерла почти не дыша, пока волосатая рука задирала ей юбку и срывала трусы. Она скорее почувствовала, чем услышала, как порвалась ткань. Он легко приподнялся и расстегнул молнию на брюках. Кэсси зажмурила глаза, когда он приступил к делу, одной рукой раздвигая ей ноги, а другой продолжая с силой надавливать на горло. Он действовал грубо и напористо, и ей стало дурно от нестерпимой боли. Как будто ее разрывало на части. Кэсси подумала, что сейчас из нее наверняка хлещет кровь. А что, если из нее вытечет вся кровь и она умрет?

Внезапно он отпустил ей горло, застонал, громко обозвал ее шлюхой, и она почувствовала, как в нее начинает вливаться его сперма. Потом быстро оторвался от нее и направил струю спермы ей в лицо и на волосы. Мерзкий привкус застыл у нее на губах.

Кэсси не двигалась, не открывала глаз. Она слышала, как он одевается, чтобы уйти.

— Тебе лучше умыться, — сказал он. — И не забудь потушить свет. А если вздумаешь кому-нибудь рассказать о том, что произошло, я заявлю, что это ты все подстроила. Любой знает, какие вы шлюхи, маленькие сучки, как вы бросаетесь на каждого, кто пользуется мало-мальским влиянием. Вы готовы на все, чтобы перед вами открыли двери.

Он ушел, и Кэсси осталась одна. Она напрягла все свои силы, чтобы подняться. В конце концов ей удалось встать, и медленно, на негнущихся ногах она спустилась вниз в туалет, который находился в холле. Она молила Бога, чтобы ее никто не увидел. Все тело ужасно ныло. Она остервенело терла лицо, несмотря на боль от удара. А волосы! Разве их можно отмыть? Она принялась их оттирать с помощью влажных бумажных полотенец, расчесала и снова промокнула. Потом побрызгалась дезодорантом, который носила с собой в сумочке. Но полностью перебить запах оказалось невозможно. Она опять вымыла лицо. На нем все еще оставался красный отпечаток его пятерни. Она тщетно пыталась замазать лицо крем-пудрой.