— Имей в виду, Алма, я не позволю тебе испортить мои отношения с Эду! И я не отдам тебе мою дочь!

Алма поудобнее уселась в кресло и глубоко вздохнула.

— Лучше выслушай меня, Элена. О каких отношениях ты говоришь? Ваши отношения давным-давно умерли, только ты никак не хочешь этого понять.

— Пусть об этом мне скажет сам Эду, — гордо вскинула голову Элена.

— Он тебе никогда этого не скажет. Он не способен причинять боль. Не способен с того дня, когда на его глазах сгорели его родители. Скорее он даст себя четвертовать, будет мучиться, будет страдать, но никогда не причинит боль другому. А я не хочу, чтобы он и дальше так мучился. — Алма говорила очень серьезно и очень просто, невольно заставляя к себе прислушиваться.

— Ты считаешь, что я могу принести ему только страдания? — насторожившись, спросила Элена.

— А что ты можешь ему принести? — Алма посмотрела ей прямо в глаза.

— Любовь. Почему ты боишься этого слова? Женщина может подарить любовь мужчине любого возраста, — с той же гордостью настаивала Элена.

— Эду ты можешь одарить только материнской любовью, — снова вздохнув, сказала Алма.

— Ты полна предрассудков и не понимаешь, что можно жить по-другому! — Элена защищала свое право на счастье как львица.

— У тебя есть семья, Элена, дочь, сын, внучка. Эду тоже вправе иметь семью. Он проведет с тобой лучшие свои годы, ты состаришься на двадцать лет раньше его, и он останется в мире один как перст. Вряд ли ты собираешься родить ему детей. А как мы мечтали о них с матерью Эду! Она была не только моей сестрой, но и лучшей подругой, и мы всегда представляли себе свадьбу Эду, его жену, его детей… Ты сама мечтала об этом для своего сына, для Камилы. Так не мешай ей!

Элена закусила губу и молчала. Алма же продолжала:

— Не буду тебе лгать, я очень хочу, чтобы ты смирила свою гордыню и согласилась уйти. Вы уже насладились друг другом, встречались, развлекались, путешествовали, теперь пора подумать о будущем. Будущее — достояние молодых. Я хочу видеть, как Эду играет со своими детьми, провожает их в школу, строит планы. Пусть вместе с Камилой. Если быть честной до конца, то я представляла себе рядом с Эду совсем не Камилу, но давай не будем ничему мешать. Пусть они решают сами, быть ли им вместе или пойти навстречу новой любви. Обуздай свой эгоизм. Не мешай им.

Элена, закусив губу, продолжала молчать. Каждое слово Алмы резало ее как ножом, резало тем больнее, что она не могла не осознавать справедливость этих слов.

— Забудь Эду, — взывала к ней Алма. — Они с Камилой хорошая пара. Они говорят на одном языке, смеются над одними шутками, любят одни и те же фильмы, одну и ту же музыку. Сходство вкусов и делает людей счастливыми. Если ты как следует подумаешь, то поймешь, что я борюсь не только за счастье Эду, но и за счастье твоей дочери.

— Камила тебе безразлична, — продолжала упорствовать Элена. — Ты просто хочешь избавиться от меня. Тебе все равно, кто меня заменит. Тебе сгодится любая!

— Отчасти ты права, — кивнула Алма, — но только отчасти. Эду сгодится не любая. Но она должна быть обязательно молодой, чтобы создать настоящую семью. Она должна хотеть от него детей и родить ему их.

— Но если я люблю Эду, а он любит меня, мы не имеем права быть счастливыми? — не сдавалась Элена.

— А ты сможешь быть счастливой, зная, что несчастна твоя дочь, что ты отняла у нее мужа и ее будущих детей? Я пришла сюда, чтобы открыть тебе глаза. Так мне подсказало сердце. Я не воюю против тебя. Но тебе не видать покоя, если ты не откажешься от Эду…

С этими словами Алма поднялась и направилась к двери. Элена все еще пыталась бороться, повторяя:

— Нет, нет, я не труп. Я еще способна любить…

И сердце говорило ей: да, да, способна, ты способна любить детей, и в первую очередь свою обиженную дочь… Но как тяжело было смириться с потерей…

Глава 28

Ирис каждый день приезжала на конный завод, чтобы, как она говорила, прогулять своего Урагана. И хотя цель у нее была другая, она ничуть не приближалась к своей цели: Педру оставался холоден как камень и в лучшем случае не замечал ее, а в худшем придирался к ней и прогонял прочь. Но Ирис не отступалась, она верила, что наступит день, когда Педру оценит ее по достоинству.

Педру же если и был чем-то озабочен, то отношениями Камилы с Эленой. В том, что мать отвесила дочери пощечину, он не увидел ничего особенного, во времена его детства пощечина была обычным и весьма распространенным средством воспитания. Так он и объяснил удивленной Камиле, когда она рассказала ему об очередном скандале.

— Нам нужно жить с матерью отдельно, — решительно заявила Камила. — Как только я найду себе работу, тут же сниму комнату. Работа мне просто необходима, потому что у матери денег на комнату для меня нет.

Педру и в этом не увидел особой трагедии. Правильно, что дети стремятся жить отдельно от родителей, у них разный темп жизни, вместе им трудно.

— Элена ушла из дома, я ушел, это нормально, — сказал он Камиле. — Если тебе будет нужна мужская помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать. А где будешь искать работу?

— Мать предлагала попробовать работать с ней, в ее центре, освоить какую-нибудь из их профессий — массажистки, например, но я отказалась. Нам хватает домашнего общения, а тут еще целый день вместе! Мы обе с ума сойдем.

Педру хмыкнул: молодежь теперь все же стала очень избалованной. Если бы отец в свое время предложил Педру работу, он был бы ему по гроб жизни благодарен, а эти хвостом крутят — думают, подходит она им или не подходит. Но вмешиваться и уговаривать Камилу не стал, у него и своих забот было выше крыши.

К обычным хлопотам с лошадьми у Педру прибавился еще и ремонт, который затянулся и никак не кончался. Педру занимался им только урывками, поэтому не мог окончательно привести дом в порядок, а он был человеком основательным, и это его раздражало. Раздражение против Силвии улеглось. Похоже, и она успокоилась, потому что больше его не дергала, никуда не ходила и на него не жаловалась. Он с удивлением замечал, что прекрасно без нее обходится, за хозяйство, как и в прежнем его доме, отвечала Марта, да он и не был особенно прихотлив в домашнем обиходе. Это Силвия любила общество, компании, все старалась куда-то вытащить Педру, а его, буку и нелюдима, сердила ее общительность. Единственное, что его сейчас мучило, — это отсутствие женщины. Все его чувства, все помыслы со временем сосредоточились на Синтии, а она словно бы задалась целью его дразнить. Вдруг приходила прямо в дом, ссылаясь на то, что хотела посмотреть, как идет ремонт, и он видел, чувствовал: еще немного, и эта упрямица сдастся, но в последнюю минуту она всегда ухитрялась выскользнуть из его объятий и убежать — и от него, и от самой себя. Но рано или поздно она должна была сдаться: нельзя безнаказанно играть с огнем, он жжет и сжигает!

Синтия и сама была в смятении, она тоже чувствовала, что играет с огнем и игра эта опасна.

Первым ее смятение заметил Эладиу. Хоть он и был ей отчимом, но любил Синтию по-отечески, своих детей у него не было, и он привязался к падчерице всей душой. Сейчас он видел, что с девушкой творится что-то неладное, она переживает какую-то драму, а может, даже трагедию. Тогда он набрался решимости и заговорил первым:

— Синтия, моя бабушка говорила: «Уметь слушать — большое искусство». Я владею этим искусством и готов им воспользоваться — выговорись, и тебе станет легче, я тебе это гарантирую.

Синтию растрогало предложение Эладиу, а тот уже хлопотал, наливая ей в чашку чай, ведь за чаем разговор всегда идет легче и приятнее. Синтия растрогалась еще больше. Ей действительно хотелось все кому-нибудь рассказать…

— Я готов тебя выслушать, — повторил отчим.

— Я из-за Педру с конезавода, — начала Синтия.

— Если он тебя оскорбил, то я поеду и… — Эладиу даже привстал, словно бы уже собрался ехать.

— Нет-нет, — остановила его Синтия, — дело совсем не в этом. Дело в том, что в голове у меня каша и я сама не могу понять, чего я хочу. Он и привлекает меня, и отталкивает.

— Что-то вроде рокового влечения, — высказал предположение Эладиу.

— Иногда мне кажется, что это болезнь, и я очень боюсь.

— Но ты же не теряешь контроля над собой, не теряешь рассудка, значит, это ни в коем случае не болезнь, — рассудил Эладиу.

— Рассудка не теряю, но не знаю, чего хочу. Позволяю и не позволяю, люблю и не люблю, и так было с самого начала. Мы встретились, и я сразу почувствовала к нему и тягу, и отвращение.

— Отвращение или опасение? — постарался уточнить отчим. — Мне кажется, что ты уже давно ни с кем не встречаешься. Может, ты просто боишься любовной встречи после долгого перерыва?

— Надо подумать, — отозвалась Синтия. — Я действительно очень давно ни с кем не встречалась. Да и всегда была нелюдимой, так по крайней мере мне говорили и Алекс, и Ромеу, и Диегу.

— А к Педру ты относишься по-другому? Ты хотела бы с ним встречаться, куда-то ходить, появляться на людях?

— Когда он был женат, любые отношения с ним казались мне неприличными, но теперь он разошелся с женой, и я не знаю…

— Слушайся своего сердца, делай так, как оно тебе велит, и увидишь, что все будет правильно. Ты поняла меня?

Эладиу так ласково и ободряюще смотрел на Синтию, внушая ей успокоение. Она видела, что он от всего сердца желает ей счастья и удачи, что он любит ее, и ей стало легче.

После этого разговора Эладиу поговорил и с женой,

— Мне кажется, что Синтия в последнее время слишком уж погрузилась в работу. Для молодой девушки это не годится, ей нужно веселье, нужны люди.

— Да, она у нас захандрила, — согласилась Оливия. — Даже день рождения праздновать отказалась. Сказала, что нет времени, да и желания никакого нет.