Джун Зингер - Съемочная площадка

— Ты идешь не той дорогой, лапонька. Мальчики платят намного больше, а после того как все закончено, они рады от тебя избавиться как можно скорее, и никаких воркований.

Гай возмутился:

— Еще никто не трахал меня в задницу!

Его собеседник лишь поднял брови:

— Найди себе того, кого будешь трахать ты. Если твой прибор действительно такой здоровый, как ты говоришь, то к тебе очередь встанет на два километра. Иногда им только и нужно, чтобы из них все кишки вытряхнули. И, ей-Богу, это не так уж трудно. Так что слушайте умных советов. Вот здесь-то действительно можно подзаработать.

Один из его клиентов, называющий себя Патрик Генри, пассивный гомик, был просто сражен сексуальными талантами Гая после долгой ночи физических упражнений. Совершенно удовлетворенный и обессиленный, он утром сказал, что работает продюсером, и сделал Гаю деловое предложение.

— Джонни Палкин, — обратился он к Гаю, который в тот вечер придумал себе эту кличку, — я сделаю из тебя кинозвезду!

За год он уже снялся в шести порнофильмах. Даже его пресыщенные партнеры обожали работать с ним. Ни у кого, кто работал в этом жанре, не было органа такой величины и такой мощи, как у Джонни Палкина. Однако Гай не чувствовал себя счастливым. Он хотел стать настоящим киноартистом или, по крайней мере, звездой телеэкрана. Он был ничуть не хуже Брандо или Ньюмена и немного их моложе. Однажды он сказал об этом Патрику Генри, когда они торговались из-за оплаты. Он считал, что Генри испугается его возможного ухода и повысит ставку.

Однако Генри лишь рассмеялся.

— Ну и дурак же ты! Послушай, говнюк, уж коли ты начал сниматься в порно, никто не станет снимать тебя в настоящих фильмах. И на телевидение тебя не возьмут. Это все, что ты можешь иметь! Больше тебе ничего не светит! Так что постарайся получить от этого удовольствие. — Затем он добавил, и в голосе его прозвучало сочувствие, смешанное с презрением: — И кем ты, думаешь, смог бы стать? Вторым Редфордом? Рейнольдсом? О Господи, но ведь у них есть класс. Есть респектабельность!..

У Гая потемнело в глазах от ярости, ему хотелось разбить Генри физиономию, разгромить всю комнату. Однако через минуту он успокоился, и ярость сменилась тоской. Но он не будет слушать Генри! Ему еще нет и двадцати. Ведь еще не поздно! Не может быть, чтобы уже было поздно! Джонни Палкин исчезнет сегодня же, и возродится Гаэтано Саварез! Он перекрасит волосы в черный цвет. В конце концов, итальянцы обычно черноволосые. Он отрастит усы. И на сей раз будет делать все так, как положено.

Джонни Палкин обеспечил его суммой, которая позволит продержаться некоторое время. Он решил поступить в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса и получить то образование, которого ему так не хватало. Училище. Он немного поработает и в театре, приобретет некоторый лоск. А затем найдет себе девушку, у которой респектабельности хватило бы на двоих. Да, конечно, даже с перекрашенными волосами, усами и прежним именем его могут узнать. Станут говорить, что он был порнозвездой. Вполне возможно, что Патрик Генри, разозленный тем, что потерял такой звездный член, сам начнет распространять эти сплетни. Но после того как он добьется своего, эти сплетни уже не будут иметь никакого значения. Времена изменились, нравы стали свободнее, и никому до всего этого нет дела. Говорят, что сама Джоан Кроуфорд тоже снималась в подобных фильмах до того, как стала кинозвездой. И все знали, как Мерилин Монро ползала на коленях перед местными тузами. Ну и что? После того как он станет известным киноартистом, он будет все отрицать. Если добьешься успеха в Голливуде, тебя уже никто не посмеет тронуть. У тебя будет все — деньги, уважение, и все эти киски будут гоняться за тобой, сгорая от желания лечь под кинозвезду.

— Думаю, мне нужно подождать и посмотреть, что будет дальше, — сказала Кэсси. — Гай со мной еще серьезно не говорил. Я представления не имею, как он ко мне относится. Честно говоря, Баффи, мне он очень нравится, но нельзя сказать, что мы близки или очень дружны.

Сьюэллен в розовато-сиреневом стояла рядом со мной, держа в руках своего новорожденного малыша. Ее план сначала поработать лет пять, а потом завести ребенка, провалился.

— Ничего, ребенок тоже гарантия, — сказал ей Говард, и она на сей раз согласилась.

Кэсси и Клео были в розовом, а Лео, не участвовавший в церемонии, был в сером костюме из мягкой шерсти в белую полоску, который полностью соответствовал его новому стилю жизни в Нью-Йорке. Он решительно и навсегда отбросил свой студенческий радикализм.

— Я люблю тебя, я беру тебя в мужья, я освещу всю твою жизнь светом своей любви, обещаю тебе, Тодд.

— Я люблю тебя, я беру тебя в жены, я буду лелеять тебя до конца дней своих, обещаю тебе, Баффи Энн.

Говард просиял и протянул обручальное золотое кольцо своему новому родственнику.

Пастор объявил нас мужем и женой, и жених страстно поцеловал свою невесту. Говард и малыш Сьюэллен заворковали. Я засмеялась от счастья, а Тодд прослезился от избытка чувств.

И тут пришла поздравительная телеграмма от Сюзанны и Поли. Я радостно повернулась к своим друзьям:

— Ага! Все-таки она не забыла!

Тодд сказал, что мы можем позволить себе небольшое свадебное путешествие. Если принять во внимание все обстоятельства, это обойдется не слишком дорого. Однако он держал свои планы в тайне. И я даже не пыталась вытянуть их из него. Куда мы поедем? Мне было все равно — на время медового месяца, или же на всю жизнь это не имело никакого значения, если мы будем вместе.

Мы прилетели в Нью-Йорк и остановились в «Плазе». Это был мой первый приезд в Нью-Йорк, но я была совершенно убеждена, что «Плаза» — лучший отель. Мы пили шампанское и занимались любовью, смотрели в окно на Центральный парк и огни города, как персонажи фильмов, и опять занимались любовью. Мы делали это утром, потом завтракали в кровати и опять занимались любовью, и я думала: «Никто не любит так, как мы в эту минуту».

Затем Тодд сказал, как будто чувствовал, о чем я думаю:

— Заниматься любовью — это еще не значит любить.

— Что же тогда любить? — спросила я, просто чтобы он еще раз повторил эти слова.

— Это то, что мы будем говорить друг другу, и то, что мы будем делать друг для друга в течение всей нашей жизни.

— Это прекрасно. Но все равно делать это — любить друг друга, как мы сейчас — это самое большое счастье… Это самый лучший медовый месяц в моей жизни.

— Фу, — недовольно произнес он. — Ты считаешь, что все это прекрасно? В таком случае с сожалением вынужден тебе сообщить, чтобы ты поскорее одевалась. Нам нужно успеть на самолет.

Я стала одеваться, глотая слезы разочарования. И он еще говорит о напрасных тратах! Мы прилетели в Нью-Йорк лишь для того, чтобы провести одну ночь в «Плазе»! Мы даже не видели Статуи Свободы, уж коли на то пошло.

Мы уже приготовились к посадке, когда я поняла, что мы летим вовсе не в Акрон! Мы летим в Париж! Париж! Мы с Тоддом летим в Париж — это было моей первой радостной мыслью. Вторая была скорее тревожная — деньги! Как же мы можем потратить такую большую часть нашего драгоценного Банковского счета на столь замечательное, столь экстравагантное развлечение?

— А деньги! — с ужасом обратилась я к Тодду. Но он лишь улыбнулся.

— Мы так много работали последние три года. И впереди нас могут ждать нелегкие времена. Так что должно же быть какое-то светлое пятно, что-то для души.

Этот человек был поэтом. И, кроме того, у него был ответ на все вопросы. Разве можно сомневаться в таком?

— А теперь пошли к фонтану, — предложил Тодд после того, как мы, уплетая завтрак, состоящий из круассанов и кофе со сливками, долго смотрели, как из-за Нотр Дама поднимается солнце.

— К какому фонтану?

— И ты еще спрашиваешь? Ты, которая собиралась специализироваться на литературе? О Боже! Это просто счастье, что ты передумала и стала заниматься бухгалтерским делом.

Я не знала, из-за чего он разыгрывает эту комедию, однако понимала, что скоро узнаю. Он привел меня на Плас Сан-Мишель, к фонтану с каменными дельфинами, и вдруг оказался в воде, серебряные струи оставляли на его лице блестящие бусинки. Он протянул ко мне руки:

— Баффи Энн, приди ко мне, любовь моя…

Я прыгнула к нему. Я не могла не сделать это. Его мокрые поцелуи казались слаще вина.

— Я люблю тебя, Скотти Кинг. Ты — самый чокнутый парень в Огайо, но я люблю тебя больше жизни.

Наверное, это и была сама любовь.

Мы потягивали кальвадос на террасе на Елисейских полях в тени Триумфальной арки.

— Но почему мы пьем кальвадос? — спросила я Тодда. — Почему это мы не пьем шампанское?

— Ай-ай-ай, но где романтика твоей души? Ты помнишь, как пришла в кинотеатр на Хай-стрит во второй раз? Ты съела один пакетик воздушной кукурузы, один «Милки Уэй», одну шоколадку и две «Мэри Джейн». Показывали «Триумфальную арку» с Ингрид Бергман и Чарльзом Бойером, и я умоляю тебя вспомнить, что они пили на Елисейских полях?

Ну конечно! Кальвадос!

— Конечно же, — сказала я. И это тоже была любовь.

По возвращении в Акрон мы первым делом внесли небольшой задаток (совсем небольшой, поскольку Тодд считал, что разумнее свести к минимуму сумму задатка, раз уж мы не хотим покушаться на деньги, которые намереваемся пустить в оборот) за маленький домик на улице под названием Ханилейн. (А еще Тодд сказал, что глупо платить арендную плату, если мы собираемся войти в дело). Мне нравилось название нашей улочки. Вскоре нам удалось получить работу в двух разных бухгалтерских фирмах, и я стала старшим бухгалтером, а Тодд тоже бухгалтером, только без уважительного титула «старший». Мы продолжали обставлять наш новый дом, каждый день ходили на службу и широко открытыми глазами с надеждой смотрели в будущее.