Взяв за руку, он повел ее прямо в спальню.

— Раздевайся, — скомандовал он и, видя, что она не двигается, таращась на него опухшими покрасневшими глазами, добавил: — Боже мой, я вовсе не собираюсь на тебя бросаться! За кого ты меня принимаешь?

Он и сам не понимал, почему вспылил. Может быть, его пронял ее беззащитный истерзанный вид. Он развернулся на каблуках и зашагал в ванную.

Спустя несколько секунд Сибилл услышала шум полившейся из крана воды. В комнату вернулся Филипп со стаканом воды и таблеткой аспирина в руке.

— Выпей. Если сама не заботишься о себе, значит, это должен сделать кто-то другой.

Вода смягчила воспаленное горло, но, прежде чем она успела поблагодарить его, он уже забрал стакан, отставил его в сторону и принялся стягивать с нее свитер. Сибилл покачнулась, моргая в недоумении.

— А теперь ты примешь горячую ванну.

Потрясенная, она и не думала протестовать, позволяя ему раздевать себя, словно куклу. Оставшись без одежды, она поежилась, но продолжала молча стоять. Он подхватил ее на руки и перенес в ванную.

Вода оказалась горячее, чем, по ее мнению, было полезно для здоровья, и едва не переливалась через край. Но высказаться на эту тему ей не удалось: в следующую секунду Филипп завернул кран и приказал:

— Откинься на спину, закрой глаза. Делай, что говорю! — добавил он с такой неожиданной силой в голосе, что она безропотно повиновалась и не разжала век, даже когда услышала стук двери, закрывшейся за его спиной.

Клюя носом, она пролежала в ванне минут двадцать. Не заснула только потому, что боялась утонуть. Да еще не давала покоя мысль, что Филипп вернется, вытащит ее из воды и оботрет полотенцем. Поэтому, желая избежать очередного позора, она дрожа сама выбралась из ванны.

С другой стороны, предположила Сибилл, не исключено, что он уже ушел. И кто посмеет его укорить? Подобный постыдный срыв у кого угодно вызовет омерзение.

Но, когда она вошла в спальню, Филипп стоял у входа на балкон, созерцая ночной залив.

— Спасибо тебе. — Понимая, что поставила в неловкое положение и себя, и его, она попыталась хоть как-то искупить свою вину. — Прости…

— Еще раз извинишься, я за себя не отвечаю, Сибилл. — Он шагнул к ней, положил ладони ей на плечи и насмешливо вскинул брови, когда она отшатнулась от него. — Уже лучше, — заключил Филипп, проводя пальцами по ее плечам и шее. — Но еще есть над чем поработать. Ложись. — Он со вздохом подтолкнул ее к кровати. — Секс меня сейчас не интересует. Я хорошо владею собой и вполне способен удержаться, когда вижу перед собой эмоционально и физически истощенную женщину. На живот. Быстро.

Сибилл легла на кровать и не сумела заглушить стон, когда его пальцы начали мять ее лопатки.

— Ты у нас психолог, — напомнил ей Филипп. — Ну-ка скажи, что происходит с теми, кто постоянно подавляет свои чувства?

— На эмоциональном или на физическом уровне?

Он рассмеялся и, оседлав ее, принялся массировать ей спину.

— А я отвечу тебе, док. Их мучают мигрени, изжога, боли в желудке. А когда плотину прорывает, все накопленное выливается наружу таким стремительным и неудержимым потоком, что они не справляются с нагрузкой и заболевают.

Он стянул с ее плеч халат и подушечками ладоней стал давить на мышцы.

— Ты сердишься на меня?

— Нет, Сибилл. Не на тебя. Расскажи мне про тот период, когда Сет жил у тебя.

— С тех пор много воды утекло.

— Ему было четыре года, — не унимался Филипп, сосредоточенно разминая вновь напрягшиеся мышцы. — Ты жила в Нью-Йорке. Там же, где и теперь?

— Да. Недалеко от Центрального парка. Это тихий район. Спокойный.

Привилегированный, добавил про себя Филипп. Богемный Ист-вилледж не достоин доктора Гриффин.

— Две спальни?

— Да. Вторая служит мне кабинетом.

Он почти представил себе ту комнату. Аккуратная, элегантная, каждая вещь на своем месте.

— Сет, наверное, там спал?

— Нет, в ней разместилась Глория. Сета мы положили на диване в гостиной. Он ведь был совсем еще малыш.

— Значит, в один прекрасный день они взяли и заявились к тебе.

— В общем да. Мы с ней не виделись много лет. Я знала про Сета. Она звонила мне, когда муж бросил ее. Время от времени я посылала ей деньги, но к себе не приглашала. Никогда не запрещала приезжать, но и не приглашала. Не желала с ней встречаться. Она такая… скандальная, неуживчивая.

— Но она приехала?

— Да. Однажды после обеда я вернулась домой с лекции, а она ждет меня на улице. Злая, взбешенная тем, что привратник не впустил ее, не позволил подняться ко мне в квартиру. Сет плачет, она кричит… — Сибилл вздохнула. — Типичная картина.

— Но ты ее приняла?

— Я не могла ее прогнать. У нее с собой ничего не было. Только заплечная сумка да малыш. Она умоляла позволить им пожить немножко. Сказала, что добиралась ко мне автостопом. Что у нее ни цента за душой. Она начала плакать, а Сет просто вскарабкался на диван и уснул. Должно быть, сильно вымотался.

— И долго они у тебя пробыли?

— Несколько недель. — Она погрузилась в воспоминания. — Я собиралась устроить ее на работу, но она сказала, что сначала ей нужно отдохнуть. Сказала, что больна. Что какой-то водитель грузовика из Оклахомы изнасиловал ее. Я знала, что она лжет, но…

— Она твоя сестра.

— Нет, не в том дело, — устало отозвалась Сибилл. — Если честно, я уже давно не питала к ней родственных чувств. Но Сет… Он почти не умел говорить. Я ничего не знала о детях, но потом купила специальную книгу и вычитала, что в его возрасте ему полагается быть более многословным.

Филипп едва заметно улыбнулся, представляя, как она выбирает нужную книгу, внимательно читает, пытаясь привести все в порядок.

— Он был похож на маленькое привидение, — тихо продолжала она. — Его почти не было видно в квартире. Осторожно выползал, только когда Глория уходила куда-нибудь на время и оставляла его со мной. А когда она впервые не вернулась ночевать, ему приснился кошмар.

— И ты взяла его к себе в постель, рассказала сказку?

— «Заколдованный принц». Мне ее рассказывала няня. Она любила сказки. А он боялся темноты. Я тоже в детстве боялась темноты. — Голос ее отяжелел от усталости, речь лилась медленно. — Когда мне становилось страшно, я мечтала оказаться в постели с родителями, но мне не позволяли. Но… я подумала, что ему не будет от этого вреда.

— Конечно нет. — Воображение нарисовало ему маленькую девочку с темными волосами и светлыми глазами, дрожащую в темноте от страха. — Ему это не повредило.

— Он подолгу разглядывал мою коллекцию флакончиков от духов. Его привлекали цвет и форма. Я купила ему цветные карандаши. Он любил рисовать.

— И подарила ему игрушечную собаку.

— Ему нравилось смотреть на собак, которых выгуливали в парке. И он так радовался, когда я принесла ему эту мягкую игрушку. Повсюду ее таскал. Спал с ней вместе.

— Ты его полюбила?

— Да, очень. Даже не знаю, как это произошло. Он ведь жил у меня всего несколько недель.

— Время тут ни при чем. — Он убрал с ее лица волосы, чтобы видеть профиль. — Не всегда оно влияет на динамику наших чувств.

— По идее должно влиять, но тогда случилось иначе. Мне было плевать, что она забрала мои вещи, обокрала меня. Но она увела малыша. Даже не дала попрощаться с ним. Его увела, а собачку оставила. Чтобы причинить мне боль. Знала, что я буду тревожиться, представляя, как он плачет по ночам по любимой игрушке. Поэтому я запретила себе думать о нем. Чтобы не сойти с ума.

— Все хорошо. Теперь все кончено. — Он ласково поглаживал ее, убаюкивая. — Она больше не причинит зла Сету. И тебе тоже.

— Я вела себя глупо.

— Вовсе нет. — Он гладил ее шею, плечи. — Спи.

— Не уходи.

— Нет. — Он нахмурился. Ее шея казалась такой хрупкой под его пальцами. — Я с тобой.

В том-то и вся проблема, осознал Филипп, продолжая поглаживать ее плечи и спину. Он желает остаться, желает постоянно быть рядом с ней. Ему хочется видеть, как она спит глубоким спокойным сном, как теперь. Хочется прижимать ее к своей груди, когда она плачет, ибо он сомневался, что она плачет часто, а если такое и случается, то вряд ли в присутствии кого-то, кто готов утешить ее.

Ему хотелось видеть, как внезапно загораются смехом ее синие глаза, спокойные и ясные, словно воды безмятежного озера, и изгибаются в улыбке мягкие нежные губы. Он готов был часами слушать, как меняются интонации ее голоса, в котором звучит то теплая насмешка, то формализм, то назидательность.

Ему нравится, как она выглядит утром, слегка удивленная тем, что видит его рядом. Нравится, какая она ночью, со следами страсти и наслаждения на лице.

— Пожалуй, я в тебя влюбился, Сибилл, — тихо произнес Филипп, вытягиваясь рядом с ней на кровати. — И, черт возьми, это только усложняет наши отношения.


Она проснулась в темноте и на мгновение, всего на долю секунды, вновь почувствовала себя маленькой девочкой, дрожащей от страха перед загадочными тенями. Она до боли прикусила губу. Ведь если она расплачется, кто-нибудь из слуг услышит ее всхлипы и сообщит матери. И та рассердится. Мама всегда сердится, когда она выказывает страх перед темнотой.

Потом она опомнилась. Оказывается, она давно уже не ребенок. Она взрослая женщина и прекрасно понимает, что глупо бояться темноты, что на свете есть вещи куда страшнее. А в темноте скрывается только темнота.

Какая же я дура! — отругала себя Сибилл, вспомнив события минувшего дня. Выставить себя такой идиоткой! Так расклеиться! Допустить подобный срыв! Вместо того чтобы взять себя в руки, умчалась из дома как последняя трусиха.

Непростительное поведение.

А потом рыдала у Филиппа на груди. Ревела, как ребенок, на траве перед домом, будто…